Ярослав Галан - Памфлеты Страница 21

Весть о возвращении магната к национальности предков разжигает воображение простачков, нимб самопожертвования сияет над головой митрополита. Этот нимб засверкает ещё ярче, когда орган польских шовинистов «Слово польске» взорвётся злословьем, возводя графа чуть ли не в ренегаты…

Много очарования придаёт церковному сану тот факт, что Шептицкий является одним из богатейших помещиков Галиции. Среди тех, кто поклонялся ему, не было никого, кто недооценивал бы этого факта; умело пользовался им и сам митрополит. Делегации, посещающие митрополита, рисуют перед ним сочные картины галицийской нищеты, индивидуальные челобитники жалуются на свою собственную судьбу. Для каждого из них у Шептицкого найдётся доброе слово, подкреплённое соответствующей цитатой из евангелия, и пастырское благословение. Шкатулку граф открывает часто, но расчётливо. Охотно оказывает материальную помощь талантам, ещё охотнее — учреждениям. Вскоре он становится главным акционером ипотечного банка и негласным совладельцем многих предприятий, в первую очередь тех, которые превращают деньги в политику; в отдельных случаях он даёт фонды на покупку церковных колоколов, а финансируемые им газеты и журналы усердно воспевают хвалу своему благодетелю. Точно удельного князя из рода эстов окружает его придворная плеяда литераторов и художников, благоговейным шёпотом произносящих имя своего мецената.

Как и приличествует властителю божьей милости, граф Шептицкий избегает прямого вмешательства во внутренне-политическую борьбу, выполняя роль арбитра. Правда, в решающие минуты граф теряет самообладание, и тогда устами митрополита говорит плантатор, не на шутку встревоженный растущей волной народного гнева. Убийство студентом Сочинским цесарского наместника во Львове (1908) в такой мере потрясло совесть Шептицкого, что он, ничуть не колеблясь, приравнял смерть графа Потоцкого к мученической смерти Христа. В то же самое время он не нашёл в своём словаре ни слова осуждения, когда жандармы Потоцкого зверски убили ни в чём не повинного селянина Каганца и его товарищей по борьбе за право на труд и хлеб. Двадцать восемь лет спустя после львовского кровавого четверга Шептицкий также не найдёт слов для осуждения фашистов, убийц рабочих, их жён и детей; больше того: в широко распространённом воззвании он обрушивает всю злость на жертвы массового расстрела…

Но вся тяжесть политической работы митрополита в основном ложится на спины прелатов и реформированных василиян. Особенно распоясываются последние. Их всюду полно, они проповедуют чуть ли не на каждом углу. С церковных амвонов, с алтарей, со школьных кафедр, с наспех сколоченных трибун они бросают в души паствы слова-семена, отравленные идеей исступлённой ненависти к православным, к русским. Монастырская типография в Крехове выпускает десятки тысяч пёстрых брошюр, журнальчиков, газет, календарей, причём коммерческая калькуляция не играет тут большой роли, — для богоугодного дела шкатулка митрополита открывается ежеминутно…

Апостолы зоологического национализма торопятся. Балканские конвульсии предвещают катаклизм, мобилизация умов происходит усиленными темпами. Офицеры генеральных штабов Германии и Австрии дни и ночи просиживают над картами западных провинций Российской империи. Душа митрополита полна надежд, его глаза блуждают по зелёному пятну «Евразии». Мысли графа перепрыгивают через узенький Збруч, ползут по Уральскому хребту, расправляют крылья над безграничными просторами Сибири, отдыхают на берегу Охотского моря. На минуту его внимание приковывает Киев, но только на минуту. Киев глубоко чужд ему, так же, как и Москва, как и Тобольск. Он думает о нём, как об этапе, неминуемом этапе на пути к его, Шептицкого, величию. Жителей этих просторов он знает главным образом по рассказам и литературе. Он придерживается мнения, что при умелой тактике эти многомиллионные массы верующих станут в его руках чудесным орудием, прежде всего орудием расчленения России, без чего Шептицкий не представляет себе победы унии на Востоке и осуществления своих сокровенных грёз о восточном папстве.

Этот человек не любит оставаться в пределах мечтаний. Пока слово станет делом, митрополит сделает много такого, что хоть и не к лицу главе церкви, но зато приближает желанный день объявления «восточного патриархата». Переодетый коммивояжёром, с выданным австрийскими властями поддельным паспортом в кармане, митрополит не раз выезжает в Россию и там тайком закладывает фундаменты своего будущего царства. В Москве он назначает своим уполномоченным иезуита Верцинского, которого четыре года спустя царская контрразведка разоблачит, как немецкого шпиона. В Петербурге Шептицкий является желанным гостем католичествующих князей Оболенских и с их помощью строит в пригороде первую униатскую молельню. Опеку над ней и над немногочисленной, по зато прекрасно обеспеченной паствой поручает известному Лейбнеру. Во время одной из таких экскурсий митрополит попадается. В Витебске его узнают и задерживают. Царский двор не мог не знать о тесных, почти дружеских связях графа с австрийским наследником престола Францем-Фердинандом и герцогом Максом Саксонским — связях, обусловленных главным образом одними и томи же намерениями и общими целями. Это обстоятельство выручило Шептицкого: дело не предают огласке, агенты охранки любезно провожают графа к границе.

Пришёл, наконец, долгожданный день, освящённый кровью Фердинанда Габсбурга. Дворец митрополита напоминает теперь военную штаб-квартиру. Из Вены и Ватикана поступают приказы, с подведомственной территории — рапорты. Эти рапорты не всегда бывают приятными, некоторые из них ставят митрополита в очень неудобное положение. Имперско-королевские власти устраивают массовые облавы на русофилов. Из-за нехватки свободных мест в тюрьмах в распоряжение тюремщиков предоставляются школы. Осатанелая толпа бьёт камнями конвоируемых, в Перемышле пьяные солдафоны зверски убивают на улице около пятидесяти арестованных, жертвами резни становятся даже девушки-подростки. Военные трибуналы работают без отдыха; как правило, приговоры гласят: «Расстрел», «Виселица».

Граф принимает делегации, делегации, без исключения ультралояльные, преданные до ногтей Габсбургам и их государству. Перед ним предстают одетые в новые мундирчики первые «сечевые стрельцы», включённые по милости дряхлого монарха в отдельную часть. Князь униатской церкви свершает над ними знамение креста, прощается с ними словами любви и поощрения. Желает им скорой победы во имя бога, Габсбургов и неньки-Украины…

Но пока что события не благоприятствовали замыслам Шептицкого: русские войска подходят к заставам Львова. Митрополит решает остаться при своих овечках. Ничто особенно ему не угрожает: дом Романовых привык обращаться в таких случаях пристойно.

В первые дни после прихода русских митрополит молчит, ожидая бури. Однако вопреки опасениям буря не разыгралась. Шептицкий поспешно использует неосмотрительность оккупационных властей. В ближайший же праздничный день он с амвона призывает верных молиться за победу австро-германского оружия. Терпение властей лопнуло, графа Шептицкого арестовывают. Таким образом, к нимбу присоединяется тернистый венок, в конце концов довольно выгодного фасона. Курск, Суздаль, Ярославль — вот этапы путешествия митрополита в условиях, которые ничем не напоминают обычные условия жизни арестантов, — этапы, которые затем будут преподнесены простачкам как новый вариант страстного пути господнего…

Жажда деятельности не покидает Шептицкого и в ссылке. Он налаживает связи со своим старым знакомым, архиепископом Антонием. В адресованных ему письмах граф предвещает, предостерегает и предлагает. Особенно заботит его судьба ордена василиян и… помещичьих имений в Галиции (в подавляющей части — польских). В одном из писем к Антонию он настойчиво требует «…сохранения в Галиции ордена василиян и поддержки прерогатив помещечьей прослойки как верной опоры государственности и порядка…»

Но подлинную активность проявляет Шептицкий только после Февральской революции. Почётный узник становится почётным гостем петроградских салонов. Подавленная событиями, аристократия лихорадочно ищет новой религии, убеждённая в том, что православная не выдержала испытания. Граф умеет этим воспользоваться. Этот подданный враждебного государства неоднократно навещает премьер-министра Временного правительства князя Львова, благодарит его за возвращённую свободу и разговаривает, как равный с равным. Больше того: он требует! Требует легализации униатской церкви в России, легализации официальной и безоговорочной. В лице князя граф находит внимательного слушателя. Князь готов достать ему небо, да руки князя чересчур уж коротки. Шептицкий сознаёт его положение. Отказавшись от формальностей, он самовольно назначает униатских экзархов Петрограда и Киева, он консультирует их, знакомит с влиятельными кругами, наконец с умилением благословляет и уезжает в Киев. Там его, как дорогого гостя, принимает Центральная рада, успевшая уже связаться с немцами.