Лео Киачели - Гвади Бигва Страница 20

Гвади снова взял джемпер, перекинул его через руку и протянул вперед: казалось, перед ним стоит кто-то, кому он почтительно преподносит этот джемпер в подарок. Он лукаво улыбался, а губы шептали:

— Клянусь тобою, чириме, только потому и решился, что сердечно уважаю тебя. Не подумай чего… Не отказывайся, все равно по-своему сделаю. И без того обидно, все бранишь меня, хоть бы разок порадовала ласковым словом. Тебе и в голову не придет, что, как только начнется сбор мандаринов, нагоню трудодней — не меньше трехсот будет их у меня! А может, и все четыреста, чтоб не смела думать, будто Гвади слаб, никуда не годится. Да что говорить! Даже селезенке моей работа полезнее всякого лекарства. Я догадался об этом в лесу: подвигался, походил, пошевелил руками — все тело стало как будто легче, и селезенка не давит на живот. Так вот… Четырехсот трудодней и у тебя не наберется, чириме. Признайся, не наберется ведь? Ты не стесняйся, велика важность, если не наберется… Я — мужчина, чириме, тебе за мной не угнаться! И подарочек мой в счет тех четырех сотен… На что мне четыреста трудодней? Мы двумястами обойдемся — я и птенцы мои. Жизнью твоей клянусь! Слушай, что я еще скажу: раз уж дела мои пошли на лад, буду в колхозе не последним человеком… Построят мне дом, как пообещали, и тогда…

Тогда ты взойдешь на высокий балкон, точно луна в полнолунье, обернешься ко мне и позовешь:

«Эй, где ты, Гвади? Иди-ка скорее обедать, все уже готово…»

Выйдешь вот в этой самой блузе… Те тополя, что растут за плетнем, как увидят тебя, до корня посохнут от зависти… Крапива — и та, услыхав твой голос, чириме, словно розовый куст зацветет…

Порою Гвади замолкал, но губы его по-прежнему шевелились: он продолжал говорить про себя. И был он, как ребенок, до упоения увлеченный игрою, — все, о чем он говорил, казалось ему подлинной явью.

Да почему бы и не стать подлинной явью его грезам? Ведь все эти богатства, эти никогда не виданные вещи, разложенные в его джаргвали, — все это всамделишный товар, не во сне же он его видит! Почему бы, собственно, этому чудесному джемперу не попасть совсем в другие руки вместо тех, кому он предназначается? Товар этот будет, конечно, кому-нибудь продан. И Гвади тоже может его купить. Пория заплатит ему за доставку товара, к этим деньгам Гвади добавит сколько нужно, — и дело в шапке. Арчилу, само собой разумеется, придется немножко подождать — месяц-другой, пока у Гвади наберется триста трудодней. При таких обстоятельствах почему бы Гвади не оставить себе еще что-нибудь? Вот это, например: тронешь, словно кто приласкал твою руку. Взял, развернул, оказалось — шелковые чулки. Поднял к самым глазам — чулки такие длинные, что чуть не угодили носком в огонь; Гвади подобрал их повыше, чтобы не загорелись.

Понравились.

— Примерь и чулки, чириме, подойдут ли? Длиною они как раз до самой ляжки, да узковаты, не влезет, пожалуй, нога, ты же большая — вон какая ты у меня! — и руки, и ноги, и стан. Ну-ну, попробуем… Они тоже растягиваются. Слава те господи! Все-таки лучше примерить, право надежнее будет! Зачем деньги зря платить, если не впору…

Он перекинул чулки поверх джемпера. Видимо, и джемпер и чулки имели одно назначение. Гвади поглядел, сравнил отложенные вещи с остальным содержимым хурджина, — показалось, что отобрал маловато; в самом деле: там целая груда разнообразнейшего товара, тут — один только джемпер и пара чулок.

Будь Гвади бессовестным человеком и не брезгуй он такими делами, чулки и джемпер ничего не стоило бы присвоить. Вещей много, никто не заметит убыли. Но Гвади на это не пойдет. Он выберет себе еще кое-что и расплатится с Пория чистоганом. Конечно, это самый лучший способ. Лучше и не придумаешь. Человеку, вырабатывающему триста, а то и четыреста трудодней, ничего не стоит заплатить какие-то гроши, — Гвади еще причитается изрядная сумма за доставку товара, он обязательно вычтет эти деньги при окончательном расчете.

Итак, отчего бы не отложить еще что-нибудь, поскольку денежные дела Гвади обстоят превосходно?

— Третью вещь, чириме, я выну на твое счастье. Что попадется, то и возьму. Ни за что не отступлюсь, что бы ни вынулось…

На этот раз неверный свет очага озарил какой-то странный предмет кизилового цвета. Шелковая ткань точно струилась в руках, Гвади даже рот раскрыл от удивления. Штаны — не штаны, хвост — не хвост… Ну на что может сгодиться такая чертовщина?

Вдруг он звонко рассмеялся.

— Скажи мне, чириме, если хоть немножко любишь: на что годится такая одежка? Черту, что ли, на хвост? Для чего человеку штаны, если они даже ляжек не прикрывают? — говорил Гвади, посмеиваясь, и вертел в руках эти чертовы штаны. Но вдруг, решительно сдвинув брови, сказал:

— Нет, чтоб ты не смела их носить, не то… Клянусь тобою: чуть увижу их на тебе, разлюблю! Тьфу, дьявол! Бедная Агатия носила мои исподние с тесемками — и ничего, хуже не стала. Была у нее, правда, одна пара штанов покороче, миткалевые, еще девушкой сшила… А про эти даже не скажешь, что они короткие, — у них вовсе нет никакой длины, в этом-то вся и беда! Нет, чириме, не позволю! Семья все-таки, знаешь, дети, никак нельзя… Давай посмотрим еще, — ты не бойся, вещей в хурджине достаточно! Хочешь, я другое что-нибудь выну на счастье? Не обижайся, а главное, не подумай, что я поскупился…

Гвади засунул «чертов хвост» поглубже в хурджин, ему даже не хотелось оставлять его на виду. Встряхнул хурджин, пошарил в нем рукою и довольно долго ощупывал что-то.

— На счастье, на счастье! — повторил он несколько раз и резко выдернул руку, словно подсекая попавшуюся на крючок рыбешку. Он поднес к огню выловленную на счастье добычу и стал ее рассматривать. Вдруг лицо его расплылось в широкой улыбке, он беспокойно заерзал на скамейке.

В руке у него очутилась пестрая детская блузочка плотной вязки, но легкая и мягкая, как пух; у ворота болтались разноцветные шарики, точно бисер, нанизанный на золотую нитку.

— Тсс… погоди, погоди! — проговорил Гвади и с решительным видом отмахнулся, как бы приказывая кому-то замолчать. — Не мешай, чириме, не до тебя сейчас.

Он пяткой оттолкнул скамью и присел у самого огня. Глаза его загорелись нетерпеливым желанием. Он сложил блузу, сжал ее в комочек и хотел сунуть за пазуху. Пошарил взглядом по темным углам джаргвали, не следят ли за ним чьи-нибудь глаза. Но вдруг выпрямился, как пружина; вид у него был такой, точно он отбивался от врагов, защищая доставшийся ему в руки клад.

— Чиримии… Вот кому!.. — горячо воскликнул он и одним движением сбросил джемпер и чулки на хурджин. Перешагнул через него, направился в угол, где спали дети.

И вдруг откуда-то издали послышалось:

— Гвади!

Он застыл на месте, прислушался, не решаясь обернуться.

Нет, никого… Почудилось, должно быть…

Однако зов повторился. Кто-то стоял за дверью и шепотом говорил:

— Спит, верно. Крепче постучи!

Голос был незнакомый. Гвади стало еще страшнее. Кто же, кто?

Он лишился бы сознания, если бы хорошо знакомый ему голос не ответил на шепот:

— Спит? Ну что ж, он ведь не сдал вещей. Эй, Гвади!

Это был голос Арчила Пория.

Гвади очнулся. Парализованное страхом сознание снова лихорадочно заработало. Гвади понимал, что привело к нему Арчила в такой поздний час, и уже не терялся от злых его окриков. Пускай шатается дверь, пусть сыплются на нее нетерпеливые удары: он знает, что делать, как встретить Арчила.

Гвади бесшумно скользнул к хурджину и принялся торопливо втискивать в него вынутые вещи. Покончив с этим, он отозвался испуганным голосом, как бы спросонья:

— А! Кто там?

— Я тебе покажу — кто! Открой дверь! — сердито крикнул Арчил.

— Сейчас, чириме, сейчас… — ответил Гвади, позевывая, и не спеша направился к двери. Остановился. Потрогал засунутую за пазуху блузу, подумал. На лице его отразилась внутренняя борьба — отдать или не отдавать? Он боролся недолго — вернулся к очагу, извлек из-за пазухи блузу и сунул ее в хурджин. Поспешил к двери. Открыл.

— Думал, попозже отнесу, да сон меня сморил, чириме! — сказал он, беспокойно ощупывая взглядом фигуру пришедшего с Арчилом человека, скрывавшегося в темноте.

— Бардгуния спит? — свистящим шепотом спросил Арчил.

Получив утвердительный ответ, он бесцеремонно вошел в дом. За ним последовал верный его слуга и сообщник Андрей, исполнявший на заводе обязанности аробщика.

— Где хурджин? — спросил Арчил, но тотчас же сам увидел его.

— Вон лежит, чириме. Давно бы принес, да уснул ненароком.

Арчил, окинув Гвади недобрым взглядом, приказал Андрею взвалить хурджин на спину.

— Идем…

Но Гвади задержал Арчила на пороге.

— Ты забыл, чириме… Ты обещал ведь… — начал он робким, заискивающим голосом. И, изогнувшись дугою, он, точно преданный пес, заглянул снизу в глаза Арчилу.