Александр Волков - Два брата Страница 21

Царь приказал фельдмаршалу спешно идти с отрядом войск к Астрахани. Боярину Стрешневу он написал:

«Советую вам, чтоб деньги, из приказов собрав, вывезли из Москвы или б закопали, всякого ради случая; тако ж и ружье лучше б, чтоб не на Москве было…»

Так боялся Петр за Москву!

Вскоре опасения его утихли: астраханское восстание пошло на убыль. Богачи слали тайные грамоты Шереметеву, умоляли его разгромить мятежную Астрахань.

Восставшие горожане перебрались из пригородных слобод в город, закрыли ворота, на стенах расставили пушки, около них день и ночь дежурили пушкари.

Шереметев частью своих войск занял Ивановский монастырь близ города.

Астраханцы решили отбить его и послали туда большой отряд с пушками.

У одной из пушек шел Илья Марков – за месяцы жизни в Астрахани он изучил «огненное дело», и его поставили пушкарем.

– Не боишься ты, Илюша, против царя идти? Али тебе живота не жаль? – пытал Акинфий Маркова, удовлетворенно наблюдая, с какой горячностью Илья помогал катить пушку.

– Ништо! – говорил Илья, сурово хмуря густые черные брови. – За правду, батя, и умереть не жаль…

Остановились невдалеке от монастыря. Илья вложил бомбу в медный ствол, поджег запал. Бомба со свистом понеслась за монастырскую стену. Вторая, третья…

Со стен монастыря раздалась ответная стрельба из пищалей. В рядах повстанцев послышались неистовые крики:

– Братцы! Обходят! Бежим!.. Конница валит!..

Это Шереметев повел главные силы в обход восставших. Астраханцы испугались. Большинство их побежало в город, бросив орудия.

Илья поворачивал пушку навстречу царскому войску, когда свинцовая пчелка ужалила его в грудь пониже правого плеча.

Илья рухнул на землю. Акинфий наклонился, захлопотал над ним. Смертная бледность покрыла лицо Ильи, а на белой рубахе расплывалось кровавое пятно.

Мимо брошенных пушек с гиком пронесся отряд конницы, преследуя бегущих. Какой-то рейтар хватил Акинфия саблей. Сабля ударила по голове плашмя; Куликов упал без сознания.

Была ночь, когда он очнулся. Пушки были увезены царскими войсками, вокруг валялись трупы. Акинфия и Илью посчитали мертвыми и оставили на съедение бродячим псам.

Акинфий, кряхтя, поднялся, ощупал голову.

– Гудит, а цела, – удовлетворенно произнес он.

Мужик наклонился к Илье, приложил ухо к груди. Сердце билось. Акинфий взвалил Илью на плечи и понес к Волге.

Подойдя к берегу, Акинфий столкнул на воду первый попавшийся челнок, положил туда бесчувственного товарища и начал грести, скрытый от враждебных взоров ночной темнотой.

Мятежный город пал 13 марта 1706 года.

Больше семи месяцев Астрахань жила, не подчиняясь царю, управляемая выборным старшинством.

Избранные народом старшины умело распоряжались захваченной казной и запасами хлеба, судили нарушителей порядка, принимали от просителей челобитья и рассматривали их, вели переписку с другими городами.

И эта небывалая дотоле организация мятежа навлекла особенно жестокие кары на его руководителей и участников. Петр понимал, что астраханцы показали народу крайне опасный пример и что немного недоставало, чтобы на юге разразилась война сильнее разинской.

Большинство арестованных мятежников было отправлено в Москву водой, на баржах. Там они поступили в распоряжение Преображенского приказа. Узниками набили все колодничьи избы, и еще не хватало места.

Выпытывая подробности бунта и имена участников, палачи свирепствовали. От бесчеловечных пыток сорок пять участников мятежа скончались во время следствия. Среди них были Яков Носов и Гаврила Ганчиков. Но большинство бунтовщиков дожили до публичной казни.

Страшную смерть на колесе приняли Иван Шелудяк и Петр Жегало и еще четверо других главарей. Присужденным к колесованию ломали руки и ноги, а потом сгибали в кольцо, притягивая ноги к затылку.

Семидесяти двум мятежникам отрубили головы, из них тридцати на Красной площади. Двести сорок два человека были повешены на виселицах, расставленных по дорогам в Москву.

Страшно расплатился народ за свою недолгую свободу.

Глава XXI. Прощай, Москва!

Упрямый Иван Ракитин не оставлял мысли стать купцом. Он целыми днями слонялся по торгу, присматривался, прислушивался, запоминал цены.

Выпросив у отца пять алтын, он купил у Спасских ворот книжку «Считание удобное, которым всякий человек, купующий или продающий, зело удобно может изыскать всякие вещи».[68]

Иван целый месяц разбирался в таблицах, практиковался быстро считать; потом отправился в суконный ряд. Он разыскал лавку богатого купца Антипа Русакова, смело вошел и поклонился хозяину.

– Что скажешь? – спросил толстый, низенький, седобородый Русаков.

– К твоей милости наниматься пришел, в прикащики.

Приказчики, стоявшие за прилавком, фыркнули. Иван сердито взглянул на них.

– Проходи, проходи, мы сегодня не подаем, – лениво отозвался хозяин и поправил кушак, свалившийся с толстого живота.

– Ты выслушай, Антип Ермилыч, а потом гони, – не сдавался Иван. – Твоя торговля по Москве первая, и тебе письменный человек во как нужен!

Русаков взглянул на парня с любопытством: он купцу понравился. Фигурка невысокая, но коренастая; плечи широкие. Лицо круглое, глаза смелые, на подбородке пробивается рыжеватый пушок. Одет не нарядно, но прилично.

«Пожалуй, из парня будет толк», – подумал купец, а у него был острый глаз на людей.

Русаков притворно зевнул, помолчал и спросил будто нехотя:

– Ты нешто письменный?

– Попытай! – гордо ответил Иван и вытащил из-за пазухи «Считание удобное». (Приказчики сразу присмирели, и улыбки стерлись с их румяных лиц.) – Задай, наприклад, задачу: будто получил ты разный товар по разной цене и сколько потребно за оный заплатить. Кто скорей сосчитает: я или они? – Иван кивнул на приказчиков.

– А ну, ну! – Мысль устроить состязание понравилась купцу. – Давай, парень, давай! Слушай ушами: стало быть, купил я сукна московской работы сорок семь аршин восемь вершков по шесть гривен два алтына за аршин…

– Выгадал, Антип Ермилыч, – смело перебил Иван: – за сукно московской работы купцы по шесть гривен три алтына с денежкой платят.

– О, какой вострый! – с изумлением произнес купец. – Ты, видать, в торговом деле мастак… Ну ладно. Еще купил я аглицкого сукна восемнадцать аршин по два рубли шесть гривен за аршин да две дюжины шалей по три рубли шесть гривен с денежкой за штуку. Какая всему товару цена?

Ракитин начал быстро перелистывать «Считание». По временам он шевелил губами, запоминая итоги. Прошло не более трех минут, как Иван сказал:

– Сто шестьдесят четыре рубли, да полтина, да пять алтын и четыре денежки!

– Верно! – воскликнул восхищенный Русаков и хлопнул себя ладонями по бедрам. – Ах ты, шут тебя подери, парень! А мы сегодня утром с Петровичем битый час считали… Раз пять сбивались, сызнова начинали… Молодчага, молодчага! Ты из каких же будешь и как звать тебя?

– Отец сапожничает здесь, на Москве. Прозвание мое Иван Ракитин.

– Беру тебя, Иван, в прикащики; жалованье положу по твоему усердию…

Приказчики исподтишка метнули на Ракитина завистливые, злобные взгляды.

Кончился первый год ученичества Егора. Француз дивился верности взгляда и твердости руки своего ученика.

– Другому в пять лет так не выучиться, – говорил он жене. – Понятливость необычайная…

Француз в глаза Егора не хвалил, однако Марков сам видел свои успехи. О них немало было разговоров в Навигацкой школе, которую Егор еще посещал, хотя и не ежедневно.

– Славным мастером становишься, – говорил Егору товарищ детства Кирилл Воскресенский.

– Зато ты в ученье успеваешь, – отвечал Марков.

Кирилл твердо решил стать моряком. Он усердно изучал науки, необходимые мореходу: географию, астрономию, тригонометрию плоскую и сферическую, зубрил лоции…[69] С детства грезились Кириллу далекие страны, приключения на неведомых островах. Он с нетерпением ожидал, когда закончит обучение в школе и его отправят за границу – проходить практику на иностранном корабле.

– Уж тогда-то я повидаю белый свет! – говорил Кирилл, и его синие глаза мечтательно устремлялись вдаль.

Домоседу Егору были непонятны мечты друга. Самому ему только бы хороший токарный станок, всякого материалу вдоволь, чтобы не рыскать за ним по городу, и любимая работа.

Царь не забывал «своего токаря», как он называл Егора. В редкие приезды он обязательно вызывал Маркова, расспрашивал, как идут дела, дарил деньги «на гостинцы». По распоряжению Петра молодому подмастерью выдавались «кормовые деньги» – по семи алтын на день. Уже Егор стал на Маросейке значительным лицом, и обитатели Горшечного переулка издали снимали перед ним шапки. Но Егор не возгордился, по-прежнему оставаясь тем же простым и скромным парнем.