Александр Западов - Опасный дневник Страница 20

Павел просыпался рано — в шесть утра, в начале седьмого. Камердинер, спавший в его опочивальне, подавал ему платье, а заслышав шорох и тихий разговор, входил дежурный кавалер. Ночью он дремал на раскладной кровати у дверей опочивальни великого князя.

Течение дня было расписано по минутам, и Павел, охотник следить за часами и все делать стремительно, легко приспособился к своему распорядку: подъем, чай, уроки, игры, дела по флоту, с которыми к нему приходили адмиралы, подписывание бумаг, прием посетителей. Затем обед в довольно большой компании служивших при нем офицеров и гостей, снова уроки, игры, посещение императрицы, куртаг — придворный день, точнее, вечерний прием на половине государыни, — спектакль или маскарад, ужин и сон. По воскресеньям — чтение Евангелия с отцом Платоном и слушанье в церкви обедни. Прогулки не предусматривались, их почти не бывало.

Занятиям отводилось не много времени, потому что его попросту не хватало: мальчик наравне со взрослыми был подчинен общему режиму дворца и учился в часы, свободные от придворных церемоний. На половине ее величества он бывал пять вечеров в неделю: понедельник — французская комедия, среда — русская, четверг — опять французская, пятница — маскарад, воскресенье — обедня в дворцовой церкви и вечером куртаг, то есть разговоры, карты, биллиард. Только нездоровье избавляло Павла от этих непременных развлечений и от сопровождавшей их томительной для него скуки.

Тем не менее иногда возникали проекты увеличить придворные обязанности Павла.

— Не развязен наш великий князь, — сказал однажды Порошину Остервальд. — Людкости в нем нет, застенчив. Надо бы дать идею Никите Ивановичу, чтобы на нашей половине дважды, например, в неделю устраивать куртаг. Ходила бы публика, она бы великого князя узнала, и он бы к обхождению привык.

Порошин горячо возразил:

— Великий князь ходит на половину государыни, куртаги ему знакомы. Если же дозволить дважды в неделю к нему съезжаться, это может отвлечь от ученья. К нему, как к наследнику престола, приезжать станут, и отсюда родятся ласкательство, угождение, зависть. Видя себя столь часто большим и главным, не захочет он к нам в меньшие идти и уроки учить. Но, допустим, начались у нас куртаги, узнала цесаревича публика — какой отсюда ждать прибыли? Он еще дитя, не имеет знаний, коими блистать мог бы. Надобно нам стараться украсить его достоинствами и нужными знаниями и лишь после того допускать публику. Тогда дело другое, застенчив он, конечно, не будет.

Остервальд внимательно выслушал весь монолог и пошел прочь, поняв, что Порошин сумеет убедить Панина не устраивать куртагов.

Порошин рассказал о проекте Остервальда учителю богословия отцу Платону, и тот решительно отверг предложение устраивать куртаги на половине великого князя.

— Наш ученик, — сказал он, — горячего нрава, он понятлив, но легко отвлекается от объяснений. И ныне разные придворные обряды и увеселения немалым служат препятствием к ученью. Что же будет, если у нас еще и куртаги начнутся! А ведь сие сделаться может! Государыня в воспитание великого князя не входит, его превосходительство Никита Иванович, сказать правду, сам к гуляньям склонен, пусть и обременен министерскими делами и своей воспитательской должностью. Не надо ему и докладывать. А Тимофею Ивановичу я свое мнение скажу. Пусть помолчит о куртагах. Не к месту, не ко времени теперь они.

— Спасибо, отец Платон, — сказал Порошин. — Развлечений у нас очень много. Есть от них и польза, если говорить о театральных пьесах, но больше пустой болтовни, среди которой сплетни родятся.

— Великий князь, — продолжал законоучитель, — к набожности расположен. Императрица Елизавета Петровна окружила его весьма набожными женскими особами. Но затем оказался великий князь пристрастным к военной науке. Как это произошло?

— Причину такой склонности отыскать не могу, — сокрушенно ответил Порошин. — Что есть она — ведаю и стараюсь великого князя от круга сержантских обязанностей уводить к пониманию тактики и подвигам великих полководцев.

— Понимаю и одобряю, — сказал Платон. — Трудная у вас комиссия. Вся беда в том, что маршировка — это просто и всем видно, а для тактики надобны терпение и много знаний. Цесаревич же часто переходит с одного предмета на другой, не имея долгого к одной какой-либо вещи внимания. И не в осуждение, но истины ради замечу, что он всякою в глаза бросающей наружностью прельщается больше, нежели углубляется во внутренность.

Это было верное наблюдение. Павел прельщался ровной красотой военного строя, был без ума от картин развода караулов и парадов, отлично разбирался во всех деталях обмундирования солдат и офицеров, в амуниции и в оружии.

Себе он усвоил военную выправку, держался очень прямо, не сгибая спины, и когда Никита Иванович смотрел на него во время урока танцев, это бросилось ему в глаза.

— Надо исправлять походку великого князя, — озабоченно сказал он Порошину. — Заставляйте его ходить не по-солдатски, и когда он к такой манере приучился? Пусть ходит как статские благородные люди идут — прямо, вольно, осанисто.

— Слушаюсь, Никита Иванович, — ответил Порошин. — Легко статься может, что государь и в самом деле строевой парадный шаг себе усвоил. Он в маршировании толк понимает. Намедни, как полки гвардии шли мимо наших окон на парад, он изволил заметить графу Григорию Григорьевичу Орлову, что Семеновского полка солдаты маршируют худо. И граф с ним был согласен.

…Вероятно, можно было объяснить любовь великого князя к солдатскому строю влиянием отцовской крови — Петр Федорович любил прусский парадный шаг и все фокусы строевой выучки. Но и Панин и Порошин знали, что в крови его истинного отца, Сергея Салтыкова, не было никаких атомов, способных развить склонность к офицерским упражнениям, а изучать состав материнской крови им в голову не пришло. Между тем ангальтские принцы — отец, дед и прадед российской императрицы Екатерины Алексеевны — были знатоками муштровки солдат, и разве материнское начало с такой прочной наследственностью не могло взять верх над безалаберностью Салтыковых?!

Увидит Павел на столе кучку орехов и рассыплет ее, а потом выравнивает орехи в ряды по четыре в каждом. Это — солдаты, а впереди орех — офицер. На токарном станке лежат гайки — в его воображении они становятся войском. Он вносит порядок в хаос и выстраивает гайки двумя шеренгами. Смотрит на них — и отходит в поисках других предметов, которые нужно расположить в воинской манере. Вот шашки. И они — в строй. Каждая занимает свою клетку. Разграфленная доска успокаивает чередованием черных и белых квадратов. Ритм, строй, порядок — повиновение…

Штат у великого князя был немалый. Под общей командой Никиты Ивановича Панина его составляли кавалеры наследника Порошин и Перфильев, информатор Остервальд, субинформатор Пастухов, учитель богословия иеромонах Платон, учитель рисовального художества поручик Греков, учитель танцев Гранже. За великокняжеским здоровьем наблюдали лейб-медик Карл Федорович Крузе и лейб-хирург Вилим Вилимович Фузадье. В штат входили также брат и сестра Титовы, Савелий Данилович и Анна Даниловна, карлики его высочества, и дальше — камердинер Дмитрий Демьянович, официанты, камер-лакеи и просто лакеи.

К прислуге своей Павел относился неровно. Ему ничего не стоило обвинить своих лакеев в воровстве, сказав, например, будто они не ставят к ужину сыр оттого, что берегут его для себя. Но он же упросил государыню дать офицерский чин лакею Полянскому и назначить его адъютантом к одному из генералов. Как-то Павел приказал подать себе зеленый бархатный кафтан. Камердинер доложил, что этот кафтан стар, не лучше ли принести другой. Мальчик накричал на него. Когда камердинер ушел в гардероб, Порошин сказал:

— Хорошо ли это — не принимать доводов? Вы потребовали кафтан, не вспомня, что он стар и негоден. А теперь, когда вам это объяснили, для чего не переменить своего мнения и не согласиться хоть бы и с человеком ниже себя по рангу?

Павел тотчас послушался и велел принести кафтан поновее зеленого.

Этот случай, как и схожие, замеченные Порошиным раньше, убедили его, что ошибки и погрешности в поведении великого князя исправлять очень возможно, потому что по натуре он человек добрый, только надобно знать, откуда подходить к нему с уговорами.

Порошин предрекал своему ученику будущность великого ученого, естествоиспытателя, ценил в нем ум и наблюдательность. Например, однажды Павел играл в желтой комнате. Представляя, что едет в санях, он покрывал кресла сукном, будто полстью, — и увидел, что когда сдергивает сукно, то с обитых шелком ручек и мягкой шелковой спинки сыплются искры. Об этом электрическом явлении Порошин сообщил профессору Эпинусу, и тот весьма удивился тому, что от трения сукна о шелковую материю возникают сильные искры.