Вера Космолинская - Аналгезия Страница 2

— Ну, ладно, — сказал я, милостиво кивнув солдату, который опять взялся за копье, и снова поглядел на любопытствующего царя. — Так что ты там говорил обо всяких там ужасах для меня?

И я самым непринужденным жестом положил правую руку в огонь, небрежно опершись ею прямо о черно-золотисто-алые угли. А заодно сам с любопытством прислушался к своим ощущениям. Н-да, как я и думал — по-прежнему хоть бы что… Только через некоторое время немного задымило и потянуло жареным. А в остальном — ничего.

С минуту все ждали в гробовом молчании, потом народ вокруг вдруг заволновался, принялся цокать языками, ахать и ругаться на все лады. А я стоял себе, и безмятежно любовался пламенем.

Порсена откашлялся.

— Эй, римлянин, тебе не жарко? — осведомился он с некоторым сомнением в голосе.

— Никаких проблем, — отозвался я. — Так о чем бишь мы? Ах, да, кажется о том, не свернуть ли тебе лагерь, и не отправиться ли восвояси, раз боги так желают?

Вокруг словно вихрем пронесся взволнованный шепот: «Боги… боги!..», и стих.

— Боги… — пробормотал Порсена, глядя на мою поджаривающуюся руку, и нервно сглотнул. Его поразило не столько то, что я продолжаю преспокойно держать ее в огне, но и то, что голос мой при этом ничуть не изменился. Даже будь я чокнутым храбрецом, должно же было появиться в нем хоть какое-то напряжение, показывающее, что я хоть сдерживаюсь, а боль прекрасно чувствую.

Кто-то из солдат слабо застонал и грохнулся в обморок. Как по команде, к нему присоединились еще несколько.

— Вот видишь, царь, — сказал я мягко, — у тебя нет шансов в войне против Рима. Что такого ты можешь причинить нам, над чем бы мы не посмеялись?

Порсена оторвал завороженный взгляд от огня и потрясенно, испытующе посмотрел мне в глаза. Я, посмеиваясь, снисходительно покачал головой. Он тем временем цепко изучил каждую черточку моего лица, и у него в сердцах вырвалось:

— Проклятье! Хоть бы один мускул дрогнул! Эй, как тебя там, можешь убрать из огня свою руку. Пожалуй, я пощажу тебя.

— Зачем? — возразил я, не двигаясь. — Мне и так хорошо.

Меж тем, рука моя начала уже обугливаться, устрашающе шипя и брызгая искрами с нее капал жир. Кого-то на заднем плане вывернуло наизнанку. Порсена топнул ногой.

— Убери руку, говорю тебе! Довольно! Клянусь всеми злыми духами!

— Сдаешься? — не унимался я.

Кто-то из солдат издал вопль ужаса и бросился, сломя голову, прочь, во тьму. Порсена побагровел, вскочил со своего «трона», который тут же развалился на части, и выхватив меч, бросился ко мне.

— Ну? — подначил я, когда он был уже совсем близко.

Он застыл, занеся меч и покачиваясь. Мы вперились друг в друга взглядами, а пламя все плясало свой дикий танец, хоть уже затухая, яростно шипя и плюясь, словно вместе со мной насмехаясь над ним, и над всеми смешными страстями человеческими, которые мне, несчастному, непонятны и недоступны.

— Ты не человек, — просипел он возмущенно. В его голосе был неподдельный страх. Я не ответил, только зловеще улыбнулся. Он медленно опустил свой меч, взял его за лезвие, и протянул мне рукоятью вперед.

— Прими его, — прохрипел он с несчастным видом.

— Принимаю, — сказал я, беря меч левой рукой и наконец убирая правую, или то, что от нее осталось, из жаровни.

— Что ты за демон? — спросил он слабым голосом. — Или бог? Как твое имя?

— Гай Муций, — терпеливо повторил я в который уже раз. И поглядев на свою правую руку, добавил: — Сцевола[1].

Он бессильно кивнул и, опустившись на колени, припал лбом к земле.

— Уходи отсюда, слышишь? — велел я.

— Да, величайший, — отозвался он.

— Хорошо, — одобрил я, и, отвернувшись, отправился восвояси, унося с собой его меч как трофей. Никто и не подумал меня остановить, хотя некоторые пытались по дороге прикоснуться хотя бы к моему плащу, а то и к моей обгоревшей руке, словно стремясь получить благословение, а иные просто шарахались в стороны, бормоча защитные заклинания.

В свой лагерь, проклятье на всех его стражей, я вошел так же легко, как и в неприятельский.

Пинками разбудив первых попавшихся сторожей, я спустил на них всех собак, после чего с их помощью поднял весь лагерь, предъявив всем меч Порсены, а заодно обратив их внимание на то, какая во вражьем стане царит суматоха.

К рассвету Порсена свернул свой лагерь и отступил.

Теперь уже героем, демоном или богом меня называли свои. Наверное, это должно было быть приятно, но я по-прежнему ничего не чувствую. А также — не гонюсь больше за тем, чтобы что-то почувствовать. Иногда, когда я гляжу на свою правую руку, мне начинает казаться, что я все же что-то в ту ночь чувствовал, раз этак погорячился — надо было сунуть в огонь все-таки левую руку, а не правую, тогда мне не пришлось бы сейчас диктовать эту историю вместо того, чтобы записать ее самому.

С тех пор я решил, что главное в жизни — не чувства, и не эмоции. Главное — это дисциплина, чему я и учу теперь многие годы свой доблестный римский народ. И должен вам сказать, войны у нас с тех пор пошли на лад.

И иногда мне кажется, что я почти этим доволен!

07–09.04.01

Примечания

1

Левша (лат.)