Валериан Правдухин - Яик уходит в море Страница 20

— Ну, чего зенки пялишь? — проговорила она про себя, и ей показалось, что слова прозвучали громко, на всю избу. В ушах у Насти шумело, будто бежала река на перекате по песку.

— Нельзя, баешь, Миколка? А я вот жалаю и шабаш?

Настя едва не уронила сестренку. Руки ее мертво повисли. Она увидала через окно, как из-за угла, мотая головой и разбрасывая копытами грязь, вышла высокая, худая сивая лошадь. За ее хвостом, понуро сгорбившись, сидел человек в картузе. Позади глухо чернела пузатая бочка, обмотанная веревкой… Настя схватилась за грудь: «Он или не он?» Картуз — похоже его. Девка вдруг радостно вскрикнула: человек так по-знакомому, по-родному вскинул голову, подернув шеей. Ну да, это он. Это — его кивок. Настя всегда смеялась над ним:

— Чего это ты, Лема, носом воздух клюешь, будто сеть вяжешь. Аль комар укусил?

Настю охватил восторг и ужас. Она хотела смеяться, плакать, хотела упасть на колени перед иконой и благодарить бога, а за что? Она и сама хорошо не знала. Прыгнуть бы выше головы, спрятаться от самое себя, — все вместе!

Она заторопилась, натянула прямо на босые ноги сапоги Василиста, на плечи набросила его старый клетчатый пиджачишко. Подхватила голубые ведра, коромысло под руку. В сенях задержалась. Прошмыгнула в чулан. Дрожащей рукой нашарила в перине завернутый в тряпки пистолет, развернула его, сняла из-под курка кусочек войлока, пощупала, остался ли на втулке рябой пистон. Потом сунула пистолет через разорванный карман на дно полы и стерла с лица рукавом пот.

— Няня, я пойду с тобой…

Настя испуганно, коротко вскрикнула. Луша стояла в дверях и натягивала на руки свое пальтишко.

— Тебя чего вынесло? — рассердилась Настя. — Иди в горницу. Ах, ты… Я думала, не знай кто. Фу, сердце-то как зашлось. Иди в дом. Нечего тебе по грязи-то…

Луша печально притворила дверь.

Настя выскочила на крыльцо. Сапоги простучали по дереву слишком громко: словно живые и гремят нарочно. Прислушалась. Кругом было покойно и тихо. В базу за плетнем посапывала знакомо корова. Как быстро темнеет осенью. Даже на своем дворе ничего не узнать. Что это — столб или человек там в углу за опрокинутой рыдванкой?

Над Ериком ползла луна, от медленно падающего густого снега похожая на рябую девку. «Вылитая Хинка Вязова», — подумала Настя. Луна то выходила из-за туч, то снова пропадала. Дул легкий ветерок, и серые, дымчатые тучи бежали быстро. Насте все казалось сейчас особенным и странным. Все топорщилось и тянулось: труба на кухне, кровли сараев, ветла на огороде. Ничто не стояло на месте: все бежало, летело, уплывало. Плетни были похожи на черную стаю насторожившихся волков. Все бежало за Настей, и она то и дело останавливалась, чтобы прислушаться, нет ли за ней действительно погони. Она уже на яру! Ага, здесь тише, покойнее. Ерик лежал внизу мертво, как всегда — узкий от камышей, темно-голубой посредине и свинцовый у закроек. Настя не пошла дорогой. Она кинулась наискось огородами. В ногах путалась поваленная ботва, и попадались клубни картофеля, черные комья грязи. Это рыла на днях сама же Настя. Девушка споткнулась о капустную лунку и подумала: «А пять кочанов я оставила и забыла о них совсем. Вот беда-то!»

Она снова остановилась и прислушалась. Тишина. Лишь там вверху в тучах пискнул жалко чирок. Настя бежала дальше. Кое-где на взлобках уже белел снежок. Она обходила его, чтобы не оставлять следа. Выскочила обочь дороги к мосткам. Замирая, взглянула вниз. У берега мертво и странно стояло пол-лошади, задняя ее часть была закрыта камышом. На мостках копошился человек. Один… Чернела отдельно от лошади одинокая, пузатая бочка. Внизу послышался глухой стук ведра.

«Надо скоро!»

Настя сама удивилась, как она не поскользнулась и не упала, — так отчаянно скакала она по грязи глинистого, крутого яра. Снег пошел гуще: в реку оседала белая, огромная, живая сеть. Девка увидала вплотную перед собою Клементия и поздоровалась очень спокойно:

— Здравствуйте, Клементий Стахеич!

Казак изумился, тряхнул кудрями (картуз он держал в руке).

— У-у! Настенька? Здорово, если не шутишь. Отчего так поздно?

— Очередь моя! — бойко ответила девка и подумала в ознобе радостного страха: «А теперь — твоя! Твоя, песик шершавенький, очередь!»

Клементий помедлил, — он стоял на мостках, — потом взмахнул черпаком на длинной, сосновой палке, поднял его и опрокинул в бочку. Вода с шумом пролилась на пустое дно.

— Ты гневаешься на меня? И чего ты взбеленилась? А? Предадим-ка все забвению, Настенька…

Клементий выговаривал ее имя по-прежнему: нежно и вкрадчиво.

Настя вдруг увидала и ощутила всем телом его улыбку, широкую его походку — лучше всех в поселке, голубой взгляд круглых, больших глаз, русые кудри и рассердилась на свою слабость:

— Ладно, ладно, бери воду и кати отсюдова. Не рассусоливай! Некогда.

— Настенька, ведемка ты моя кудлатая! Зря артачишься. Мучаешь и себя и меня. Рази кто виной кому? Каждый сам за себя пожалал того и другого…

Клементий говорил это с жаром, трудно произнося слова: он стоял на коленях, черпая воду.

Девка подумала: «А ты чего захотел?.. В спину негоже будет…» — Она нащупала в пиджаке пистолет и вытянула его из полы в карман. Клементий повернулся к ней лицом, улыбаясь, блестя белыми, будто снег, зубами, редко начал:

— А знаешь, Настенька, я во как, крепче прежнего…

Настя успела подумать: «Жалей, не жалей!» и нажала спуск. Она стреляла, стоя прямо грудью к парню и не сделала упора ногами. От толчка откачнулась назад и села на мокрую землю. Она не услышала выстрела. Ее удивила яркая вспышка огня, осветившая на секунду лицо казака, блестящие от сырости мостки, пятно зеленого Ерика. Она заметила широко раскрытый рот Клементия, изумленные его глаза, малиновый околыш! Клементий падал назад. Черпак и рука откинулись далеко в сторону. Другая рука упала и, подогнувшись, ткнулась в грудь. Лошадь фыркнула, взметнула головой, захрипела и остановилась… Тихо. Насте вдруг стало холодно. Она все еще сидела на земле.

«Абы не оживел…»

На поселке не вовремя просипел одинокий петух-первогодок. Настя никогда еще не видала такого большого, пустынного неба. Белесое, мертвое море над землею, над реками, над поселком, огородами, над засохшим, большим осокорем на той стороне… Ничего живого. Снег не падал. Девка схватила ведра за края, прижав ручки, чтобы они не звенели и бросилась вверх. И тут же с ужасом подумала: «Коромысло-то?»

Вернулась. Долго, как ей показалось, не могла найти коромысло. Шарила руками по грязи. Наконец, наткнулась на него у края мостков. Увидела лежавшего навзничь Клементия, увидела, как по воде плывет черпак, и ведро странно вертится на воде. «Почему оно не тонет?» Испуганно метнулась снова на яр. Тряслась, как в лихорадке. Снег опять повалил и сильнее прежнего. Луна прорвалась на миг сквозь тучи и осветила поселок, деревья, реку странным мерцающим голубоватым светом. Осветила пушинки снега. Выли волки на Бухарской стороне. Настя их не слышала. Голова ее горела огнем. Огородами выскочила она на свой двор. В кармане бил о бедро тяжелый пистолет.

«А как же домой без воды?»

Прошмыгнула на двор к соседям — Ивею Марковичу и Маричке. Нашла в темноте бочку. Осторожно зачерпнула ведрами и, подняв их на коромысло, пошла твердой и ровной походкой обратно.

Вдруг позади на дворе под плетнями послышался легкий шорох. Настя обмерла. За ней кралась тонкая тень.

— Кто это?

— Я это, нянь…

Луша, бледная, трясущаяся, подошла к сестре и, ткнувшись ей в передник, тихо и горько заплакала.

— Ты что? С ума спятила? Кто услышит…

Девочка тряслась в руках у сестры и шептала:

— Страшно-то как! Мамынька моя… Упал-то он как…

— Молчи! Молчи! Молчи, тебе говорю! Никому, никому…

Настя затащила Лушу в сени. Утерла полой пиджака ей лицо. Мать была в другой комнате. Настя подошла к окну. И вдруг охнула — по улице, грязью, без дороги, ступала высокая, худая сивая лошадь. За ней тащилась черная бочка. Вожжи были привязаны за передок. Человека на дрогах не было…

11

Листья исчезли с деревьев. Вернулись в землю. Вода на реке стала свинцово-темной, холодной. Зима подошла вплотную. Она повисла над поселком белыми и черными тучами, бежавшими по небу вперемешку, как разномастное стадо. Зима глядела с востока отсветами сизой далекой зари, блеснувшей утром на одну минуту. На земле становилось холодно, бесприютно, хотя снега еще не было.

Василист и Петр Астраханкин верхами гнали по полю десяток овец. Они купили их в долг у лебяженских староверов, тайно сочувствовавших несогласникам. Все овцы были черной, как сажа, масти. Настя вышла встретить брата к мельнице на сырт. Ей сказал о нем один из казаков, скакавших с осенней плавни в Сахарновскую станицу, Василист увидел сестру, скорбно улыбнулся ей, и крикнул: