Леонид Корнюшин - На распутье Страница 20

Так заквасили еще одного царишку, бо казаки говорили: мы того, путивльского, не знаем, а этого знаем. Съехавшись с Шаховским и переговорив с ним, «царевич Петр» направился к князю Бахтеярову. Князь, сдвинув гневные брови, с презрительной насмешкой глядел на новоиспеченного «царевича».

— Ты пошто, княже, не даешь горилки моим запорожским казакам? Корму ихним коням тоже не дал ни меры. Ты со мною, Бахтеяров, не шути! — Илейка сапнул ноздрями, косясь в растворенную дверь на юную дочь Бахтеярова.

— Ты такой же вор, как и расстрига! — громыхнул Бахтеяров.

— Але ты не знаешь, что я учинил над воеводами Шуйского? — Глаза у Илейки побелели от злобы; Бахтеяров не успел раскрыть рта, рухнул замертво на пол, ухватясь за разрубленную Илейкиной саблей голову, лже-Петр кинулся к деве, та бросилась прочь — но поздно… Кончив дело, Илейка пригрозил:

— Вякнешь иде — голову отрублю. Прикуси, дура, язык!..

Вместе с Шаховским он заспешил к Туле.

…Болотников, не слезая с коня, ждал, когда «царевич Петр» первым поклонится ему. А тот, задирая короткие ноги и выпятив по-петушиному грудь, подошел к спешившемуся Болотникову.

— Давно тут? — спросил с неприязнью Болотников.

— Другой день. От Тулы, Иван, нам бечь не с руки. И Запорожье, и вся Украйна нам подсобят. А вор тебя обманул, ты зря на него понадеялся.

— Я дал клятву не вору, а Димитрию, — ответил резко Болотников, — и я въеду победителем в Москву! Где Шаховской?

— Вона, — указал Илейка на скачущего через мост всадника.

Шаховской, в латах и шлеме, осадил резко коня и, разминая тучное тело, слез с седла.

— Пойдем в корчму. Не худо бы перекусить, — сказал Болотников, — и промочить горло.

Там в углу сидели какие-то подмостовники, целая шайка, пили и жрали. Болотников, оглядев их, проговорил:

— Вот ишо нам пополненье.

— Мы, конешно, послужим — был бы пожив, — сказал один из них, с вытекшим глазом.

— Вам, сволочам, тольки пожив! — приструнил его Иван.

Чернявый, нерусского вида корчмарь, позеленевший от страха, принес жиденькую еду — тощую вяленую рыбу.

— А боле, ваше ясновельможное панство, ничего нету. Вот хоть лопнуть, если вру. Все съело войско — много тут проходило. Вот хоть лопнуть: ни на столецко нету! Только Бог свидетель и знает, что я и сам голоден как собака.

Шаховской ухватил его за рубаху.

— Проклятый жид! Повешу на заборе кверху ногами, ежели немедля не дашь вина и жареных колбас. Еще мало вам, псам, удалось пограбить Русь!

Угроза подействовала: корчмарь без промедления выставил и вино, и жареные колбасы, и севрюгу, — он все прикладывал руку к сердцу в знак того, что рад услужить, но Илейка пнул его под зад сапогом — корчмарь полетел в угол.

Болотников, опрокинув чарку, нюхая корку, с озабоченностью спросил Шаховского:

— Где Димитрий?

— Сам черт и тот не знает! — выругался Шаховской, налегая на колбасы. — Сколь я ни звал его ехать в Путивль — не подал даже знака. Одна надежда на… — Он посмотрел на Илейку, тот поднял плечи и выпятил грудь. — У него хоть есть охота царствовать. А у того, видно, нету.

Болотников поднялся:

— Пошлем в Польшу разведать: где он теперь? Об Тулу Шубник должон расколоть лоб. А ежели не осилим его — то нам конец, всех перебьют да перетопят, он нас не пощадит — пятиться, господа атаманы, некуды!

…Купырь считал себя великим грешником, хотя и повторял: «Под мостами, братушки, сидел, а ни в чьей крови не повинен». И то была правда. Тут же, в стане Болотникова, маяться и просить у Бога прощения за пущенную кровь никто не думал. Вчерашний разговор с самим Ивашкой, когда тот посмеялся над ним: «Нашел об чем, малый, горевать!» — заставил Елизара крепко задуматься. «Ах вы, сволочи, ишо называют себя спасителями народа!»

Купырь позвал к себе в чулан, где стоял берестяной короб с пожитками, своих — Гуню, Ипата и Зяблика.

— Вот что, ребяты, — сказал Елизар, люто сверкнув своим одиноким глазом, — нам с энтими головорезами не кумиться. Надо бежать этой ночью. Не то очутимся удавленными на оглоблях.

Зяблик согласно кивнул, вспомнив вчерашнее побоище.

— Кабы тольки вчера! — продолжал Купырь. — А что делает атаман с бабами, с боярскими женками и дочками! — И стукнул кулаком по столу.

— И мы, чай, не святые, но тут стая волчья, — подтвердил Гуня. — А куды подадимся? Под мосты?

— Простору много… Людишек с толстой мошной немало: деньги сами лезут в руки. Грешно, братове, их не брать. Честный вор — лучше кровопивцев. Мы люди вольные… Господь, я так думаю, нас простит.

— Должон, — кивнул, подумавши, Гуня.

В полночь они тихо покинули крепость…

XXII

«Господи, Господи, заступник и Вседержитель, заступи, сохрани и помоги духом нищим, впадшим в низость и всякие подлые лиха! Пречистая, Пресвятая, Непорочная Дева Мария, Божия Матерь, спаси овец своих — отныне и вовеки!» Протопоп Благовещенского кремлевского собора отец Терентий тяжко вздохнул и поднялся с колен.

Он припал к образу Богородицы, ощутив в себе живой трепет и что-то чистое, испытанное только в малолетстве. Терентию почудилось, что близко стоял, светлея крылами, ангел-хранитель, как бы вдохнувший в него животворящую силу… Над образом Владимирской Богоматери сиял золотой ореол… Терентий протер кулаком глаза, думая, что это наваждение, однако сияние не исчезло. Тогда его душу охватил страх. «Сейчас ударит молния — я провинился пред Господом!» Но молния не ударила, а в душу его сошла тихая благодать. Такого счастья протопоп Терентий никогда не испытывал, ему показалось, что он весь переродился, и все-все, что происходило в мире, вдруг стало понятно ему. Счастливые слезы хлынули из глаз; поцеловав образ, он испытал приток новой благодати. Золотой ореол, будто шелк под ветром, все трепетал над образом Чудотворной Богородицы. От этого трепета исходило тихое сияние, наполняющее весь собор… В состоянии душевного лада и любви ко всему живому Терентий вышел из собора. Юродивый Егорий, сидевший на паперти, сказал, что сейчас ему, Терентию, откроются видения. Слезы ручьями текли по впалым, серым щекам божьего человека. И едва Терентий сделал десять шагов, перед ним в воздухе повисла икона Чудотворной Богоматери Одигитрии Смоленской. Протопоп, сотворив знамение, стал на колени. И тогда он услышал надмирный глас Богородицы:

— Скажи людям, чтобы они опомнились, и если не будут исполнять закон Господа, не будут молиться, блюсти посты, а будут лихоимствовать и лить кровь, то их ждет погибель. Пробуждается тот, кто услышан Господом, и он будет спасен.

Отец Терентий, словно провалившись в какую-то темную пропасть, вдруг увидел тянувшиеся вверх фигуры людей. Живые они были или почившие, он не знал, но чувствовал, что эти несчастные страдальцы уже были за чертой, в страшной пустоте и мраке. Он очнулся, отер лицо, но чудо!.. Отец Терентий ясно различил в просвете между колокольнями в золотом сполохе трепещущее сердце Богородицы, с любовью направленный на него взор…

— Скажи мне, Пречистая, какими грехами страдают ныне люди? — спросил Терентий.

— Ложью, блудом, осквернением святыни, предательством. Уснете и вовек не встанете. Но не сразу. Еще будут болезни, мор, глад. Потом наступит три века Славы Богородицы. Россия, как провозвестница, своими лучами в тех веках осветит всю землю. О спасении сей земли я прошу Господа моего Христа, и он сказал мне: «Многажды хотел помиловати, о мати моя, твоих ради молитв, но раздражают утробу мою всещедрую своими окаянными студными делы, и сего ради, мати моя, изыди от места сего, и вси святии с тобою; аз же предам их кровоедцам и немилостивым разбойникам, да накажутся малодушнии и приидут в чувство, и тогда пощажу их». Но я снова просила Господа моего о всепрощении, надеясь на его великую любовь к людям, и он сказал мне: «Тебе ради, мати моя, пощажу их, аще покаются, то не имам милости сотворити над ними». Говори, чтобы спасались в покаянии. Другого пути у людей нет. Я возвещаю о грядущем восшествии нового Господнего храма, очищенного от подлой людской скверны.

Видение исчезло, и теперь Терентий слышал одно горькое, скорбящее, несущееся над миром рыдание Богородицы…

…Шуйского, услышавшего от Терентия о его видении, охватил страх.

— Ты это видел воочию? — спросил Василий Иванович, стараясь не выдать волнения.

— Да, тебе надо покаяться, причаститься. Я готов, государь, тебя исповедать.

— Какой на мне грех? Что я должен замаливать?

— Тебе больше моего ведомо. Бога не обманешь.

— Ты, протопоп, недоговариваешь…

— Я никого не боюсь, кроме вины пред Господом. И потому я реку: несть истины во царях же, и патриархах, и во всем церковном чину, и во всем народе моем. Объяви шестидневный пост. Все мы вызвали гнев Божий, и явился кровоядец и немилостивый разбойник Ивашка Болотников, как кара Господня за наши тяжкие грехи.