Георгий Гулиа - Ганнибал, сын Гамилькара Страница 21

У Ганнибала есть надежда. Сципион едва ли подходит для роли полководца, едва ли способен организовать отпор даже на своей италийской земле. Однако Ганнибал ошибся…

Сципиону доложили, что войска у Ганнибала – по крайней мере сто тысяч. Он поверил было. Но вскоре понял, что ошибся: уж очень велики оказались потери пунийца в Альпах. Говорили, что карфагенский вождь привел с собой в долину Пада чуть ли не полсотни слонов. Сципион поверил было и в это. Но вскоре тоже понял, что все это не так…

Но в одном Сципион был прав: Ганнибал выиграл оттого, что появился в долине Пада. И это ясно почему: многие галльские племена, недовольные Римом, переметнулись к нему. Даже на крайнем юге италийской земли иные племена настороженно выжидали, что же будет дальше. Они, несомненно, примут сторону Ганнибала, если военное счастье изменит Риму…

Сципион спрашивал своих помощников:

– Как могло случиться, что этот головорез одолел Альпы?

Ганнибал задавал Миркану Белому вопрос:

– Как это римлянин смог прошагать так быстро от устья Родана до берегов Тицина, до самой Плаценции?..

Долго продолжалось молчание в палатке командующего. Нарушил его опять же Ганнибал, в который раз задавая риторический вопрос:

– Как сумел этот бездарный Сципион?..

Старик Миркан поднял на него глаза – немигающие, мутные старческим угасанием глаза. Он, казалось, не мог понять, как молодой умный полководец задает столь неумный, просто по-детски глупый вопрос? Если ты воюешь и заранее полагаешь, что имеешь дело с ничтожеством, то поручи это трудное дело – войну – своему помощнику, а лучше всего – сотнику.

– Кто сказал, что он ничтожный?

– Кто? Разве сенат выбирает способного? Всему свету известно, что сенат погряз в интригах.

Миркан – печальным голосом:

– Пусть думает так целый свет. А ты полагай иначе.

Ганнибал поднялся, подошел к пологу и выглянул наружу. Ночь была почти такая, как в Новом Карфагене: небо цвета сажи, звезды яркие, наподобие июньских светильников, и такая же большая луна. Лагерь спал, бодрствовали только часовые. И недалеко – рукой подать! – стоял ненавистный Рим. И где-то совсем, совсем рядом – этот Сципион с войском. Ганнибал вернулся на свое место, чтобы дослушать Миркана. А когда тот начал говорить, командующий думал совсем о другом.

А Миркан Белый, чуть покачиваясь, точно в лодке, говорил, как ему и положено, слова стариковские, мудрые.

– Дело сделано, – говорил он. – Пусть кто-нибудь другой попробует хлебнуть лиха, подобно тебе и твоему войску. Я хочу поглядеть на героя, который последует твоему примеру… Что ты сделал? Что смог сделать? – Старик глубоко вздохнул. – Ты заставил воевать Рим не где-нибудь – в Африке или в Иберии, – а здесь, можно сказать, в его же доме, во всяком случае, у его порога. Отныне италийская земля есть та арена, где Карфаген и Рим померятся силой. Здесь решится судьба, а не на море, где Рим силен, и не на африканской земле, в нашем доме, и не в Иберии – далеко от Рима. И это сделал ты, Ганнибал. В чем еще твое преимущество? Разные племена, в том числе и галлийские, хлебнувшие лиха из римского котелка, отпадают от него, идут тебе навстречу как друзья. И это тоже сделал ты… А что же плохо? Учти одно великое обстоятельство… Рим понимает, что явились к нему в дом, чтобы покончить с ним. Это все равно что к нам бы, в Карфаген, ворвались римские легионы! Разве не положили бы мы свои животы ради спасения отечества? Разве это не прибавило бы нам силы, не удесятерило ее? Римляне обозлятся. Они забудут междоусобицы и дружно ополчатся против тебя. Придется воевать, много воевать. Прогулкой тут не пахнет – учти это. До прогулки далеко. А раз так, – старик еще раз глубоко вздохнул, – надо, чтобы войско твое билось, словно бы его числом в десять раз больше. Надо, чтобы каждый воин видел перед собой – во сне и наяву – только и только Рим. А больше ничего… Ты слушаешь меня?

Ганнибала словно растолкали. Он вздрогнул:

– Повтори еще раз последние слова.

Старик повторил:

– Надо, чтобы каждый воин видел перед собой – во сне и наяву – только и только Рим. А больше ничего…

– Победу! – жестко проговорил Ганнибал. – Победу видел! Какая она там? – не знаю. С крыльями или без. – Вскочил, быстро прошелся по палатке. – Я знаю, что надо. Знаю!

Ганнибал вдруг возбудился. «В чем причина? – спрашивал себя старый Миркан. – Какая мысль пришла ему в голову?» И, глядя куда-то в сторону, командующий раздумчиво проговорил:

– Я научу… Я покажу, что есть жизнь… И как за нее бороться. Бороться насмерть. Как ты полагаешь, уважаемый Миркан, меч способен даровать жизнь?

– Меч? – удивился старик.

– Да, боевой меч.

– Кому даровать? Право, не знаю, что и сказать.

– А я знаю! – Ганнибал повеселел. Ударил трижды в ладоши: – Магона ко мне! Живее!

Бармокар шел рядом с индусом – маленьким погонщиком слонов. Увы, ее слона уже не было на свете – он покоился в альпийской бездне, как и другие клыкастые великаны. Только трое из них набираются сил, чтобы в случае необходимости принять участие в атаке против Сципиона.

Вскоре Бармокара нагнал Гано Гэд. Он с трудом приходил в себя после проклятых ледников. Впрочем, его друг тоже хлебнул всякой всячины, и если бы не маленький индус, который воодушевлял его, вряд ли он шагал бы сегодня так уверенно по зеленой траве.

Сегодня командующий обещал нечто особенное. Вокруг просторного поля на невысоких холмах было собрано все войско. Трубачи особыми сигналами призывали к тишине и вниманию. Сотники требовали строгого порядка.

День был теплый, можно сказать – жаркий. Об альпийском переходе думалось теперь как о жутком сне. Даже не верилось, что есть на земле край, где лед и снег обжигают хлеще огненного языка…

– Давайте туда, – сказал Гэд, – там выше. Оттуда будет виднее.

Рутта не понимала, зачем надо повыше и что будет виднее. Воинов видимо-невидимо. Они устроились на холмах, весело переговариваются – ведь альпийские тяготы позади, под цизальпийским небом тепло и сытно.

Бармокар только сейчас заметил, как изменилась его подруга: похудела, вокруг глаз – лиловые круги, щеки утеряли свежесть. Да, переход дался непросто… Но, слава богам, она жива, она даже весела, сохранила свою пылкость. И это большое счастье. Скоро, наверное, она сможет снять эту ужасную азиатскую одежду и снова стать неотразимой Руттой, той самой, которая и мертвого оживит, коли захочет…

Гано Гэд поднимался все выше.

– Не довольно ли? – спросил Бармокар.

– Следуйте за мной, – сказал Гэд.

– Что же все-таки будет? – любопытствовала Рутта.

– Чего не знаю – того не знаю. А вот и Ахилл, – обрадовался Бармокар, – он все знает. Ахилл, наш индус хочет знать, что за зрелище ждет нас.

Грек поманил их к себе:

– Ви знаешь, как забавляет этруски?

– Кто это? – вопросил Гано Гэд.

– Кто? Народ такая. Римская соседи.

Бармокар почесал затылок. Проговорил:

– Этруски… Этруски… Что-то припоминаю. Это их гладиаторские игры?

– Во! – обрадовался Ахилл. – Ты молодца, Бармокар! У тибе гольова как у афинянина – тозе умный. – Он обратился к индусу: – А у вас есть гладиатора?

Рутта отрицательно покачала головой.

– Ти совсем молодой, – сказал грек. – Мозет, снают, а ти не снаешь. Это проста, когда чиловека ничего, кроме слонов, не снает. Верно говорю?

Гэд и Бармокар не поддержали его. Гэд сказал:

– Оставь в покое Индию. Скажи лучше, что будет на этом поле.

Ахилл сказал по-эллински:

– Хорошая забава будет. Великий Ганнибал пожелал: «Хочу, чтобы мое войско повеселилось». А как веселиться? Лучшее веселье – этрусская игра. Скажу какая: один стоит здесь, а другой – там. – Ахилл показал рукой, кто где становится. – Потом один берет меч или вот такой нож. И другой тоже. Они начинают драться. Долго дерутся. Иногда совсем недолго. Если один упадет, но еще дышит, другой вонзает меч в самое сердце. И все очень веселятся. Хлопают в ладоши и кричат.

Индус в ужасе прикрыл ладонью глаза.

– Что? – удивился грек. – Разве страшно?

– Противно, – хрипло проговорила Рутта.

– Совсем еще мальчик! – пожалел индуса Ахилл. – Когда будешь настоящий мужчина – полюбишь этрусскую игру.

– Никогда! – запальчиво воскликнул индус.

Грек поразился:

– Какой нервный! Как девица!

В это время с особой силой заревели трубы. Словно азиатские буйволы. На середину поля – на обозрение всей гогочущей солдатни – вывели связанных попарно пленных, захваченных в Альпах. Их морили голодом, жаждой, холодом. Всю дорогу свистели над их спинами бичи. И жизнь стала бременем для них, освобождение от которого явилось бы величайшим благом. Сто пар несчастных, влачащих отекшие ноги, выгнали на зеленое поле… Бичами их сгрудили в тесный круг.

Между тем во все концы огромного импровизированного амфитеатра понеслись всадники. Каждый из них занял свое место и обратился с краткой речью к солдатам. Один из всадников – шустрый ливиец – остановил своего коня против того места, где толпились пращники на отлогом холме.