Валентин Рыбин - Огненная арена Страница 20

— Да ничего особенного, господин редактор. Просто я решила найти работу и быть полезной обществу.

— И вас устраивает должность секретарши?

— Боюсь, что на большее я и не способна, — призналась Галия. — Стихи, разве что…

— Ах, стихи, стихи, — с досадой сказал Любимский. — Кому теперь нужны стихи? У нас вже есть свой поэт Зиновий. Так вот он самый бедный человек во всём Асхабаде. Ви покажете ему свою тетрадку и он назовёт настоящую цену ей.

— Спасибо, господин редактор. Я непременно покажу ему…

— А ваш муж знает, что вы пошли ко мне? А если не знает, то не придется ли мне краснеть за вас?

— Ах, что вы, господин редактор! Он не против того, чтобы я служила в какой-нибудь конторе, лишь бы не в гимназии.

— Хорошо, госпожа Каюмова. Я беру вас к себе: будете вести мои бумаги.

— А порядок и вправду следовало бы навести, — напомнила она, обведя взглядом редакторский кабинет и выходя в приемную.

— Ну, если ви считаете, что у меня грязно, то пожалуйста, я не возражаю.

Галия вынесла кипы старых газет в коридор и принялась протирать столы. Тут один за другим начали сходиться в приемную сотрудники. Художник Паполос, корректорша Шмуйлович, машинистка Дора Вартминекая. Наконец пришел поэт Зиновий Кац, Все принялись помогать новой секретарше. И вскоре они запросто называли ее Галечкой, а она уже больше не унывала… Вечером Галия зашла в комнату Черкеза, где уже было убрано по-новому и все «кричало» о том, что здесь поселится новая жена.

— Черкезхан, — как можно спокойнее произнесла она, — надеюсь, вы не забыли о вашем обещании найти мне подходящую службу?

— Нет, ханум, не забыл, — отозвался он с досадой, даже не взглянув на нее. И Галия, остро ощутив, как нежелателен ее приход в эту вот минуту, решилась высказать все.

— Я сама нашла себе службу в редакции «Асхабад». Я буду содержать бумаги господина редактора… Любимского….

— Знаю такого, — не поворачивая головы, ответил Черкез. — Толстый, лысый еврей…

— Вам-то что, Черкезхан?

— Мне ничего, — помолчав, ответил он. — Еврей, как еврей… Служите ему на здоровье, ханум, — наконец-то повернувшись, улыбнулся Черкез. И Галия догадалась, что муж никогда не станет ревновать ее к этому господину.

— Спасибо вам, Черкезхан, — произнесла Галия, видя, что он вновь отвернулся. — Все-таки мне не так скучно в их обществе.

— Только не вздумайте, ханум, вновь опорочить мое честное имя, — пригрозил он. — Если узнаю о каких-нибудь недозволенных вещах — разговор будет коротким. Вы меня поняли, ханум?

— Да, Черкезхан… Не беспокойтесь…

Прошло еще полмесяца и огромный двор Кагом-сердара огласился веселым свадебным тоем.

Вся веранда была застелена коврами и кошмами: на ней сидел Черкез рядом с отцом, ишаном и областным начальством. На свадьбу пожаловали правитель канцелярии полковник Жалковский, майор Ораз-сер-дар, еще несколько штабных офицеров. Черкез также пригласил и самого прокурора Лаппо-Данилевского с его помощником. Но накануне оба получили по почте тексты «Марсельезы» и «Варшавянки». Причем, под заголовками песен значилось: «Да здравствует первая асхабадская типография! Выпуск 1-ый, 7 марта». Настроение, конечно, было испорчено. Как говорится. не до свадьбы. И теперь Жалковский рассказывал всем, почему не явился «прокурорский надзор». Гости, слушавшие новости о наглых выходках социал-демократов, вздыхали, качали головами, поругивались, но и веселились, их это пока не касалось.

— Найти надо эту проклятую типографию, — говорил Черкез, преданно глядя на Жалковского. — Найти и уничтожить!

— Это не ваша забота, господин Каюмов, — отвечал полковник. — Мы уже дали приказ Пересвет-Солтану заняться поисками. Сейчас его сыщики по всему городу рыщут. У вас, господин Каюмов, в связи с активизацией эсдеков, своя проблема. Думаю, вы и сами догадываетесь. Отпразднуйте свадьбу, отдохните немного да и отправляйтесь по аулам. Куда ни ткни пальцем — всюду социал-демократическая пропаганда: в Иолотани, Серахсе, Теджене… О Мерве уж не говорю: кажется, там, вместе с голытьбой дехканской, и ханы взбесились. Виданное ли дело, чтобы сама Гульджемал не могла усмирить своих утамышцев и тохтамышцев! И чего делят, балбесы? Семьсот лет уже прошло как нет Чингиз-хана, а они все выясняют — кто ближе стоял к нему, чей род знатнее.

Майор Ораз-сердар сидел справа от Жалковского и недовольно покашливал. Не нравилось ему, что пол «ковник ведет такой разговор с Черкезом, а на Ораз-сердара не обращает внимания, не соблюдает субординации чинов.

Беседа продолжалась в том же духе почти весь день. Гостям не мешали ни звон дутаров, ни звонкие голоса бахши, ни иерихонская музыка карнаев, гремящая на весь город.

Были на свадьбе персы — приятели Амана. Эти пришли со своим оркестром и, как только переставал петь бахши, ударяли в бубны и тары. В грохоте назойливо заливалась зурна.

Ратх тоже пригласил на той своих сверстников. С ним сидели три гимназиста и артисты цирка — униформисты. Пировали они вместе с Амановой компанией на тахте, поставленной возле дувала. Взор молодежи все время был устремлен на белую кибитку, где сидела невеста. Возле свадебной кибитки толпилась «стража», в основном, девчонки и мальчишки, но были тут и старухи. Со всякого, кто пытался взглянуть на невесту, они взымали плату. И ждали с нетерпением, когда же, наконец, войдет к Рааби сам Черкезхан.

Женщины восседали тоже на тахте, но в противоположном конце двора. Распоряжалась тут старшая жена Каюм-сердара. Только и слышался её голос. И смех то и дело вспыхивал среди женщин. Это Нартач-ханым честила Галию, которая не выходила из своей комнаты. А Галия тем временем лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и проливала слезы.

Сколько ночей и дней она готовилась встретить этот самый черный день ее жизни с хладнокровным достоинством, но сегодня утром, когда со двора донеслись крики: «Везут, везут!», а потом весь двор заполнился нарядной толпой, Галия бросилась на кровать и слезы градом посыпались из ее глаз. «Боже мой, боже мой! — приговаривала она по-русски. — Да где же человеческое сострадание? Где честь? Совесть? Где любовь? Да и была ли она когда-нибудь у этого злодея в форме царского офицера? А мой отец! Ах, отец, отец, неужели ты не видел, кому отдавал свою бедную дочь?!» Всхлипывая, Галия вспоминала то Казань, где они летом с отцом катались в лодке по Волге, то Петербург, куда переехал отец позже, учебу в пансионе благородных девиц. Вспомнила выпускной бал и группу молодых военных, увивавшихся около барышень.

Тогда Галия и не приметила Черкеза: танцевала с кем-то еще, И он сам не подошел к ней познакомиться. Как узнала она потом, Черкез, заприметив красавицу Галию, отправился прямо к ее отцу (отец служил в коммерческом банке) — и, познакомившись с ним, попросил руки его дочери. Галия не знала подробностей, как проходила сделка между ними. А потом этот галантный офицерик появился в их доме. Затем была свадьба по русскому обычаю. И брак Черкеза и Галии скрепили золотыми кольцами. А когда она отправлялась с мужем в далекий Асхабад, отец, напутствуя, предупредил ее: «Галия-ханум, свет моих очей, ты едешь в далекую полудикую страну, и на тебе лежит особая, гуманная обязанность. Ты должна во всем учить туркмен и в конце-концов сделать их людьми цивилизованными».

Как глупо сейчас выглядели отцовские напутствия.

Свадебный той, который длился с утра до поздней ночи, показался Галие вечностью. О чем она только не передумала за это время! То ей хотелось выскочить из комнаты, схватить палку и разогнать всех. То пойти в белую кибитку и поцарапать сопернице лицо. То уйти из дому, сесть на поезд и уехать в Петербург. Но загораясь бессильной злостью, Галия тотчас осознавала, что гостей гнать со двора глупо и смешно: так может поступить лишь сумасшедшая. Царапать лицо неповинной ни в чем Рааби — тоже глупо. Причем тут Рааби, когда ее, как овцу на веревке, приволокли к Черкезу?! И ехать в Петербург — безумие. Отец сказал бы: «Галия, я получил за тебя от господ Каюмовых большие деньги, ты их собственность. Немедля возвращайся назад!»

Перебрав все возможное, что хоть немножко бы сняло боль с сердца, Галия стала думать о редакторе Любимском и других сотрудниках редакции. Когда гости разошлись, к Галие зашла старшая жена Каюм-сердара, и подала миску с пловом:

— На, ешь, негодница!

— Ешьте сами! — оттолкнула Галия.

— И не стыдно тебе от людей прятаться? — принялась журить Нартач. — У мужа твоего радость… Муж новую жену принимает, а ты спряталась. Хоть бы улыбнулась разок-другой. Не каждый день бывает такое…

— Уберите свои объедки! — вне себя крикнула Галия. — И убирайтесь сами вон!

— Ах, вот ты как заговорила! — обозлилась старуха еще больше. — Ну ничего. Погоди у меня. Вот Черкез освободится, он тебе задаст. До самого Питера будешь бежать без оглядки!