Сборник проза и блоги - Макс Акиньшин Страница 2

— Лелиик!

— Выходи, Агаповна. — крикнул я, притуливая ящик у веющей унынием входной двери сторожки. — Я туда не попрусь.

После обнадеживающего шуршания газетой, серая дверь скрипнула и родила бабку. Сквозанув по тропинке та цопнула из ящика мягкий зеленый шарик и зачаровано уставилась на него.

— Шишка! — объявила она и засмеялась — Мне Марк Моисеевич обещал новый халат!

— Приветы тебе от Веры Павловны, — сообщил я ей. — Гостинец вот прислала.

— Мне Марк сказал, что бы я про нее молчала. Гугу, мне сказал. Дам новый халат и коробочку, — доверительно проинформировала она. — Она ему подарила квартиру и ключик. А деньги он не отдал. Сказал, отдаст потом, и не отдал.

— Иди, Агаповна. — вздохнул я, одаривая ее парой фруктин. Марк Моисеевич совершил очередной прыжок в моих глазах. — В палате поешь.

Лето летало кругом. Шелестело сиреневыми листьями. Гоняло по небу стрижей и облака пара из столовой. Санитар Арнольд, загадочно шевеля губами, конвоировал группу алкоголиков с энурэзниками. Им предстояла трудотерапия, один из тех странных способов лечения, практикуемых нашим предупредительным главврачом. Целительный эффект этого ультраметода состоял в постоянном мытье его серой «Волги» и больничной дряхленькой «буханки», в купе с возделыванием полугектарного картофельного поля. Причем, мордатым гогочущим энурэзникам доставался обычно огород. Тихие же алкоголики, вооруженные тряпками, воевали с пылью. Тщедушные пациенты, воровато оглядываясь, по трое таскали ведра. Временами они с таинственным бульканьем затихали в зарослях. Процесс наведения чистоты всегда затягивался до того момента, пока заскучавший Арнольд не сгонял жертв стакана пинками назад, в палаты.

— На процедуры! На процедуры! — орал конвоир. И все, мокрые и счастливые отправлялись за таблетками.

— А ведь сволочь, этот Арнольд! — заявил материализовавшийся из тополиного пуха Герман Сергеевич. — Только вчера видел. Он за двести рублей Коропову с третьей, продал бутылку водки. А Прохор украл мешок.

Горошко Г.С. — местный Джордано Бруно. Твердо, стоящий на своих тестикулах человек. Это неудобно, вероятно. И доставляет массу геморроя. Но пепел Клааса стучал в его лобные доли и сам Марк Моисеевич вздрагивал, стоило тому раскрыть рот.

«Земля круглая, понятно!?»- утверждал Джордано — «Все это исходит из секстанта, опунции и Божьего провидения. Я это вычислил. Я это видел! КРУГЛАЯ — как ваша голова или арбуз».

«Она плоская, синьор». — Возражала инквизиция, поглаживая тонзуры. — «Если она как арбуз, то где же хвостик?»

«Сволочи вы все, подонки. Я плюю в ваши самодовольные рожи, понятно? В столовой не докладывают яблок в компот. И Марк сливает бензин из больничной машины, я видел!» — Все. После этой фразы мог быть только костер.

— Прохор, говорю, мешок украл. — повторил без малого мученик, заглядывая в мой полупустой ящик. — А чего это у вас?

— Фрукты…чиримойя, — безучастно ответил я, с целью не ввязываться в разговор. На мое счастье из столовой стали выносить помои, и собеседник потерял ко мне всякий интерес.

— Хорошо! Вы поправляйтесь. — Бессвязно рекомендовал мне Герман Сергеевич, самонаводясь на новую жертву, — я буду на связи.

Посудомойка Люся, оснащенная парой эмалированных ведер, заметив его маневр, свернулась в шар на манер тех забавных зверюшек, обитающих в Южной Америке, и по- утиному переваливаясь, припустила с грузом. Дальнейшее скрыли от меня кусты сирени, в лабиринте которых покоился наш мирок.

— Отстань, ирод! — полоскалось над зеленью, придавливаясь к земле задорным бормотанием — Вы на меня не кричите. Есть компетентные органы….

Что ты чувствуешь, заедая водку чиримойей в кустах сирени? Что за разряды бродят в клетках твоего головного мозга? Нечто бредовое, броуновское, вечернее. Хаотическое движение малых токов, превращающихся в никчемности вроде появления восторженного Сани с двумя тысячами и сообщением о нашедшей его работе.

— Прикинь, у них три овощных ларька, а я директор по маркетингу!

Целый директор по невероятному маркетингу в стоптанных кедах Ереванской обувной фабрики имени Коминтерна. Я поедал фрукты с нежной мякотью проткнутой темными продолговатыми косточками. Мякоть была сладкой и чуть отдавала смолой. В моей голове Кльелл Нордстрем в оранжевых сланцах танцевал в кучке праха здравого смысла. Моего здравого смысла.

— Генерального нашего зовут Вардан Хугедович… — сообщил мне танцор — Я им такую вещь в газету задвинул! «У Вардана- как у мамы»! Прикинь?…

— Что как у мамы?

— Нууу… слоган такой… Аперпциативный… Ты не поймешь…

— Не пойму, Сань,… По-моему, оборжаться..

— Ты чего? Это, блин, модно! Тут деньги крутятся ой ёй какие… Маккей Харви — читал? Глубокое проникновение на рынок. На огурцах и бананах люди состояния сделали.

В ответ на эту сентенцию я гыгыкнул.

— Темный ты человек, — заявил он, — сидишь в этом загоне и сидишь. А в мире вон что творится.

— Что, предположим?

— Да, все, — отрезает Саня и морщится теплой водкой. — Кха.

Все что происходит в мире, меня волнует мало, и остаток вечера мы пьем водку и разговариваем о чепухе. В жужжании комаров и заполошно мечущихся у фонарей мошек директор Саня уходит.

— Ты зайди ко мне во вторник. Хватит тут сидеть! Закрутим дело, какое нибудь. Сейчас на шлепанцах турецких можно приподняться.

Я смотрел ему в худую спину, прислонившись к воротам, и думал: «А ведь я не охраняю мир от больных, я охраняю здоровых от больного мира». Мысль о том, что я страж на грани рассудка, доставила мне удовольствие, и я пьяно засмеялся. Скрипучие ворота отделяли вселенную турецких тапок от сиреневых джунглей. Оба мира что-то сонно пели друг другу.

Бабка Агаповна, тихо посапывая, засыпала. В голове ее вращалась коробочка с арабской вязью и надписью по- английски. «Колор дримс» — утверждала коробочка и подмигивала левым глазом крупно сложенной одалиски. Маде ин Пакистан, что значило, произведено в иной реальности.

«Фрукту съем на Новый год» — сонно думала бабка, поглаживая надетый