Тулепберген Каипбергенов - Сказание о Маман-бие Страница 20

Жизнь в Орске была трудна, не больно сытна, совсем не весела. Работа досталась черным шапкам самая тяжелая, люди тосковали по дому. Маман не скучал. С жадностью он внимал всему новому, всему русскому, удивляя и своих, и чужих. Но он уже привык удивлять и пропускал мимо ушей и насмешки, и попреки. А со временем и тут возникла к нему зависть.

Завидно легко он сблизился с одним русским по имени — Митрий-туре, что значит — господин Дмитрий. Был Митрий-туре правой рукой царского наместника, русского хана, который обретался в оренбургских небесах.

Увидев Митрия-туре впервые, вдали, на крыльце штабной канцелярии, Маман вскрикнул радостно. Похож на купца, который не хотел платить баж, как брат родной! И толмач при нем оказался тот же самый, что был с купцом. А все-таки этот, пожалуй, поважней птица, потому что — проще… У нас ведь как: чем сановнее бий, тем спесивей. У русских — наоборот: малый начальник заносчив, как бий, а большой — самый прозой, как будто тебе ровня.

Йитрий-туре сам заговорил с Маманом, как только тот попался ему на глаза на крепостном плацу:

Так это ты прибрал к рукам первого русского императора? Сарь Пётыр твой сарь?

Маман растерянно улыбался, не зная, как спросить: он это или не он?

Нет, нет, — сказал Митрий-туре, — то был прапорщик Муравин, геодезист. А я Гладышев.

— Кто такой гед…зис?

— Человек, который измеряет землю.

— Пушкой?

— Чем, чем? — спросил Гладышев, откровенно озадаченный, потом догадплся, что за пушка, и рассмеялся. — Нет, пушкой мы, военные. Например, я.

Маман с сомненьем покачал головой. Гладышев присмотрелся к нему, словно разгадывая, что значит его сомненье, и добавил:

— По сути у нас общие дела. За нами обоими, коли об том разговор, числится одна заслуга… Мы вместе, я и Муравин, дважды ходили в Хиву и открыли древний город Жанакент. Вернее сказать — руины. Маман удивился.

— Это всем известно. Что значит — открыли?

— Открыли — значит доказательно поведали об этом миру. Вот и стало всем известно. Казахи, например, считают, что жители из сего города были изгнаны некогда змеями…

(Несколько лет спусти открытие Гладышева и Муравина и другие подобные дела увековечит в своей книге первый русский член-корреспондент императорской Академии наук Петр Иванович Рычков, позднее прозванный оренбургским Ломоносовым; в молодости он служил в Оренбургской экспедиции под начальством Ивана Кириллова и Василия Татищева, питомцев Петра. Рычкова читал и цитировал Пушкин…)

— Я знал, что вы не такой военный, — сказал Маман. — Вы из тех, который хитрей.

— Час от часу не легче. Откуда ты взял?

— Сказали…

— Неужели Муравин? Не может быть.

— Сказал верный человек, Бородин-ага. Гладышев поднял брови.

— Вот как? Бородин-а г а? Этим все сказано. Из пленных, конечно? Это уж не тот ли купчина, который в одиночку собрался в Индию? Видеть — не имел чести, слыхал в Оренбурге… Шалая голова! Длинный язык! Человек без узды…

Толмач замялся было, и Гладышев строго заметил ему:

— Переводи все как есть.

— Нет, не ша-лай… Он дети сарь Пётыр, — сказал Маман по-русски.

Гладышев с улыбкой коснулся своих густых коротких усов.

— Браво, сударь мой… браво! Теперь мне нет нужды спрашивать, кто отпустил пленных. И что же тебе за это было? Я вижу, ты в чести…

— Хотели побить камнями.

— Полный резон! Так я и полагал. Дикость библейская.

Маман опять покачал головой, не соглашаясь:

— Такой закон. У вас тоже так.

— Боже упаси! Азиатчина…

— А Бородин-ага говорил: один старый солдат ударил жузбасы… Его побили. Неправда? Гладышев тяжело вздохнул.

— М-да… Жузбасы… Сотник, что ли? У нас, видишь ли, не камнями, палками… Правда, сударь мой, правда.

И Митрий-туре крепко обнял Мамана за плечи, как обнимал, бывало, Бородин. Ушел словно бы рассерженный.

Во вторую встречу Гладышев на глазах у всех подал Маману руку, в третью — позвал с собой пить чай. И принялся Маман спрашивать, он это любил. Почему Гладышев отвечал? Его друзья усматривали тут умысел, достаточно прозрачный, и не могли поверить, что беседовать с этим оригиналом, инородцем, будто бы интересно. Впрочем, поручик Гладышев и сам был порядочным оригиналом, как прапорщик Муравин. Так уже везло Маману, сыну Оразап-батыра, на русских, настоящих русских…

— Абулхаира вы любите, нас пет. Почему? — спрашивал Маман.

— Пытаешь меня как лазутчик Абулхаира… — отвечал Гладышев.

Но Маману не хотелось шутить.

— Прощаете вы ему разбой над нами! Четырежды грабил, последний раз — нонешним летом…

— Четырежды? Не больше?

— Вы тоже ведете счет?

— Не все так просто, сударь, не все так просто. Бьют вас — именем хана Абулхаира, а сам хан — зубами скрипит да облизывается.

— Как так? Гладышев отставил пиалу.

— Кто такой Карасакал — знаешь?

— Нет.

— А зря. Вам это надо знать. Бежал из башкирских земель, скрывается п Среднем жузе. И у хана Абулхаира и у русских властей с ним счеты. Но там, в диких степях, его не словишь, как в море пирата. А вы для него — легкая добыча. Он вас грабит, он!

Маман задумался. Гладышев продолжал:

— А кто такой Султанмурат — вам известно?

— Неизвестно.

— Ошибаешься. Твоему отцу это имя очи застило. Тоже из башкир и тоже укрылся от уфимских властей в Среднем жузе. Ныне он хан Верхних Каракалпаков.

Твой отец надрывается, тянет их в русскую сторону. А Султанмурат — в сторону джунгарскую. Я самолично кропал донесение в Коллегию иностранных дел, что Султанмурат отдал своего сына в аманаты Голден-Це-рену в знак рабской покорности. Подписал мою бумагу Иван Иванович Неплюев! Все понял?

— Все понял, — ответил Маман.

— Между тем Голден-Церен не унимается — шлет послов и в Малый жуз, к Абулхаиру, требует аманатов. Пришлет и к вам, черным шапкам…

— Мы их убьем, — сказал Маман. Го-су-дарственное решение! — проговорил Гла-

дышев со смехом, не задумываясь и не догадываясь, к чему поведут эти два его слова.

А Маман спросил с невольным сомненьем:

— Вы знаете моего отца?

— Сударь мой, кто ты такой, чтобы задавать этакие вопросы относительно Оразан-батыра! Он русофил известный…

Тогда скажите, Митрий-туре, — проговорил Маман горячо, — почему вы такие сильные, сильней татар, сильней джунгар, если вы всё так знаете… почему вы… за нас не заступитесь, как обещала царица? Еще та царица, у которой был нерусский визирь Бирон… Грамота, говорят, у Гаип-хана в сундуке. Какая в ней сила?

— Ого! А ты язва… Да, Бирона, каналью-курляндца, мы не забыли, не скоро забудем… Не все так просто, сударь, не все так просто. Хочешь ли знать, куда ездил Муравин со своей пушкой из ставки Абулхаира?

— Я знаю!

В таком разе ты знаешь больше, чем я.

— А что, а что я знаю?

Гладышев набил трубку табаком и закурил с видимым удовольствием.

— Не далее как полгода назад Надир-шах персидский пошел войной на наши земли… слыхал?

— Нет.

— Потому и не слыхал! Благодари хана Абулхаира… Надир-шах дошел до Хивы. Нацелился на устье Сырдарьи и Аральское море, как раз на вашего брата. Замахнулся, а не ударил. С чего бы это?

— Испугался.

— Спрашивается, кого?.. Муравина! И его пушки…

— Смеетесь надо мной?

— Нимало. Иван Иванович Неплюев о ту пору оказался в Орске. Хан Абулхаир прислал гонца — в панике, со слезной просьбой. Я лежал без памяти в лихорадке. Под рукой никого не было. Иван Иванович и послал Муравина в Хиву не долго думая. А с ним увязались ваши послы, от казахов… — (Гладышев сказал, конечно, от киргиз-кайсаков, как в то время в России называли казахов.) — И даже от аральцев. Кстати сказать, был и ваш человек, от черных шапок…

— Разве мы посылали?

— Не посйлали, а посол был. Не кто иной, как Ора-зан-батыр… Надир-шах принял Муравина, и тот засвидетельствовал господину шаху именем государыни императрицы, что вы — подданные России. Вот и вся недолга. И не двинулся Надир-шах дальше Хивы. У вас война не состоялась. Думаешь, войско персидское слабей джунгарского?

Маман этого не думал. Он был ошеломлен. Болтливый купец, — он же — гед-зис, вооруженный игрушечной пушкой, одним своим словом остановил войну? Это тоже походило на сказку куда более значительную, чем сказка жизни Бородина… Сколько в жизни таких необыкновенных людей, сказочных дел! Маман уже знал, что такое купец, знал, что купцу по силам то, что не по силам солдату. Но есть, оказывается, такие воины, офицеры, которые — не крикуны, а позанозистей да поза-ковыристей… Им по силам то, что не по силам купцу. Что это за люди? Как они называются?

— Он шибко ученый человек? — спросил Маман.

— И он, и я, и Неплюев — мы все… дети сарь Пе-тыр, — ответил Гладышев. — Иван Иванович, например, удостоился личной похвалы царя Петра на экзамене в Морской академии.