Николай Никитин - Северная Аврора Страница 20

– Явок нет, – раздался голос из группы людей, сидевших возле длинного стола.

– Будут… И явка, и техника, и документы… Все будет! – так же спокойно, только немного повысив голос, сказал Зенькович. – Воля, отвага, расчет, поддержка рабочего класса – вот что главное. Первая явка будет у Грекова, рабочего ремонтных мастерских. Потылихин его знает. Все мы должны разойтись по рабочим отрядам. Распределим силы. Я сегодня же ночью иду на левый берег. Надо прогнать к Вологде еще несколько оставшихся эшелонов. Это раз. Надо подготовить к бою левобережные красноармейские части и моряков, которые должны туда прийти. Это два. Тебе, Базыкин, поручается агитация на заводах и организация явок. Займись этим сейчас же. Ты пойдешь на Маймаксу, – сказал он, обращаясь к Чеснокову. – А мы с Потылихиным съездим сейчас в Соломбалу. В Соломбале рабочие вооружились?

– Вооружились, – ответил Потылихин.

– Вооружайтесь и вы, товарищи, – сказал Зенькович и, раскрыв сейф, выложил на стол два десятка револьверов. – Винтовки внизу, на складе. Все ясно?

– Все, – отвечали коммунисты.

К Зеньковичу подошли директор одного завода, двое слесарей и старичок, председатель фабричного комитета. Военком помнил их по собраниям городского партийного актива, особенно старичка, члена партии с 1903 года. Тут же возле стола стояли несколько человек с Маймаксы. Они были вооружены.

Пришли работники порта. Чесноков заговорил с ними, отдавая последние распоряжения. Все делалось без лишних слов, в напряженной, строгой тишине.

– Очевидно, завтра утром будет высажен десант, а сегодня ночью может вспыхнуть контрреволюционный мятеж, – сказал военком. – Надо показать врагу, что мы его не боимся и что на каждом клочке нашей северной земли его ожидает смерть. Завтра буржуазия выйдет навстречу интервентам с хлебом-солью, а мы встретим их пулями.

Говоря это, Зенькович взял из письменного стола две пачки патронов для нагана, аккуратно перевязанных веревочкой, и спрятал их в карман шинели, потом поднял лежавшую на полу винтовку. Он собирался спокойно, не торопясь, точно на время уезжал куда-то.

Потылихин с невольным восхищением следил за ним. Каждое движение военкома, выражение его глаз, тон, которым он разговаривал, – все было проникнуто непоколебимым спокойствием. Зенькович всегда выглядел аккуратным, подтянутым, решительным солдатом. Сейчас же лицо его казалось одухотворенным особой, внутренней силой. Оно приобрело ту суровую значительность, которая отличает человека, твердо решившего исполнить свой долг до конца.

Внимательно оглядев кабинет и всех товарищей, находившихся в нем, Зенькович все так же неторопливо надел шинель, фуражку и крикнул адъютанту в соседнюю комнату, чтобы тот вызвал пролетку.

– Ну, по отрядам!.. – на ходу сказал он Потылихину. – До свиданья, товарищи! Забудьте обо всем, кроме вашего революционного долга. Смело в бой!.. Скоро увидимся.

Спокойным солдатским шагом он вышел из кабинета. Потылихин последовал за ним.

Пролетка стояла у ворот. Накрапывал дождь. Кругом не было видно ни одного огонька. Только из полуподвального помещения, где все еще находились дежурные, проникал слабый свет и падал на землю двумя расплывчатыми прямоугольниками.

Неожиданно и бесшумно, почти рядом с Зеньковичем, возникла черная фигура. Потылихин сунул руку в карман за револьвером. Но Зенькович узнал в подошедшем боцмана Жемчужного.

– Я с «Гориславы». Добре, шо застал… – с трудом переводя дыхание, сказал Жемчужный. – Братва решила бить гидру, откуда б ни взялась: чи с воды, чи с неба…

Зенькович молча пожал руку бородатому моряку, крепко встряхнув ее по своему обыкновению.

– На исходе ночи я побываю и у вас, товарищ Жемчужный, – сказал он, садясь в пролетку. – Передай своим, что сражаться придется.

Пролетка тронулась.

– В Соломбалу, – приказал кучеру военком.

3

Миновав грязный и скользкий глинистый спуск, Потылихин и Зенькович добрались до широко разлившейся Кузнечихи. Колеса пролетки и копыта лошади застучали по деревянному мосту.

Пахло болотом. Берега Кузнечихи были забиты лодками.

Проехав мост, пролетка поднялась на замощенную булыжником площадь. Сквозь листву белели купола большой церкви, обнесенной железной оградой.

Кучер-боец обернулся и, наклонившись к Зеньковичу, проговорил шепотом, будто боясь, что его услышат:

– Вытягнем ли?

– Вытянем… – спокойно ответил Зенькович. – Не сразу, конечно, но вытянем. Ни Москва, ни Ленин без помощи нас не оставят. Никогда русские люди в кабале не жили, а теперь и подавно не будут!..

Пролетка закачалась по ухабам раскисшей от дождя дороги. Зенькович сидел, привалившись к спинке пролетки. Глаза его были полузакрыты. «Спит», – подумал Потылихин, но в ту же минуту Зенькович открыл глаза и заговорил с ним. Они стали вспоминать фамилии коммунистов, оставшихся на лесопильных заводах Маймаксы.

– Хороший народ, – повторял Зенькович, – очень хороший, крепкий народ.

Видно было, что он старается представить себе будущее, намечает план сопротивления, подсчитывает силы, на которые можно будет опереться в тяжелой подпольной борьбе.

У домика с двумя окошками и несколькими вытянувшимися вдоль фасада чахлыми подсолнухами Потылихин остановил кучера.

На крылечке показался хозяин.

– Кто там? – тревожным голосом спросил он.

– Это я с военкомом, – ответил ему Потылихин. – Ты один?

– Нет, у меня ребята с завода и еще доктор Маринкин. Обсуждаем, где завтра выставить наш отряд.

– Вот и хорошо. Мы, Греков, к тебе как раз по этому поводу.

Этого пожилого рабочего из судоремонтных мастерских, коренного соломбальца, лично знали некоторые местные большевики. С Базыкиным и Потылихиным, кроме того, его связывала даже старая дружба. В партию он был принят буквально за день до всех этих страшных событий, так что ни большинству рабочих, ни тем более инженерному составу из царских офицеров не было известно о его партийной принадлежности.

Зенькович надеялся воспользоваться этим обстоятельством, то есть возможностью даже при интервентах через Грекова, степенного и уважаемого человека, осуществлять всякого рода связи с подпольем, которое ему еще надо было организовать.

Потылихин и военком зашли в сени вслед за хозяином. В темноте завозились и закудахтали куры.

В кухне сидели на лавке двое рабочих. Третий гость, доктор Маринкин, заслоняя широкой спиной маленькое окошечко, сидел на табурете.

– А ты зачем здесь? – спросил его Зенькович.

Доктор Маринкин выпрямился и, разгладив пальцами пышные усы, спокойно проговорил:

– Зачем я, товарищ комиссар?… Завтра сочту своим долгом явиться в рабочий отряд. Как же иначе?

Зенькович кивнул головой, как бы подтверждая, что другого ответа он от Маринкина и не ожидал. Затем военком взглянул на двух молодых рабочих, сидевших на лавке. Один из них, узкоплечий, с решительными и горячими глазами, заговорил первым:

– Лучше умереть, товарищ Зенькович, но не сдаваться…

– Надо не умирать, а побеждать! – остановил его военком. – Умереть легко, победить трудней. Твоя жизнь нужна родине…

4

В одном из двухэтажных особняков старинного архангельского квартала, в бывшей Немецкой слободе, собрался штаб готовящегося контрреволюционного восстания. Окна особняка были затянуты плотными шторами. Внизу, на первом этаже, толпились молодые люди, в которых, несмотря на их разношерстную одежду, нетрудно было узнать бывших офицеров царской армии. Они держались с гвардейским шиком, кстати и некстати вставляя в разговор французские слова. Многие из этих людей были завербованы в Петроград тайной контрреволюционной организацией и прибыли сюда на деньги, выданные из американского и английского посольств. Одним из главных вербовщиков был русский капитан Чаплин, несколько месяцев назад превратившийся в англичанина Томпсона. Чаплин проживал по английскому паспорту и работал в английском посольстве. В Архангельске Чаплин-Томпсон появился весной и по поручению британской контрразведки в течение всего лета тайно собирал контрреволюционные элементы.

Посольства Америки, Англии и Франции, покинувшие Питер, переселились в Вологду; дальнейшие планы интервенции на Севере были уже хорошо известны высшим чинам дипломатического корпуса – американскому послу Френсису и поверенному в делах Англии Линдлею. Затем, переехав из Вологды в Архангельск, Френсис и Линдлей укрепили свои старые связи с партией эсеров, кадетами и Чайковским, старым эсером, который был направлен в Архангельск белогвардейским «Союзом возрождения». Все было подготовлено для контрреволюционного переворота. Однако за день до него Френсису и многим другим представителям дипломатического корпуса пришлось по требованию советского правительства покинуть Архангельск. Они уехали в Кандалакшу. Чаплин же все-таки сумел остаться в городе. Он выполнил все инструкции Френсиса и Линдлея.