Александр Листовский - Солнце над Бабатагом Страница 20

— Ну, хорошо, ашна, успокойся. — Он положил руку ему на плечо. — Слышишь? Плакать не надо. Стой!.. А, черт, как это говорится! Гриша, скажите ему, пусть успокоится. Я сообщу обо всем в Каттакурган… А если он не хочет возвращаться к своему баю, то пусть поступит к нам в мусотряд. Я дам записку. Будем вместе бить басмачей.

Гриша поговорил с узбеком. Тот успокоился и повеселевшими глазами взглянул на Вихрова.

— Он хочет поступить в мусотряд, — сказал Гриша.

— Ну вот и прекрасно! — заключил Вихров. — Сейчас я напишу.

Он достал из кармана записную книжку, вырвал лист и стал писать записку.

— Ну, желаю успеха! — сказал он, свернув бумажку и подавая ее узбеку. — Гриша, передайте, пусть разыщет в Каттакургане командира мусульманского дивизиона товарища Куца и передаст ему эту записку.

Гриша начал объясняться с дехканином. Тот улыбнулся, взял обеими руками руку Вихрова, крепко пожал и, поклонившись, вышел из комнаты.

— Гриша, вы понимаете что-нибудь во всем этом деле? — спросил Вихров.

— Вы насчет чего говорите?

— Относительно Улугбека.

Гриша пожал широченными плечами.

— Очень нервный человек. Он бывший политкаторжанин. У эмира в зиндане сидел, как и товарищ Шарипов.

— Это не значит, что он может бить людей, — заметил Вихров.

— Это, конечно… — сказал Гриша, задумавшись… — Кто знает… кто знает…

В дверь постучали.

— Войдите! — сказал Вихров.

Ступая чуть внутрь носками, в комнату вошел Барсуков с сообщением, что приехал аксакал кишлака Мирза-Каракул.

Вихров поморщился.

«Что ему опять нужно? — подумал он с досадой. — Повадился почти каждый день ездить».

Снаружи послышались шаркающие шаги, и в просвете двери показался тучный живот Мирзы-Каракула. Желтое полное лицо аксакала с тонкими свисающими по углам рта усами имело, как всегда, непроницаемое выражение. Он умел скрывать свои мысли и чувства. Вслед за ним вошел молодой розовощекий секретарь с круглым брюшком.

Сдержанно поздоровавшись, Вихров предложил садиться.

Гости расселись на ковре, подоткнув под локти подушки.

Старик с редкой белой бородкой, присланный еще ранее Мирзой-Каракулом в гарнизон в качестве повара, принес поднос с зеленым чаем.

Гости выпили молча по одной пиале. Аксакал достал из-за пазухи большой шелковый платок, вытер усы и, повернувшись к Грише, стал быстро говорить ему что-то, изредка посматривая на Вихрова. Секретарь сидел, сложив руки на животе, и медленно крутил пальцами. — Товарищ командир, — сказал Гриша, — аксакал приглашает поехать сейчас на пайгу — скачки — в кишлак Гуль-Мазар. Тут недалеко. Верст шесть. Там большой праздник. Я лично советую ехать, есть на что посмотреть… Он еще спрашивает, довольны ли вы снабжением гарнизона, хорош ли повар и не кусают ли вас блохи? У него против них есть хорошее средство.

— Так вы считаете, что стоит поехать? — спросил Вихров.

— Конечно!

— Скажите ему, что поедем, а блохи меня не кусают. Гриша что-то долго говорил аксакалу.

Мирза-Каракул улыбнулся и, глядя на Вихрова, стал приветливо кивать головой.

— Гриша, — сказал Вихров, — мне кажется, вы передаете не то, что я говорю.

— Лишнего не скажу. Да улыбнитесь вы ему хоть раз, товарищ командир, ну его к лешему! Уж тут обычай такой: гостю и хозяину наговорить как можно больше приятного.

Повар внес большое деревянное блюдо с пловом и чугунный кувшин с теплой водой для мытья рук. Секретарь перестал крутить пальцами и потянул воздух носом.

Мирза-Каракул, проведя ладонями по полному лицу, первым запустил руку в блюдо. Молчаливый секретарь оживился и, прищелкивая языком, последовал его примеру. Гриша ел со степенным достоинством. Вихров пока еще с трудом обходился без ложки и, обжигая пальцы, сыпал рис на колени.

Покончив с пловом, все вышли во двор. У ворот на супе доедали плов трое джигитов, приехавших с. Мирзой-Каракулом.

Аксакалу подвели белого жеребца с серебряной сбруей. Мирза-Каракул грузно шлепнулся в седло, и пестрая кавалькада выехала из ворот крепости.

Вместе с Вихровым поехали Гриша, Парда, Латыпов и Барсуков.

Вскоре показался кишлак Гуль-Мазар.

Узкая улица была забита народом. Аксакал крикнул что-то джигитам. Они поскакали вперед и, наезжая лошадьми на толпу, стали разгонять народ в стороны.

— Пошт! Пошт! — кричал выехавший вперед здоровенный джигит, рассыпая удары плетки по тюбетейкам, чалмам и халатам.

— Ты что делаешь, мерзавец! — не помня себя, крикнул Вихров. Он подскакал к джигиту и схватил его за плечо.

Джигит повернул к нему побледневшее лицо и медленно опустил руку. Вокруг них столпился народ.

— Гриша! — позвал Вихров переводчика. — Спросите аксакала, зачем он приказал бить этих людей?

— Он говорит, что так полагается. Говорит, их надо бить, чтобы они поверили, что едет начальство.

— Что за чепуху он говорит? Передайте ему, что если он позволит себе еще что-либо подобное, то я немедленно сообщу в Каттакурган.

Гриша стал говорить с Мирзой-Каракулом. Аксакал прикладывал руку к груди, пожимал плечами и, как видно, оправдывался.

Он больше не будет, — сказал Гриша.

Выехав на площадь, Мирза-Каракул остановился у чайханы. Несколько рук помогли ему слезть с лошади. Чайханщик принес целый ворох шелковых и ковровых подушек и подоткнул их под бока почетным гостям. Появились плов и прочая восточная снедь.

Перед чайханой столпился народ. Расталкивая локтями толпу, к чайхане пробирался прокаженный кликуша-дервиш с лицом, изъеденным язвами. Став перед Мирзой-Каракулом, он голосом, похожим на лай, начал кричать.

— Что это он? — спросил Вихров, с любопытством наблюдавший за дервишем.

— Сейчас кончит, и я расскажу, — сказал Гриша.

Страшно гримасничая, размахивая руками, дервиш продолжал исступленно кричать. Наконец он замолк и протянул руку. Мирза-Каракул бросил ему серебряную монетку-таньгу.

— Так вот, — начал Гриша, — этот дервиш шел с караваном через пустыню. Вдруг налетел вихрь, поднялась песчаная буря. Верблюды сбились в кучу, а погонщики упали ниц, склонившись, как перед аллахом. Ну и что же? Теперь они засыпаны высоким барханом, и если когда-нибудь ветер развеет песок, их кости выбелит солнце, а другие путники увидят, что здесь погибли люди.

— А почему же сам дервиш жив остался? — удивился Вихров.

Гриша усмехнулся.

— Он говорит, что аллах спас его, как святого.

Латыпов принес целую шапку сушеного винограда.

— Угощайтесь, ребята. — Он высыпал виноград перед Барсуковым и Пардой.

— Я возьму в запас. Можно?

— Бери, бери, мне не жалко, — сказал Латыпов, очень довольный тем, что сумел услужить Барсукову.

Барсуков принялся набивать карманы.

В глубине улицы люди зашевелились. Там показался бородатый всадник в парчовом халате. Под ним переступал с ноги на ногу буланый жеребец с черным хвостом.

Подъехав к чайхане, всадник слез с лошади и, приложив руку к груди, поклонился Мирзе-Каракулу.

— На пайгу собрались, — сказал Гриша. — Сейчас гоедем смотреть.

С небольшого пригорка Вихрову хорошо была видна вся долина. Около сотни всадников в чалмах, войлочных малахаях и цветных ватных халатах построились напротив Мирзы-Каракула.

Он поднял знак к началу пайги.

Два старика принесли тушу козла с перерезанным горлом.

— Что это? — спросил Вихров у стоявшего рядом с ним Гриши.

— Улак, — пояснил Гриша. — Ну, в общем, козлиная туша. Они будут ее хватать, и кто, значит, сумеет проехать с тушей подряд два круга и не отдать другому, тот и выиграл. В этой игре и бить можно, и конем топтать можно. В общем, все разрешается.

Раскачав тушу, старики бросили ее под ноги лошадям.

Земля дрогнула от мощного топота. Громкий крик пронесся над полем. В ту же минуту в дело были пущены плети. Каждый ловчился схватить улак и поднять на седло.

Наконец тушей завладел чернобородый джигит, приехавший с Мирзой-Каракулом. Он прижал улак ногой, пробился через толпу и во весь мах пустился по кругу. Но преследователи не отставали. Он сразу же был настигнут и, получив сильный удар камчой по затылку, выпустил тушу. Всадники, ничего не видя, кроме разгоряченных лиц соперников и оскаленных, покрытых пеной конских морд, нещадно избивали один другого плетьми, стараясь пробиться туда, где лежал желанный улак. Некоторые пускались на хитрость, поднимая лошадей на дыбы. Но и это не всегда помогало, потому что сейчас люди не чувствовали ударов и боли. То один, то другой, нагнувшись, поднимали улак на седло, всадники снова с криком сшибались, и столб пыли вставал над долиной.

Вновь в дело пускались плети и руки. По долине катился бешеный конский топот. Но вот какой-то джигит, изловчившись, на скаку схватил тушу и поднял ее на седло. На него ударили сбоку, но он, не выпуская добычи, продолжал мчаться по кругу.