Вилен Хацкевич - Как говорил старик Ольшанский... Страница 20

— Эй, капитан, тебе помощник не нужен? — донесся снизу голос рыжего Джуни.

Зунда высунул голову из будки.

— Закусить есть? — спросила голова.

— Как в лучших домах Лондона.

— Тогда прошу в кают-компанию, сэр.

Джуня поднялся по лестнице, втиснул в дверь будки свое могучее тело, приветствуя Зунду и Курицу.

— О, какие гости!

— Ну… Где? — нетерпеливо спросил Курица.

— Момент, — сказал рыжий Джуня, извлекая из одного кармана широченных штанов бутылку, а из другого — объемистый сверток. В свертке оказался шоколадный лом.

— Привет от Марла Какса!

— Спырт? — косясь на бутылку спросил Курица.

— Ага.

— Живем, братцы!

— Наливай!..

— Зуня! Зуня! — вопил из окна второго этажа Фимка.

— Чего тебе? — высунулся из будки Зунда.

— Райкин по радио выступает!

— Вот блин!.. Хорошо, сейчас… Ребята, по-быстрому… А? Туда — и обратно… Не скиснет же…

— Пошли, — твердо решил Джуня. — Райкин — это святое!

Они быстро, как на пожар, бросились к парадному Зунды.

«Лизочка! Говорит Сема, здравствуй! У меня всего одна минута времени. Говорю быстро, ты запоминай. Пускаем новую турбину. Мама здорова. У Сони родилась девочка. Турбина получила хорошую оценку. Девочку назвали Таней…»

— …Что там за шум в приемной? Народ ждет? Ничего, подождут… Кто там еще? Боря? Какой Боря? Ах, Боря! Вот что, Боря, у меня совещание… Позвоните как-нибудь в другой раз… — звучал по радио голос Аркадия Райкина.

На лицах мужиков сияла улыбка…

Вилька, весь такой шикарный, в белой рубашке и начищенных башмаках шагал по Совской по дороге к Галкиному дому. Вообще-то в мире последнее время творилось что-то невероятное! Вилька вполне законно и привычно встречался с Галкой, а Борька Соловей с «принцессой» Жанной.

Боже, сколько же Вилька топтался у дома Галки, сколько с грустью и непередаваемой болью смотрел в сторону ее окон, сколько мук изведал на ежедневных школьных посиделках, видя только ее одну!..

Однажды, 7 ноября, в день ее рождения, почти всем классом собрались в доме Галки. Крутили бутылку, затем шли в маленькую комнату и там целовались. Кому с кем выпадет. И выпало же!!! Он впервые ее поцеловал. Он ощущал ее горячее дыхание, ее губы. Пахло чем-то очень вкусным, пахло молоком…

Они простаивали до глубокой ночи у ее дома на дощатом мостике, под которым журчал ручей, бегущий к ставку с квакающими лягушками, под свисающими косами старой ивы, — и целовались… Если шел дождь, то они забирались в сарай и под шум дождя, под раскаты грома он целовал ее лицо, глаза, губы…

Пролетающая ворона, сволочь, видевшая Наполеона и пожар Москвы, каркнула и ляпнула на Вилькину рубашку темной жидкой слизью…

Прошло много лет. Прошла почти половина жизни. Кем же стали дети старого двора?

Они стали юристами, инженерами, летчиками, режиссерами, известными спортсменами, модельерами, партийными работниками…

И жаль, что нет уже в живых старика Ольшанского, Мани и Миши Мирсаковых и многих наших соседей по двору… Глядя на солидных мужчин, бывших «бандитов и гицелей», старик Ольшанский непременно сказал бы:

— И кто бы мог подумать, что из них будут люди!..

Минуточку… Вы не очень торопитесь? Я вас не задержу надолго. Вот, послушайте, я вам кое-что прочитаю… Это — Ийхок-Лейбуш Перец… Минуточку… Только очки нацеплю… Вот это место:

— …Я верю, факир, у каждого человека есть своя вера; это нить, которой боги привязывают нас к жизни! Я верю, что придет время настоящих людей с твердым позвоночником, людей, которые не захотят и не смогут сгибаться… Я хочу дожить до этого времени.

— Ты хочешь жить так долго?

— Нет… За будущее счастье я бы так дорого не стал платить… Я хочу уснуть и спать до той поры! Ты можешь это.

Факир молчит.

— Ты не хочешь сдержать слова?

— Не то, я думаю только, кто тебя разбудит? Я не смогу, мои дети и внуки тоже не смогут… Кто о тебе вспомнит?

— Это не страшно… Меня разбудит Время, не в тишине придет оно!