Анатолий Афанасьев - Одиссея генерала Яхонтова Страница 2

«Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели». Здесь, в международном вагоне, новобранцев не повезут. Здесь едет франтоватый румынский дипломат, знакомый по Токио (он тоже для чего-то направляется в Петроград), какой-то карикатурный профессор не то с гербариями, не то с коллекциями бабочек (Яхонтова, озабоченного судьбами отечества, уже раздражал безмятежно-спокойный ученый), какие-то коммерсанты, видимо богатые, да американец — специалист по железнодорожному делу. По-американски лишенный чопорности, он уже познакомился с Яхонтовым. С этими людьми о проблемах дезертирства из русской армии говорить не будешь.

Между тем американец, легкий на помине, высунулся в коридор и, увидев Яхонтова, радостно оскалил зубы. Виктор Александрович сдержанно поклонился вновь испеченному союзнику (в апреле Америка наконец-то вступила в войну), но мистер Парсонс не ограничился поклоном. Он стал настойчиво приглашать русского дипломата в свое купе. Виктор Александрович после минутного колебания принял приглашение. Американцев он знал мало и считал это недостатком. Северо-Американские Соединенные Штаты набирали силу не по дням, а по часам, и Яхонтов понимал, что в мировой политике молодая держава будет играть все большую и большую роль.

Виктор Александрович не пожалел, что принял приглашение соседа. Мистер Парсонс рассказал ему удивительные вещи. Тыча сигарой в окно, он уверенно вещал:

— Скоро все это изменится. Наконец-то Россия обрела достойное правительство. Не обижайтесь, вы офицер и, наверное, монархист, а я американец, а значит, сторонник республики. Но дело даже не в этом. Нам нравятся ваши новые лидеры. Они идут навстречу американскому бизнесу. Я еду в Россию по вызову моего босса, мистера Стивенса. Вы, несомненно, знаете, что он назначен советником мистера Ливеровского. Это достойный человек прогрессивных взглядов, он понимает, какие силы стоят за мистером Стивенсом…

— Ливеровский, Ливеровский, — мучительно вспоминал Яхонтов. — Ах, да, это, кажется, министр путей сообщения…

Парсонс по-своему прочел колебания, отразившиеся на лице собеседника, и почти с испугом спросил, а знает ли вообще русский полковник, кто такой мистер Стивенс.

Яхонтов признался, что не знает.

— Но вы, конечно, знаете, — пылко воскликнул американец, — что мы прорыли Панамский канал.

Это Яхонтов знал.

— Ну так вот. А строил канал мистер Стивенс. Он получил на этом колоссальные деньги! А здесь он сделает такие деньги, что весь мир ахнет. Россия для него — та же Панама, только гораздо большего размера.

— Как это понять? — сравнение полковнику не понравилось.

— Мистер Стивенс, — американец торжественно поднял сигару, — привез в Россию колоссальный проект. Мы возьмем у вас в концессию вот эту железную дорогу и двадцать четыре мили прилегающей к ней земли. Скоро вы не узнаете здешних мест, — Парсонс энергично перечеркнул сигарой окно. — Мы уничтожим все эти деревни, создадим образцовые поселки, сведем леса, построим заводы. Ваша земля сказочно богата, вы не умеете работать, но мы вас научим. Не обижайтесь, конечно…

Яхонтов имел смутное представление о концессиях, да и вообще об экономике, но стратегическое значение Транссибирской магистрали ему было ясно. Поэтому он с недоверием воспринял слова мистера Парсонса, подумал даже, что не вполне его понял из-за резкого американского акцента. И Виктор Александрович попросил уточнить, какой участок дороги имеет в виду его спутник.

— Всю дорогу, всю! — воскликнул Парсонс. — От Владивостока до… лично мое мнение — надо брать только до Екатеринбурга, хотя другие наши бизнесмены считают, что имело бы смысл размахнуться до самой Балтики.

Информация, полученная от Парсонса, встревожила не столько настырностью американской стороны, сколько податливостью российской. Что-то уж очень Керенский благосклонен к Америке. Виктор Александрович насторожился, услышав от разболтавшегося Парсонса, что янки могли бы взять в качестве оплаты военных поставок некоторые русские дальневосточные территории — Чукотку, Камчатку, остров Врангеля, оставшуюся северную часть Сахалина. «Есть прекрасный прецедент в истории русско-американских отношений, — восклицал Парсонс, — продажа Аляски! Давайте же продолжим эту традицию! Вам с вашей, простите, ленью не освоить эти территории. Кстати, господин полковник, мы там уже успешно закрепляемся, и ваши власти смотрят на это сквозь пальцы. Видимо, дело идет к продаже…»

Виктору Александровичу было неприятно, что такого рода сведения он получает от чужеземца. Неужели и правда, что правительство Керенского пойдет на территориальные потери? Недальновидно это, ох недальновидно!

— У нас в Штатах многие, в том числе и я, считают, — заключил Парсонс, — что сама судьба предоставляет нам для освоения восток России. Посмотрите на карту — Сибирь тяготеет к Тихому океану, а на Тихом океане хозяином должна быть и будет Америка. Таким образом, ваш восток с чисто научной точки зрения входит в американскую орбиту…

От разговоров с Парсонсом (а их было много, пока ехали до Екатеринбурга, где американец сошел «принимать дела», как он выразился) остался у Яхонтова неприятный осадок. Как будто пожар в доме, хозяева борются с огнем, а с черного хода лезут нахальные соседи и тащат все, что поближе лежит… Но когда перевалили Урал, когда поехали к Волге, Яхонтов забыл об американском железнодорожнике. Даже в отгороженный от всех неудобств международный вагон врывались тревоги окружающего мира. Яхонтов видел возбужденные толпы на станциях, бросалось в глаза обилие солдат и каких-то странных личностей — полувоенных-полуштатских. На одной станции, когда Виктор Александрович вышел немного пройтись, несколько пьяных солдат осыпали его оскорбительными замечаниями.

— Их высокоблагородие едут вшей кормить на фронт, — «пошутил» один.

— Нет, — возразил другой, — у них тама под немцем имение осталось, так они Расею продадут, лишь бы именьице вернуть, или в германскую веру перекрестятся.

— Им что, — заключил третий, — с той стороны фон Гинденбург, а с нашей фон Ренненкампф. Измена…

— Да брось ты, Тихон, про измену, — вдруг разъярился первый. — Спроси-ка у их высокоблагородия, за-ради чего мы с германскими мужиками три года друг друга смертным боем били… Грамотные небось, объяснят!

Виктор Александрович, стараясь сохранять хладнокровие, поднялся в вагон. И не сразу сообразил, что инцидент не привлек ничьего внимания. Боже мой, Россия, куда ты катишься?

Он долго не мог уснуть, В отличие от непроглядных ночей Сибири здесь время от времени мелькали огоньки и — зарево. Проводник услужливо объяснил: «Имения жгут-с. Революция». Было непонятно, злорадствует он или осуждает.

Виктор Александрович с тоской подумал о том, сколько культурных ценностей гибнет сейчас по России — архитектурных шедевров, библиотек, собраний живописи… У самого-то Яхонтова никогда не было никакого имения, но в глазах тех пьяных солдат (возможно — дезертиров) он все равно — барин.

«Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели». О чем плачут сейчас в зеленых, Виктор Александрович? О кормильце, убитом под Танненбергом из-за нераспорядительности назначенных Распутиным министров, из-за интриг «Гессенской мухи» — государыни? Впрочем, на войне всегда убивают, даже в гениальном брусиловском прорыве погибли тысячи и тысячи. Иначе нельзя. Война. А зачем? Что бы ты ответил тому солдату, если бы довелось побеседовать спокойно, как он не раз беседовал со своими браво-ребятушками? По-солдатски выражаясь, на хрена ему проливы, о которых не устает говорить Милюков?

Политграмота по Рябцеву и Верховскому

На последнем перегоне перед Белокаменной настроение у Яхонтова улучшилось. Может быть, брал свое природный оптимизм в сочетании с молодостью и здоровьем (в конце концов ему всего-то тридцать шесть!), а может быть, повлиял чудный день золотой русской осени, сквозь которую мчался экспресс.

Поезд едва остановился, как в купе Яхонтова появились два ладных прапорщика, козырнули, белозубо заулыбались, взяли багаж: «Командующий приехал встретить вас, господин полковник». Виктор Александрович не сразу сообразил, что это командующий войсками Московского округа его старый друг подполковник Рябцев.

Вечером на редкого гостя из далекой экзотической Японии собралась у Рябцева большая компания, но как-то само собой получилось, что о Стране восходящего солнца с ее гейшами, Фудзиямой, фарфором, лаком, чайными церемониями и микадо поговорили наскоро, а в центре внимания оказались события, происходящие в России, прежде всего — в Петрограде.

Этот первый в Москве политический разговор оказал сильное влияние на Яхонтова. Прежде всего он поразился, услыхав, как здесь говорят об эсерах. В представлении Яхонтова это были бросавшие бомбы террористы, которых ловили и никак не могли переловить жандармы. Теперь же эсеры стали, скорее, золотой серединой. Кроме хозяина, эсеровской ориентации придерживались еще несколько человек из собравшихся — вполне приличные, интеллигентные люди. С уважением называли они фамилию своего лидера Авксентьева, который сейчас в Петрограде должен был возглавить так называемый Предпарламент. Предполагалось, что это будет некий временный паллиатив, так сказать, квазипарламент, который будет действовать до тех пор, пока Учредительное собрание (его выберут в конце года) не решит, каким быть в России формам государственного бытия.