Вера Морозова - Женщины революции Страница 20

— Ну уж реакционер! — хмыкнул старичок в бородку клинышком. — Просто из здравомыслящих. Только пережитое помогло мне снисходительнее относиться к увлечениям молодёжи.

Людмила Николаевна потеряла интерес к разговору. Смотрела в окно, вслушивалась в стук колёс. Сколько таких рассудительно-снисходительных, а попросту трусливых людей. Смолоду пошумят, покуражатся, пожонглируют революционными фразами, а потом побеждает так называемый здравый смысл. Вот и превращается человек в обывателя, святые порывы, стыдясь, списывает на грехи молодости…

Золотая осень сменилась вьюжной зимой, шуршащий лист — крупными хлопьями снега. На третий день из-за поворота показалась, пограничная станция Варшавско-Венской железной дороги Граница. Потянулись длинные приземистые пакгаузы, чистенькие кирпичные постройки, товарные составы на запасных путях, охраняемые солдатами частей, прикомандированных к таможне. Кондуктора в необъятных романовских полушубках держали зажжённые фонари. Пробегали озабоченные офицеры, громыхая шашками и покрикивая на солдат.

Людмила Николаевна тревожно наблюдала за беготнёй, поднявшейся на пограничной станции. Пожалуй, она впервые поняла, как трудна задача, как сложен и полон случайностей ранее неведомый ей путь доставки столь большого транспорта, как тяжело будет миновать препятствия и как необходимо всё это преодолеть. Старичок свернул плед и попросил кондуктора привязать его к чемодану.

— Ба, голубушка Людмила Николаевна, да чемоданы-то у нас одинаковые! — удивился он, когда кондуктор снял с верхней полки чемоданы.

Людмила Николаевна и сама удивилась. У дивана два совершенно одинаковых чемодана жатой кожи с массивными замками. Только у её чемодана набор был из белого металла, а у старичка — из чёрного. Она даже обрадовалась этому обстоятельству. Чемодан-то как удачно подобрали! Как у всех! На такой чемодан и внимания не обратят. Впрочем…

Кондуктор попросил их не выходить из вагона. У дверей появился унтер в лихо заломленной папахе. Пассажиры столпились у окон, приглушённо переговариваясь. Показался длинный и худой чиновник — таможенник с большой папкой, напоминавший учёного аиста. Он торжественно вышагивал, высоко поднимая тощие ноги. За ним полковник и жандармский ротмистр. Унтер выкатил грудь, кондуктор засуетился.

Людмила Николаевна, вздохнув, возвратилась в купе и приготовилась к неизвестности. Дверь откатилась. Таможенник ледяным голосом поздравил с возвращением и попросил приготовить паспорта. Неприятно похрустывая тонкими длинными пальцами и крепко зажав папку под мышкой, он ждал. Людмила Николаевна через плечо протянула паспорт. Таможенник опустил очки на кончик длинного носа и начал сличать приметы, означенные в документе. Полковник в купе не заглядывал, а стоял у окна в коридорчике. Но ротмистр, молодой и щеголеватый, беззастенчиво вертел чемоданы.

— Возможно, вам нужна помощь? — полюбопытствовала Людмила Николаевна, чуть прищурив глаза.

Ротмистр задержал взгляд на элегантной даме, выпрямился. В парижском пальто из лёгкой пушистой шерсти, отделанном витым шнуром, Людмила Николаевна была удивительно хороша. Блестящий меховой воротник сливался с локонами светло-каштановых волос. В руках крошечная муфта. Большие серые глаза полны лукавства и насмешки. Чёрные густые брови резко выделялись на смуглом, с лёгким загаром лице. Казалось, старичок заметил впечатление, произведённое его соседкой на молодого ротмистра, и довольно усмехнулся. Ротмистр отступил в коридор, не переставая разглядывать молодую женщину.

Людмила Николаевна держалась непринуждённо. Молча следила за таможенником, всё ещё терзавшим паспорт. Изящно вскинула лорнет в черепаховой оправе, когда кондуктор попросил у неё билет.

— Мадам возвращается из Парижа. — Таможенник не отрывал бесцветных глаз от документа. — Срок вашей визы не истёк. Мадам возвращается раньше.

— Да, семейные обстоятельства… — Людмила Николаевна с лёгким недоумением отвечала таможеннику, подчёркивая неуместность его вопроса. — Матушка расхворалась.

— Мадам следует в Петербург или в Москву? — допытывался таможенник, просматривая на свет вид на жительство.

— Конечно, в Москву… У меня и билет до первопрестольной… — Людмила Николаевна говорила мягко, хотя назойливое внимание таможенника, как и присутствие жандармского ротмистра, вызывало смутное беспокойство. — Москва… Петербург… Почему вас это занимает? Разве появились какие-либо ограничения?

— Нет, не появились, мадам. — Таможенник вежливо козырнул и повернулся к старичку, не отдавая ей документа. — Ваш паспорт?

Сосед раскрыл бумажник. Людмила Николаевна по каким-то неуловимым признакам начала догадываться о неблагополучии. «Возможно, эти строгости каждый раз на границе. А теперь, после выхода «Искры», таможенники совершенно голову потеряли, — раздумывала она. — Паспорт собственный, а нелегальщина так славно запрятана. К тому все чемоданы с двойным дном для таможенников практически недосягаемы». И всё же спокойствие не приходило. Полковник перешёптывался с жандармским ротмистром, кидал многозначительные взгляды то на неё, то на соседа. Людмила Николаевна, призвав выдержку и самообладание, продолжала мило улыбаться старичку, с которым таможенник выяснял какие-то обстоятельства.

— Господин возвращается из Бадена?

— Да, из Бадена… Лечился на водах… Каменная болезнь почек… — Старичок нервничал, дряблые щёки его вспыхнули.

Таможенник поднёс паспорт к близоруким глазам и в который раз проверял визы. «Видно, поляк. Обороты речи странные, да и выговаривает слова с излишней старательностью… Но какой же дотошный!» — с сердцем решила Людмила Николаевна и зябко повела плечами.

— Господин проследует в Петербург? — Таможенник раскрыл пронумерованную книгу и сделал отметку.

— Нет, поначалу в Москву, а затем уже в Петербург. — Старичок вздёрнул бородку, недовольно отрезал: — Вольному — воля!

— Пожалуйста, покажите ваши вещи!

Сосед толкнул свой чемодан и, неожиданно улыбнувшись, обратился к Людмиле Николаевне, сидевшей на мягком диване:

— Могу сыграть плохую шутку, сударыня! Чемоданы-то наши как близнецы похожи, возьму и увезу… А сёстры и подруги моей очаровательной спутницы останутся без парижских платьев и шляпок.

На круглом лице Людмилы Николаевны изобразился такой неподдельный испуг, что даже невозмутимый чиновник, напоминавший аиста, ухмыльнулся.

— Лучше казните! Без подарков меня в Россию не примут, да и сама я франтиха отчаянная. Надумали — без туалетов из Парижа!

— Трепещите, трепещите, любезнейшая Людмила Николаевна!

Старичок галантно поцеловал её руку и, очень довольный собой, нахохлился. Людмила Николаевна понимающе улыбнулась.

Таможенник направился в соседнее купе и холодно сказал:

— Попрошу вещи доставить в таможню… По инструкции они подлежат досмотру.

Людмила Николаевна возмущённо всплеснула руками, надула губки. Старичок раскричался:

— Милостивый государь, я надворный советник. Надеюсь, меня не подозревают в недозволенных провозках контрабанды?

— Это же безумная трата времени, — капризничала Людмила Николаевна, энергично поддержав своего попутчика.

— Формальность, мадам… Пустая формальность, — быстро ответил таможенник, и, не слушая возражений, приказал усатому унтеру: — Отнеси, братец!

Людмила Николаевна сдвинула брови, поморщилась. Подумав, решительно отвернулась к окну.

— Мадам, во избежание неприятных случайностей попрошу проследовать в таможню! — неожиданно вмешался в разговор жандармский ротмистр.

— Пойдёмте, голубушка! — Старичок суетливо поднялся и, поманив пальцем кондуктора, попросил: — Возьми-ка и мой чемодан.

Молодая дама, поддерживаемая своим попутчиком, неторопливо шла за кондуктором, тащившим чемоданы к одноэтажному зданию вокзала, в котором размещалась таможня. В просторном зале, напоминавшем сарай, длинные столы. Пахло затхлостью, обдавало холодом. Вдоль стен, побелённых известью, — дубовые скамьи. Внимание её привлекла железная дверь с решётчатым оконцем. Вот и конец пути! Сердце заныло, защемило.

Кондуктор поставил чемоданы на стол. Получил мелкую ассигнацию. Попрощался, довольный. Она позавидовала ему — у двери стояли солдат и жандармский ротмистр. Ей-то так легко не уйти! Пассажиры, их становилось всё больше, выстраивались вдоль стола у чемоданов, корзин и баулов по одну сторону, таможенники — по другую. Людмила заняла своё место по соседству с каким-то толстяком с неприятным лицом. Заломив бобровую шапку и распахнув шубу на меху, он нервно барабанил короткими пальцами по крышке стола. Нервозность толстяка раздражала её. Недовольно прищурив серые глаза, она опустила подбородок в воротник. Старичок сердито кашлял, закутывая шею тёплым шарфом.