Марина Кравцова - Легкая поступь железного века... Страница 2

— Не болтай пустяков, сестрица. Нынче же еду к жениху твоему…

Наталья протянула руку, не глядя, нащупала веер в беспорядке на маленьком столике и принялась обмахивать разгоряченное лицо, изо всех сил стараясь казаться спокойной.

— Он не жених мне более. Сам так сказал. Незачем ездить к нему.

— Вот как! Тем паче… Должен же лучший мой друг предо мною объясниться.

Наталья сложила веер и бросила на брата удивленный взгляд:

— Саша, о чем ты? Неужто и впрямь собрался к Петру Григорьевичу? Но я же знаю, что тебе предстоит не в пример более важная встреча. Белозеров не достоин того, чтобы ради него откладывать визит к самому вице-канцлеру!

— Тихо, сестра, — Александр приложил палец к губам. — Вот об этом действительно не стоит. Жди меня…

Александр и Наталья Вельяминовы, выросшие в дедовской вотчине вдали от обеих столиц, были сиротами с раннего детства, и воспитание их полностью легло на опекуна — дядюшку Василия Ивановича. Впрочем, обуза сия не слишком-то утруждала бравого полковника. Холостяк, поселившейся в вотчине почившего старшего брата с малолетними племянниками, ничем не занимался с ними кроме забав, с юных лет развлекал их стрельбой в туза да охотою. И если юноша и девушка все же достигли более чем приличного для своего времени образования, так в основном благодаря обширной библиотеке покойного батюшки. Любитель он был — не в пример брату — просвещения, при Государе Петре Алексеевиче собрал множество старинных рукописных фолиантов и современной печати книг, русских и иностранных. К чужеземным языкам у брата и сестры Вельяминовых были особые способности, при том же — страстная любовь, учились они у немца-управляющего и Сашенькиного наставника-француза, знавшего еще и латынь. Кроме того, Саша каким-то чудом умудрился выучить английский. Но любовь к языкам да к чтению — вот и все, в чем явилось сходство брата и сестры. Натальюшка, любимица Василия Ивановича, в детстве проявляла мальчишеские замашки. Ни одна нянька не могла удержать ее от несвойственных девочкам шалостей, да дядюшка и не препятствовал. Он обожал свою «разбойницу», и разрешал ей делать все, что вздумается. Она и делала, что хотела.

Когда же Александру пришла пора подумать о карьере, дядюшка не сомневался, что мальчик его поступит в гвардейский полк, к которому приписан был еще до рождения. Но юноша вдруг заявил, что военным быть не хочет, а мечтает поступить на службу в Коллегию иностранных дел. Дядя изумился и вытаращил на племянника глаза. Ему и в голову не могло прийти, что молодому человеку свойственно желать чего-то помимо воинских подвигов. Юная Наталья горячо поддержала дядю. Она тоже никак не могла понять Александра. Как жаль, что она не мужчина, а то бы!.. Но молодой Вельяминов оставался непреклонен. Дядя, в конце концов, плюнул с досады и уступил.

— Штаны протирать за пыльными бумажонками, хорошенькое занятие для Вельяминова, — бурчал он. — И чего вправду ты девчонкой не родился, а Натальюшка — парнем? До генерала б дослужилась!

Но делать было нечего. Брат и сестра, а с ними и дядюшка, переехали в Петербург. В молодой столице служил в блистательном Преображенском полку жених Натальи, сосватанный с нею еще в детстве, ибо Алексей Вельяминов и Григорий Белозеров, оба ревностно служившие Государю Петру Алексеевичу, были меж собой большими друзьями.

Девушке понравился Петербург: все здесь было как-то странно, все — смешанно, необычайно, все давало пищу неуемному любопытству. Нравилось ей ездить к морю, смотреть на ребристую серую гладь, дышать соленой свежестью. Думать, вырвавшись ненадолго из блистательно-шумной светской суеты… А суета затягивала. Юная красавица, небедная, старинной фамилии, тут же оказалась окруженной молодыми людьми, ничуть не смущавшимися тем, что у нее уже есть жених. Иные из приятелей самого жениха и пытались ухаживать за ней. Какой-то офицер, она фамилии и не запомнила, Яковлев, что ли… Ничего за душой не имея, зная, что ничего ему здесь не светит, приударил за красавицей просто озорства ради. Этот же Яковлев, помнится, во время веселой загородной прогулки верхом, когда запарившаяся молодежь, достав провизию, уселась трапезовать прямо в густую траву, просвещал провинциалку относительно столичных нравов.

— Сейчас в моду входит все французское, — говорил он, пытаясь как бы ненароком коснуться красивой белой руки. — Этот новый обычай ввела Государыня. Во Франции все — самое изящное, утонченное, восхитительное… Таково всеобщее мнение наших щеголей и щеголих. Вы, Наталья Алексеевна, разумеете по-французски? Великолепно, вам, стало быть, не придется спешно словечки заучивать. Посему, друзья, венгерского я вам ныне не предлагаю, а выпьем-ка шампанского — из Франции!

Юная компания приняла это на ура, и только бывший тут же Александр Вельяминов усмехнулся.

— Единственно, куда не пустили еще «все французское» — сказал он, — это — политика России, и слава вице-канцлеру…

— Посмотрим, — возразил Яковлев. — Жано Лесток и не просил себя никуда пускать, а сам вошел в Царский дворец — лейб-медик! Бестужев, болтают, почти плачет…

— Лейб-медику не тягаться с вице-канцлером, — пожал плечами Вельяминов.

— Не скажи. Он же не просто лейб-медик… О, кто же этого не знает… а вы знаете, Наталья Алексеевна? Все друг другу пересказывали после переворота, как накануне сего великого события вошел господин Лесток к Цесаревне Елизавете с двумя картинками, на одной — Царица, на другой — монахиня, и сказал: «Выбирайте!» После чего она, будто бы, и решилась, помолясь, взять власть силой. Такое не забывается!

Наталья слушала вполуха, так как перекидывалась взглядами с Петрушей Белозеровым: увидев нареченного жениха впервые после долгой разлуки, она увлеклась им со всем своим юным пылом…

Александр сразу же по приезде в столицу поступил на службу в Иностранную коллегию, и вся работа его, как и предсказывал дядюшка, заключалась в просмотре бумаг, которыми никто, кроме молодого Вельяминова, интересоваться не желал. Все хорошо знали, что настоящая Коллегия иностранных дел — это вице-канцлер Бестужев, и что бы ни случилось — все будет так, как решит он, Алексей Петрович. А Алексей Петрович в возглавляемую им коллегию наведывался куда как нечасто, да еще ворчал: «А что мне там делать, коли они даже и бумаг-то не распечатывают!» Но однажды, в одно из редких своих посещений подведомственного учреждения вице-канцлер, сердитый на то, что чиновники уже побросали работу, и никого днем с огнем не сыщешь, наткнулся на юношу, с усердием изучавшего какие-то документы. По напряженной позе юноше, по тяжелому взгляду покрасневших глаз, которые тот вопросительно поднял на Бестужева, прежде чем признал в нем вице-канцлера и вскочил с места, Алексей Петрович понял, что молодой человек трудится так с раннего утра. Перекинулся с усердным подчиненным парой фраз. Довольно усмехнулся. А на следующий день Вельяминов узнал о своем повышении.

Еще через неделю нежданно-негаданно Александр Алексеевич был вызван к самому вице-канцлеру и удостоился долгого разговора наедине. После чего отбыл в Берлин. С возвращением — новое повышение. Засим последовал весьма поспешный отъезд в Австрию. Вернувшись из Вены, Александр вновь беседовал с Бестужевым наедине, и получил с этого дня к нему свободный доступ — к зависти коллег. Почти всегда беседы главы русской внешней политики с молодым чиновником Иностранной коллегии происходили тет-а-тет.

И именно на тот день, когда Вельяминов забежал с утра проведать сестру и нашел ее в слезах, была назначена очередная встреча…

После ухода брата Наталья вновь позволила себе как следует расплакаться. Вообще-то плаксивой она не была, но любую женщину доведет до рыданий объяснение, подобное вчерашнему, а ведь до бала у Бестужевой было еще и утро. Что-то совсем уж невозможное! И теперь в тяжелой от боли голове юной Вельяминовой перебивали друг друга, спутывалась, как в дурном сне, тревожные, тягостные мысли. В памяти чередовались лица. Петруша… Фалькенберг… отец Франциск… Наденька…

Наденька… Вновь припомнилось Наталье их необычное знакомство. Странно свела судьба будущих подруг. Произошло это в начале лета в окрестностях Петербурга, куда отправилась Наталья однажды прогуляться верхом, взяв с собой лишь верного слугу, казака Сеньку в качестве охраны.

Думала она во время той прогулки о предстоящей свадьбе своей с Петром Белозеровым, новое чувство к которому почти уж год царило в ее душе, радовалась этой свадьбе, но… вдруг поймала себя на мысли, что радость ее какая-то неглубокая, словно лежит под ней пластом нечто… А нечто — это уверенность, что свадьбы не будет. Даже приостановила коня. «Что за глупости? Да почему?!» Петруша ее недавно был сильно болен, но обратил сие печальное обстоятельство себе на пользу, взял отпуск по болезни, и поехал, кажется, к дяде под Владимир уладить какие-то денежные дела — не иначе, к свадьбе. Затем намеревался он съездить в свою вотчину, и уж после Петрова поста… И теперь невеста ждала его возвращения. «Да ты и не радуешься по-настоящему, — вдруг уличила сама себя Наталья, — словно манит счастье к себе да ускользает… Господи, помилуй!» Она почти испугалась.