Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2 Страница 21

Фламинин добился своего: македоняне стали выказывать стремление сразиться и, нацелившись на битву, забыли об осторожности. А в скором времени нашлись проводники-эпироты, готовые указать легионерам путь к утесам, возвышающимся над лагерем противника. Проделав необходимую подготовку, римляне смело двинулись на приступ гигантской цитадели, созданной македонянами и самой Македонией. Грянул залп катапульт и баллист, установленных на скалах, вниз посыпались камни, стрелы и прочие снаряды. Ущелье потонуло в пыли и дыму. Бой шел с преимуществом царских воинов, но когда они твердо уверовали в успех, с тыла на них обрушился римский отряд, и сражение круто изменило ход. Вскоре македоняне обратились в бегство, и, если бы не горы, их войско оказалось бы истребленным, но благодаря сложному рельефу местности, побежденные ускользнули от преследования, и Филиппу удалось восстановить силы своей армии, однако пришлось отступить.

Царь направился в Фессалию и, сдавая территории римлянам, старался как можно больше захватить с собою и возможно меньше оставить врагу. Македоняне снимали урожай с полей, грабили селения, разрушали города, а жителей уводили в полон. Римляне двигались следом и с демонстративной мягкостью обращались с греками. Ни один колос не был срезан италийским серпом, ни одно яблоко не было сорвано там, где проходили легионы. Половина мира снабжала войско, римляне шли на огромные траты, доставляя пропитание солдатам, слугам, лошадям, мулам и слонам из дальних стран, но зато их взоры были ясны, а головы — высоко подняты: они заявили, что прибыли в Грецию как освободители великого, близкого им по культуре народа, и их поведение соответствовало лозунгам.

Греки оценили дисциплинированность и порядочность римлян, но гораздо большее впечатление на них произвел факт их успеха и неудачи македонян. На сторону римлян встали этолийцы и полуварварское племя афаманов, но сделали они это весьма своеобразно: принялись разорять и опустошать те области, откуда римляне изгнали Филиппа. Консул досадовал на горе-союзников, дискредитирующих его замысел, и дивился тому, как греки умеют доставлять друг другу неприятности, но пока он не мог совладать с ними.

Пройдя по Фессалии, Тит Квинкций стал смещаться к центру Греции. С городами, открывающими перед ним ворота, он поступал как друг, а с теми, которые под давлением македонских гарнизонов оказывали сопротивление, — как враг. В большинстве случаев ему сопутствовала удача, но не эти мелкие города, каковых в Элладе были тысячи, интересовали его: он подбирался к Пелопоннесу. К тому моменту, когда консул овладел северным побережьем коринфского залива, его брат Луций Квинкций, командовавший флотом, подоспел со своими силами с другой стороны и обосновался у коринфской гавани. Окружив таким образом ахейцев, Фламинин направил к ним посольство.

Едва только римляне завладели инициативой в войне, к власти в ахейской федерации пришла проримски настроенная группировка. Но все же большая часть олигархов там по-прежнему ориентировалась на царя, ибо право собственности и внутриполитическое могущество этого класса зиждилось на македонском оружии. Потому на союзном съезде, обсуждавшем предложения римлян о мире и сотрудничестве, возникли волнения, едва не переросшие в гражданскую войну.

Изложив дело, римские послы, как обычно, подкрепили свои доводы речами самих греков, на этот раз родосцев, пергамцев и афинян. Была здесь и делегация Филиппа. Идеологическое наступление римлян одолело робкую защиту македонян, и простой люд, издавна ненавидевший иноземных господ, внял их доводам, надеясь с помощью римлян освободиться от македонского гнета. Об опасности попасть в зависимость от заморской державы здесь пока не думали. Видя, что настроение масс склонилось в пользу римлян, стратеги из числа промакедонской олигархии воспрепятствовали проведению голосования, при этом яростно внушая народу, будто высшим проявлением демократии является лишение людей возможности высказаться. Не будь поблизости римлян, пергамцев и родосцев, народу пришлось бы уверовать в это, но в данном случае ему было к кому взывать о помощи.

Борьба продолжалась три дня. Наконец Аристену, главному стратегу союза, ориентирующемуся на римлян, удалось убедить богачей, что им в любом случае предстоит иметь дело с Римом, и вопрос состоит лишь в том, какую роль изберут ахейцы: добровольного союзника или подвластного народа, побежденного силой и подверженного действию жестокого права войны. Олигархи протерли глаза и увидели, что консульское войско во всей красе и мощи стоит в Фокиде, отделенное от Пелопоннеса узким проливом, римский флот блокировал полуостров у Коринфского перешейка, а вот македонские сариссы при всей своей длине нигде не просматриваются. Это возымело решающее значение. Ахейская верхушка посчитала за благо изъявить дружелюбие к более могущественному господину, полагая, что в таком случае ее закрома могут пока остаться в покое, а в будущем надеясь оправдаться перед Филиппом безвыходностью положения и даже свалить вину за собственную измену на самого царя, якобы бросившего ахейцев на растерзание врагу. Голосованию более никто не препятствовал, и ахеяне приняли предложение римлян. Для заключения официального договора следовало получить одобрение еще и от римского народа, но совместные действия союзников начались немедленно.

В то время Коринфом безраздельно владели македоняне: он не входил в ахейскую федерацию. Римляне решили захватить этот важнейший стратегический пункт и передать его ахейцам, чтобы тем самым скрепить новую дружбу и заодно открыть себе доступ в Пелопоннес. Операцией руководил Луций Квинкций. Греческую твердыню штурмовали сразу и с суши, и с моря, но безуспешно. Македонянам удалось отстоять Коринф.

На этом летний сезон, годный для ведения боевых действий, завершился. Следовало готовиться к зиме. Но Тит Фламинин, опасаясь, что ему не будет продлен империй на следующий год, продолжал штурмовать принадлежащие македонянам города. Царские владения неумолимо таяли, и в конце концов Филипп был вынужден предложить консулу переговоры. Совершая такой шаг, он не столько надеялся прекратить войну, ибо уже достаточно знал соперника, сколько рассчитывал выиграть время и сбить наступательный порыв римлян. В свою очередь и Квинкций был заинтересован в дипломатической игре, так как в ином случае, пусть бы он даже успел овладеть десятью или двадцатью городами, это не дало бы требуемого результата, не сокрушило бы вражескую державу, а переговоры означали если и не финал войны, то, по крайней мере, промежуточный финиш. Достигни он хоть частичного соглашения с Филиппом, было бы о чем рассказать в Риме, когда в ходе ежегодного зимнего раунда политической борьбы друзья будут отстаивать его интересы в сенате и на Комиции. Правда, Квинкций мечтал повышенной активностью вызвать Филиппа на генеральное сражение, но он понимал, что после летних неудач царь не отважится на такое дело, и поэтому без особого воодушевления, но все же принял приглашение соперника встретиться для беседы. Филипп прибыл на переговоры с небольшой свитой, а Фламинина окружала толпа его союзников, добросовестно собранных им со всей Греции, включая Ионию.

Консул кратко изложил прежние условия об освобождении городов Эллады от македонских гарнизонов и о предоставлении им гарантий в организации самоуправления. Царь отнесся к услышанному гораздо спокойнее, чем несколько месяцев назад, поскольку уже был соответствующим образом сориентирован во время первого свидания с Квинкцием. Но вот к чему он оказался не готов, так это к разговору со своими недавними подданными, зависимыми, полузависимыми, дружественными и союзными греками, каковые теперь обрушили на него град требований и претензий, а заодно — укоров и обвинений. Так прорвалась сковывавшая их души плотина более чем столетнего рабства у Македонии. Этолийцы, ахеяне, пергамцы и родосцы обязывали Филиппа не только освободить оккупированные города, но и восстановить разрушенные, а также — возродить поля, усадьбы, рощи и так далее и тому подобное. При этом они, перебивая друг друга, бросали ему упреки в давних прегрешениях и в проступках лишь ожидаемых. Они выставляли ему все новые и новые условия и тут же кричали, что он все равно ничего не выполнит, ибо нечестен и коварен, после чего опять требовали и требовали… Филипп пытался отшутиться, но постепенно распалился сам и обрушился на греков с ответными обвинениями. Этолийцев он упрекал в беззаконии, ахейцев — в измене, а всех вместе — в недомыслии и мелочности. В подобных перепалках прошел первый день переговоров.

Назавтра Филипп намеренно сильно запоздал якобы потому, что перебирал в уме все уступки, каковые намеревался сделать грекам, и попросил позволить ему в целях экономии времени объясниться один на один с консулом. Греки долго возмущались такой просьбой, и вечер уже замаячил на западе розоватыми оттенками небес. Под угрозой полного срыва переговоров римские союзники смирили гонор, и состоялась аудиенция полководцев. Этот разговор, ввиду отсутствия помех со стороны, продолжался недолго, и по его окончании Квинкций сразу же объявил грекам результат. Царь действительно соглашался на многие требования противоположной стороны, хотя, конечно же, не на все. Так, например, он выражал готовность отдать ахейцам Аргос и Коринф. В качестве итога одного года не особенно сложной войны достигнутое соглашение могло считаться вполне приемлемым. Но, увы, греки больше обращали внимание не на то, что им возвращали македоняне, а на то, что они оставляли себе. Перед их несговорчивостью обращались во прах все дипломатические усилия римского консула и македонского царя. Тогда Филипп, возможно, по тайному совету Квинкция, предложил отправить послов в Рим и окончательно решить все вопросы в сенате. Этолийцы и ахейцы заподозрили в пожелании царя некое опасное плутовство и уступили лишь уговорам Фламинина, напомнившего им, что наступающая зима в любом случае прервет боевые операции и лучше использовать неблагоприятное время для переговоров, чем потерять его впустую.