Зинаида Чиркова - Граф Никита Панин Страница 2

Зинаида Чиркова

Граф Никита Панин

Другу, соратнику, супругу Николаю Трофимовичу Гибу посвящается…

Часть первая

Правда чаще всего бывает неправдоподобнее вымысла.

Глава первая

Старый разбитый возок, крытый почерневшей от времени рогожей, немилосердно скрипел и дребезжал. Голова Анастасии Богдановны, откинутая на спинку жесткого сиденья, обтянутого вытертой козлиной шкурой, при каждом толчке моталась из стороны в сторону, а руки продолжали даже в дремоте прижимать к себе двух худеньких девочек, шести и восьми лет, одетых в зябкие легкие салопишки и капоры, отороченные мехом зайца. При каждом толчке она вздрагивала, еще теснее прижимала к себе девочек и гнала прочь мысли, не оставлявшие ее бедную головушку с тех самых пор, как опустили в могилу самое дорогое ей существо — ее мужа, барона и генерала Цейделя. Разве могла она предполагать, когда ехала в действующую армию вместе с ним, что возвращаться будет вот так, в драном, обитом рогожей возке, страдая и стеная от невозможности получить более удобное средство для езды, дрожа при мысли, что будет с ней самой и с ее крошками-девочками, когда вернется она в столицу, когда начнется ее новая жизнь вдовы и просительницы, когда надо будет самой думать обо всем, начиная с обувки девочкам и кончая куском хлеба…

Еще Остерман[1], всесильный канцлер, с согласия правительницы Анны Леопольдовны, пообещал Австрии поддержку — корпус в сорок тысяч русских солдат. Время это — с сороковых годов XVIII столетия — стало для Европы временем перемен, волнений, перекройки и перестройки. В сороковом году на престол Австрии взошла Мария-Терезия, старшая дочь Карла VI. Основа для ее трона была заложена в 1724 году так называемой «Прагматической санкцией», по которой все владения Габсбургов признавались нераздельными и наследовались Марией-Терезией. Но первым нарушил эту «санкцию», поправ все европейские договоры, Фридрих II, прусский король, вступивший на прусский престол в том же сороковом году. Он вторгся в Силезию, отнял ее у Австрии и уже потирал руки в предвкушении лакомых кусков, которые сможет урвать из австрийского наследства. Его пример стал заразителен для курфюрста Саксонского и баварского правителя Августа III. Вся Европа перекраивалась, воинственные и жадные до чужого добра короли и правители втихомолку вводили войску на чужие территории, захватывали лучшие земли. Старые договоры теряли силу, подписывались новые. Мария-Терезия, бессильная в борьбе с наглыми захватчиками, истерически просила Россию помочь. А Россия все еще была во власти честного слова и старых подписанных договоров, соблюдала правила старой игры и потому послала Австрии сорок тысяч русских солдат, хотя кому какое дело, особенно русскому мужику, до австрийских интересов, какое дело русскому солдату до пошатнувшегося трона Марии-Терезии.

Но корпус пришел к Рейну, остановился, наводя одним своим видом ужас на распоясавшихся захватчиков, и хотя еще не вошел в дело, но уже терял солдат. И первой жертвой этой необъявленной войны стал генерал Родион Кондратьевич Вейдель. Всю жизнь он провел в войсках, скудное жалование барона было едва ли не единственным его достатком. Вместе с ним на позиции приехали жена и две дочки — все его родные и близкие.

Родион Кондратьевич никогда не был слишком храбрым, никогда не высовывался вперед, командовал только по приказу свыше, звезд с неба не хватал, но был исправным служакой и честным командиром. Знал, что с его смертью семья лишится скромного достатка, а родственники в Санкт-Петербурге, дальние и почти незнакомые Пассеки, вряд ли приютят его жену и двух девочек. Шальное ядро прилетело к ногам его лошади, разметало по сторонам копыта и внутренности, а седока в потертом воинском мундире сбросило на землю и прикончило, разорвав почти пополам. И снова на пригорке, где стоял со своими адъютантами генерал, стало тихо и спокойно, словно и не было раскаленного ядра, пущенного по ошибке так некстати…

Страшная картина гибели мужа и сейчас стояла перед глазами Анастасии Богдановны Вейдель, хотя и не была она на том пригорке, а находилась с детьми на зимних квартирах. Разметанное тело генерала едва собрали, похоронили с почестями, вдове направили пенсион и даже собрали все имеющиеся деньги в корпусе, чтобы выплатить жалование — корпус, как и водится в России, уже много месяцев не получал денег. Анастасия Богдановна понимала, что прожить на скудную пенсию с двумя детьми будет совсем не просто, но других средств к существованию у нее не было. Поженились они с Вейделем в юности по глубокой и страстной любви, оба были бедны, хотя и обладали громкими титулами, и куда бы ни направляла генерала его воинская судьба, всюду следовала за ним Анастасия Богдановна.

И вот теперь ледяная тоска охватила сердце вдовы. Суровый холодный ветер задувал в лицо, хлопья рыхлой черной земли летели из-под копыт двух неуклюжих старых кляч, запряженных в разбитый возок, едва прикрытый старой рогожей. Девочки жались к матери, закутанной в старую бархатную шаль, доставшуюся ей еще по наследству, да старались забраться замерзшими ручонками под ее старенький салопчик из вытертого заячьего меха. Баронесса прижимала их к себе, холодной рукой гладила по замерзшим красным щечкам, дышала на их грязные холодные ручонки и с ужасом думала не только о морозных и одиноких ночах, но и о том, что в столице станет вовсе нищей и попрошайкой, безответной и никому не нужной сиротой. Но и здесь она не могла оставаться — войска уйдут вперед, и на чужбине станет еще тоскливее…

По сторонам унылой скучной дороги тянулось и тянулось беспредельное унылое поле, редкие хатенки с покосившимися крышами жались под облетевшие голые деревья, ярко зеленели лишь озимые посевы да кое-где среди голых сучков еще краснели неубранные яблоки.

На облучке рядом с хмурым лохматым возницей дрожал в стареньком зипунишке денщик и камердинер Родиона Кондратьевича Васька, а позади девочек, примостившись на каком-то ящике с посудой, покачивалась в такт дребезжанию и ухабам дороги кормилица девочек и главная советчица Анастасии Богдановны, единственная дворовая девка Вейделей Палашка.

Старый разбитый возок подпрыгивал и вздрагивал на каждом ухабе и каждой колдобине, но все-таки катил себе и катил по грязной подмерзшей дороге, избитой колесами карет и тарантасов, рыдванов и возков, спешивших к армии, обутками русских солдат, сменяющих уставших, тянулись изредка обозы с продовольствием да сторонились небольшие группы солдат, едва вытаскивающих ноги из липкой черноземной меси и глины.

Анастасия Богдановна изредка взглядывала в тусклое промерзшее оконце, и затопившая ее тоска растворялась в думах о бытовых неурядицах и заботах. Слезы умиления накатывались на глаза, когда она вспоминала, как старательно собирали ее с детьми в путь, как совали последние мелкие монеты, и рука ее все тянулась к пазухе, где согревал душу битком набитый кошель. Будет хоть на первое время в столице, будет на что нанять квартиру, а там, дай Бог, поможет кто…

Замелькали по сторонам вязкой дороги глинобитные домишки, вросшие в землю, угрюмо прикрытые камышовыми крышами, показались первые тесовые дома с чешуйчатыми крышами и слюдяными окошками, слепо глядящие в серое унылое небо и на мостовую, кое-где выложенную бревнами и даже досками над большими замшелыми лужами. Колеса возка застучали по бревенчатой мостовой, открылся и закрылся полосатый шлагбаум на въезде в город, и вот уже выросло перед глазами Анастасии Богдановны белесое здание собора со сверкающими даже в пасмури дня куполами, погост с ухоженными могилами, каменными памятниками и деревянными крестами. Наконец, возок, подпрыгнув в последний раз, остановился перед съезжей избой, сложенной из цельных бревен и украшенной высоким крыльцом с резными перилами.

Едва волоча ноги, затекшие от долгого сидения в промерзшем возке, Анастасия Богдановна вылезла из сумрака. Палашка вытащила девочек, а Василий принялся стаскивать корзину с провизией и посудой.

Анастасия Богдановна с трудом поднялась на крыльцо, переговорила с хозяином, показав нужные бумаги, и, пока Палашка раздевала девочек, уселась на некрашеную, но выскобленную до блеска деревянную лавку, идущую вдоль всех стен избы. В углу топилась печь, искры с треском вылетали из ее разверстого жерла, синее пламя облизывало сырые поленья, и у баронессы отлегло от сердца. Они были в тепле, они поедят и поспят в настоящей постели, пусть даже с хищными клопами — есть крыша над головой, есть кров, да еще и с теплой печкой, с которой свесились три светлые русые головенки. Раз есть дети, значит, все будет хорошо.

Жарко топилась печь, девочки развеселились и скакали по лавкам, Палашка хлопотала с самоваром, а Анастасия Богдановна тайком положила руку на заветное место, где лежал туго набитый кошель. Тут было все ее богатство — последние деньги за восемь месяцев службы Родина Кондратьевича, да еще и первые, полученные за пенсион. «Ничего, — сонно и вяло думалось ей, — как-нибудь проживем. Пойду по начальству — пожалеют бедную вдову генерала». Туго набитый кошель вселял бодрость, уверенность, туманное будущее представало уже не таким мрачным…