22 июня, ровно в четыре утра (СИ) - Тарханов Влад Страница 20

Эва начала расчесывать волосы. Густые, кудрявые, черные, как смоль, были заплетены в косу, а теперь девочка хотела выйти на улицу, распустив их, пока есть такая возможность. Что ей никак не удавалось — это определить оптимальную (самую красивую) для нее длину волос. Короткие стрижки ей не шли, это в один голос твердили все парикмахеры и парикмахерши маленького городка, а вот слишком длинные волосы требовали тщательного ухода, вот девушка и искала какой-то компромиссный вариант. «Вечно у тебя голова ерундой забита», — говорила ей старшая, только что в этом деле Моня понимает? Вот именно!

Сестры все подшучивали над младшенькой, предрекая ей толпу поклонников, а не понимали, что мальчики Эву не интересуют. Да, у нее вид такой… легкомысленный немного. Ну и что? Ей такой вид больше нравится. Вот и хорошо!

Больше всего молодого подростка волновало ее будущее. Эва точно знала, кем она не хочет быть. Первое — она не хочет быть домохозяйкой. Мама? А что мама? Лейзочка, она ведь всегда при детях и при муже. Да… Маму можно назвать образцовой домохозяйкой, но не реализовать себя? Не добиться чего-то в жизни, не стать чем-то большим, чем просто женщина, просто жена, хозяйка дома? А зачем тогда было революцию делать? Чтобы женщина имела равные возможности, вот! И Эва серьезно собиралась этими возможностями воспользоваться. И мальчики ей в этом были только помехой. Начнут… семья, дети… воспитывай… а работа? Нет, все может подождать… И второе — Эва не хотела быть учителем. Почему? Так вот же пример — старшенькие! У них нагрузки — перегрузки, а что в итоге? Нет, учительствовать это девочке не нравилось совершенно! Она точно знала, что ее призвание лежит далеко от школьного порога. По сестрам было видно, что работа доставляет им массу удовольствия, это да, но при этом и массу неудобств. Конечно, во всем есть свои плюсы и минусы, но такие минусы, как у старшеньких — ненормированный рабочий день, проверка домашних работ, постоянная возня с мелкотой. И тут два пути — либо становиться хорошей женой и плохой учительницей, либо хорошей учительницей, но не иметь семьи. Иначе ведь ничего не добиться! Нет, это точно не ее. Так решила Эва. Итак, она точно знала, кем не хочет быть, теперь осталось определиться со своими желаниями.

— Миша! Ты чего?

Стоило Эве выйти на улицу, а он тут как тут, да еще и подкрадывается так, что и не заметишь! И что ему надо? Прыщавый Мишка Шенкельзон жил около Базара, он был из многодетной семьи сапожника Самуила Шенкельзона, и постоянно оказывал Эве по-подростковому глупые знаки внимания. Сказать, что Мишка Эву раздражал было неправильно, ей льстило, что за ней кто-то вьется, но вот если бы этот кто-то был кем-то другим! Да и рано ей думать о гульках, просто так получается, что о них думается само по себе. Эва была еще подростком, истинная красота которой была еще впереди. Это чувствовалось, женственность была в каждом ее движении, в стремлении выглядеть как можно лучше, одеваться красивее, благо, мама прекрасно шила и могла соорудить любой наряд, а в умении переделать старое так, чтобы оно выглядело новым и даже лучше нового — в этом маме Лейзе не было равных! Но сейчас Эва настроена гулять не была. Гулять нет, но поговорить-то можно? Посмотрим! — решила Эва и уставилась на подходящего парня.

— Эвочка, привет!

— Вот только не надо этого… я тебе не Эвочка! — капризно надула губки девочка.

— Да ладно тебе, не дуйся! — примирительно пролепетал Мишка. — Завтра моих старших, Борю и Изю призывают. Мама уже обрыдалась! Собирает. Пойдешь? Проводы у нас будут, я тебя приглашаю! — с осознанием своей значимости пробормотал Мишка.

— С чего бы это ТЫ приглашаешь? — подозрительно переспросила Эвочка.

— Ну… — парень замялся, не зная, что ответить.

— Мы сегодня Арончика проводили. Бедная Моня, плачет и плачет.

Эва решила потихоньку обойти скользкий опрос стороной. С одной стороны, она любила вкусно поесть, а мама Мишки, тетя Клара, славилась своей выпечкой, она даже на свадьбы готовила, вот и когда Арончик с Моней поженились, без ее помощи не обошлось, но идти туда? Этого еще не хватало!

— Я знаю, видел вас у военкомата, подойти боялся. — уже как-то спокойнее пробормотал Миша.

Наступила тишина, Эве говорить уже как-то расхотелось, паренек помялся, погримасничал, стараясь выдавить из себя что-то путное, но так ничего придумать не смог, его хватило только на то, чтобы спросить:

— Так ты идешь?

— Нет. — коротко ответила девушка и развернулась домой, показывая всем своим видом, что разговор окончен.

— Пока, — уже еле тихо пробелькотел Мишка.

— Будь здоров! — четко и громко бросила через плечо Эва.

Она шла домой, в семью, туда, где все было хорошо, где ее всегда ждали и любили. А война? Что война? Она ведь где-то там, далеко-далеко! Девочка не понимала, что началось, что эта страшная война перекроит ее судьбу, пройдется катком по ее семье и по ней самой, это для нее война была как-то далеко, где-то там… А если это где-то там, то зачем волноваться? Но это «где-то там» уже стояло у порога ее дома.

Глава тринадцатая. Ташкентский закат

Часть третья

Три брата

Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота!

К вам обращаюсь я, друзья мои!

Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, — продолжается.

Несмотря на героическое сопротивление Красной Армии, несмотря на то, что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражения, враг продолжает лезть вперед, бросая на фронт новые силы... Над нашей Родиной нависла серьезная опасность.

Сталин И. Выступление по радио 2 июля 1941 года

Глава тринадцатая

Ташкентский закат

22 июня 1941 года

22 июня запомнился как день очень и очень душный. Было нечем дышать, сердце рвалось из-под простенькой блузы, которую сама и сшила, и все не могло успокоиться. Небо, яркое, по-летнему свирепо сверкало лазурью, и огромное солнце слепило, пылало, сияло, но не было в этом сиянии торжественности и спокойствия, а была какая-то угроза, насмешка, издевка. Днем, почти в самое пекло, на голову обрушились страшные слова Молотова. Люди, собравшиеся у перекрестка, там, где стояли угловатые репродукторы, похожие на черные воронки, застыли в горе и недоумении. А ее сердце сразу стиснуло горем. «Как там мой Аркадий? Он ведь на самой границе? Что там твориться, они ведь первые принимают удар! Боже мой! Только бы он был жив!». И пока люди не торопились расходиться, сумрачно обсуждая услышанную новость, она все шептала и шептала про себя: «Только бы он был жив!».

Но постепенно собравшиеся на площади начали расходиться. Обсуждение новости на русском, узбекском, армянском, идише подошло к концу, все понимали, что произошло что-то страшное, вот только никто еще не понимал, насколько долго продлиться эта ночь войны!

Анник шла домой, но чувствовала, что ноги совершенно не держат, дрожат, было как-то противно от ощущения комка где-то под грудиной, в самом верху живота, тут же набралась слюна, которую пришлось несколько раз сглотнуть, прежде чем успокоилась. Подумав, постояв чуть у высокого глинобитного забора, которыми богаты улочки старого Ташкента, женщина изменила маршрут: ноги сами несли ее в церковь. Встав у иконы Божьей Матери, Анник зажгла свечу — самую большую из тех, что были у служки в церкви, и стала истово молиться. И все, о чем просила она Господа и Деву Марию, и всех святых — это спасти ее сына, политрука красной армии, раба божия Аркадия.

Домой она вернулась немного успокоившись. Все уже знали о войне. Дочки хлопотали, муж сидел у крыльца дома и о чем-то думал, думы его были тяжелыми, как чугунные станины многотонных станков. Арам был человеком немногословным, но и слишком хмурым не был, он любил пошутить, правда, шутил коротко, лаконично, , любил повеселиться, но веселье никогда не перехлестывало через край, можно сказать, что он был человеком сдержанным, умеющим держать в узде мысли и эмоции, но сейчас его состояние было совершенно другим. Женщинпа понимала, о чем сейчас думает муж и понимала, что ничем не сможет отвлечь его от тяжких дум, но хоть попытаться надо было?