Лев Вершинин - Рим или смерть Страница 2

Враг преследовал их по пятам, и они шли и шли, не делая даже коротких привалов. Гуськом, полумертвые от усталости, тащились они под проливным дождем по узенькой тропке – пикаде. Все кони, кроме одного, пали от голода. Анита шла вместе со всеми и несла малыша на руках. Сесть на уцелевшего коня не соглашалась – тот нужнее раненым, говорила она. Пять раз отряд переходил вброд холодные и бурные горные реки, и к тому же от непрерывных дождей они вышли из берегов. Лишь изредка Анита передавала малютку ему, Гарибальди. Он закутывал трехмесячного Менотти в платок, крепко привязывал платок к шее и шел по грудь в ледяной воде, стараясь своим дыханием согреть коченевшего малыша.

Пока судьба милостива к ним – и Менотти, и Терезита, и двухлетний Риччотти выдержали такое, что не всякий взрослый выдержит. Только ведь и судьбу нельзя испытывать до бесконечности – хорошо, что Анита дала себя уговорить и осталась в Ницце. Она ждет четвертого. Мама поможет Аните и при родах и потом, в первые месяцы. Значит, теперь они долго не свидятся? А он уже так по ней истосковался! Счастье еще, что рядом друзья. А тогда…

Разве можно забыть, как после кораблекрушения он потерял сразу двух своих самых близких друзей, Матру и Карнилью, с которыми делил все превратности войны. Погибнуть в миле от берега – что может быть нелепее? Да и все тогда сложилось самым нелепым образом.

Их шхуна «Риу-Парду» была крепким, надежным судном, сработанным умелыми мастерами. От отряда имперских кораблей в этом проклятом заливе Трамандай они ускользнули, вышли в открытое море и… попали в шторм. Много он повидал ураганов, но в такой свирепый не попадал! В довершение всех бед «Риу-Парду» был нагружен до отказа боеприпасами и провиантом, ведь плавание предстояло долгое.

Когда огромная волна опрокинула корабль на бок, он был на фокмачте – искал проход к берегу. Страшным ударом его сбросило в море. Неподалеку барахтались в воде уцелевшие волонтеры. А на самом корабле остался его лучший друг, рулевой Луиджи Карнилья. И он поплыл Луиджи на выручку. Карнилья из последних сил держался за ванты корабля. В момент крушения на нем была толстая суконная куртка. Она быстро намокла, отяжелела и прилипла к телу. Карнилья был хорошим пловцом, но куртка сковала его словно стальной панцирь.

– Держись! – крикнул ему Гарибальди, перекрывая рев ветра.

Он по-кошачьи ловко взобрался на палубу, достал нож и разрезал другу куртку на спине и на груди. Оставалось стащить ее с Карнильи. И в этот миг еще одна гигантская волна смыла Гарибальди и Карнилью за борт. Бедняга Карнилья в своей намокшей куртке камнем пошел ко дну. Сам же Гарибальди сумел вынырнуть и поплыл к берегу. С невероятным трудом вскарабкался он на скалу.

На «Риу-Парду» их было ровно тридцать, до берега добрались четырнадцать. Из семи волонтеров-итальянцев уцелел он один.

Он стоял на скале и плакал: всего месяц назад Карнилья спас ему жизнь, а он друга спасти не сумел. Мир казался ему пустыней, а сама жизнь – бесцельной.

Шли дни, а он никак не мог избавиться от чувства беспросветного одиночества и тоски. Но война продолжалась, он был нужен республике, недаром же правительство республики Риу Гранди сразу дало ему новую быстроходную шхуну «Итапарику». В то недоброй памяти лето 1839 года корабль нес дозорную службу на озере Санта Катарина. На закате через овальное оконце капитанской кабины Гарибальди подолгу рассматривал в бинокль берег. Там на склонах невысокой горы раскинулось селение Барра. Гарибальди не переставал удивляться, откуда в небольшом селении столько красивых девушек! Одна из них, высокая смуглая креолка, с правильным, строгим лицом и чудесными черными волосами, особенно нравилась ему. Гордая ее осанка и поступь – все казалось ему чудом. И вот однажды он увидел с палубы, как прекрасная бразильянка легко подняла корзину, полную яблок, и узкой тропкой направилась к дому.

– Лодку, – приказал он матросу.

Подплыл к берегу, спрыгнул на песок и пошел прямо к низенькому каменному дому у самого подножья холма. Решительно распахнул двери и увидел Аниту. Взгляды их встретились.

– Ты будешь моей женой, – сказал он.

В ответ она молча наклонила голову. В тот же вечер Анита оставила отчий кров и навсегда связала свою судьбу с Гарибальди, разделила с ним все радости и невзгоды. Невзгод было куда больше. Но ни разу она не раскаялась в своем выборе. А он не уставал благодарить судьбу за то, что встретил Аниту. И год 1839 уже не казался ему таким черным, как прежде.

От воспоминаний о доме, о жене и детях его отвлек голос Векки.

– Генерал, дальше по тропе не проехать.

Гарибальди выпрямился в седле, посмотрел вперед – тропинка, которая шла круто в гору, блестела словно зеркало.

– Нужно засветло добраться до вершины горы. Осталось совсем немного, – твердо сказал он. – Попробуем.

Испытание оказалось тяжелейшим – кони скользили по ледяной глади, ноги их разъезжались. Даже привыкший ко всему могучий Уругвай испуганно всхрапывал.

Гарибальди соскочил с коня.

– Сколько миль до ближнего селения? – обратился он к Векки, уроженцу этих мест.

– До Аркуаты мили три, – ответил Векки. – Вот только тамошний мэр граф Ринальди – ярый папист.

– Сейчас мороз нам страшнее любого паписта, – ответил Гарибальди. – Агуяр, дай шинель, – крикнул он ординарцу.

Тот подошел, снял с себя солдатскую, видавшую виды шинель и набросил ее Гарибальди на плечи. Гарибальди скинул ее и расстелил на снегу.

– Иначе коням не пройти, – пояснил он.

Векки, не раздумывая, снял свою новенькую офицерскую шинель и тоже разложил ее на снегу. За ним – Биксио и Сакки.

– Теперь можно двигаться дальше, – сказал Гарибальди.

Он взял Уругвая под уздцы и повел его по шинелям за собой вверх, к вершине. Так, перекладывая шинели и осторожно ведя коней, они шли с милю. Шинели намокли, разбухли, идти становилось все труднее. Они часто останавливались и растирали коченеющие руки и щеки.

Наконец они достигли вершины горы, густо поросшей буком и кленом. Вечерело, ветер завывал все злее, рядом с тропой горный поток с грохотом низвергался в ущелье. По обе стороны потока валялись огромные валуны, источенные водой и временем. Куда ни кинешь взгляд, везде вековые деревья да громадные каменные глыбы. Казалось, этому лесу и каменной пустыне не будет конца. Но внизу, укрывшись в дубовой роще, лежало селение, оно выдавало себя белесым дымком из труб, таявшим в бездонном небе.

– Потерпите, – сказал Гарибальди товарищам, – худшее позади. Еще немного, и мы будем в тепле.

Увы, спуск оказался ничуть не легче подъема. Кони, правда, больше не скользили, зато по грудь утопали в рыхлом снегу, который наметал шквальный ветер. Снег был повсюду, под его тяжестью обвисали даже ветви могучих дубов и буков. Силы путников таяли. И вдруг сквозь просветы между деревьями стали видны каменные домики с покатыми крышами – это и была Аркуата.

– Вон там дом мэра, – сказал Векки, когда они подъехали поближе.

Он остановился и показал Гарибальди на двухэтажное строение, облицованное гранитом. Массивный дом с четырьмя окнами по фасаду стоял в центре селения. Крышу венчала изящная круглая башенка, а вход в дом преграждали ворота из кованого железа с остроконечными зубцами.

– Сразу видно, что здесь живет не простолюдин, а важный синьор, – проронил Сакки, разглядывая башенку.

– Если бы еще и гостеприимный, – в тон ему ответил Гарибальди.

И они поскакали к дому.

Башенка явно была не просто архитектурным украшением, но и наблюдательным пунктом. Не успели они спешиться, как из дома вышел пожилой человек в длинном до пят темном пальто и шляпе. Он снял шляпу, обнажив голый череп, вежливо поклонился гостям и представился.

Это был дворецкий графа Ринальди. Он пригласил Гарибальди и его спутников в дом. Поймав недоуменный взгляд Сакки, тут же любезно пояснил – о лошадях позаботятся слуги. По длинному коридору провел их в столовую и ушел распорядиться насчет ужина.

Гарибальди ловко оседлал стул и принялся разглядывать столовую. Низкий потолок с деревянными балками, с него свисает керосиновая лампа. Мебель простая, добротная, посредине грубый деревянный стол, громоздкие стулья, в левом углу – диван с железной гнутой спинкой, в правом – старинный буфет с зеркалом.

– По мебели скорее скажешь, что это дом богатого крестьянина, чем графа, – бросил Сакки.

– Насколько я знаю, – ответил Векки, – отец графа был в молодости черузико. – И в ответ на немой вопрос Гарибальди объяснил: – Ну, продавал пиявки и пускал больным кровь.

Прошел час, никто не появлялся.

– Странное, однако, гостеприимство, – заметил Нино Биксио. – Могли хотя бы лампу зажечь. Уж не попали ли мы в ловушку?

– Не думаю, – отозвался Векки. – Конечно, граф Ринальди убежденный папист, вот даже портрет Пия со стены не снял, но он человек чести. Он не запятнает свое имя убийством в собственном доме.