Татьяна Беспалова - Генерал Ермолов Страница 21

   — Вот за кем охотились хищники в ночи, — говорил всадник своему коню. — Видно, беда пришла в Хан-Кале. Проклятие осуществилося, раз не смогли пастухи защитить свои отары от ночных воров.

Наконец он отважился сесть на Соколика верхом.

Всё стало понятно уже у первого в ряду прочих, наверное, самого ветхого в Хан-Кале, домишки. Фёдор обнаружил сразу за воротами забытый, не прибранный труп ребёнка. Это была девочка лет пяти, смуглявая, с длинной косичкой. Она лежала уже завёрнутая в саван. Что-то помешало близким ребёнка довершить похоронный ритуал. Может быть, они где-то поблизости? Ослабели, спрятались? Внезапная болезнь унесла их?

   — Не бойся, братишка, потерпи, — уговаривал его Фёдор. — Нам надо узнать, что случилось. А вдруг Мажита-грамотея уже пора выручать, а? Вдруг да потоп чистюля в банной шайке? Не шути, не балуй, дружок. Скоро, скоро мы уйдём отсюдова...

Окраинные дома все до одного были пусты. Даже ветерок не шевелил створы раскрытых воротин. Даже блудливый кот не шмыгнул в простенок. Только раз заметил казак пару облезлых, полуживых куриц, жавшихся к стене оставленного жителями дома. Хан-Кале обезлюдел. Только невыносимый смрад обитал на его улицах.

Отвратительный смрад валил с ног, лишая способности размышлять и двигаться. Соколик храпел, норовил, не подчиняясь узде, рвануться прочь из Хан-Кале, на выгон. Фёдор, едва удерживая обезумевшего коня, блуждал по знакомым переулкам в поисках людей. Ориентировался по запаху. Трупы начали попадаться ближе к центру поселения. Его близкий знакомец Аббас упокоился с глиняной бутылью в руках, словно смерть настигла его в момент утоления последнего приступа жажды. Он был бос. Баранья шапка упала с бритой головы.

На лице, до глаз заросшем густой чёрной с проседью бородой, застыл невыразимый ужас. Аббас — отважный и жестокий, выносливый и хитрый, гнил без упокоения на пороге собственного дома. Проведя большую часть жизни в седле, в кровавых набегах и жестоких стычках с противником, не ведая сомнений и угрызений совести, он жил рядом со смертью, был готов встретить её в любую минуту. Что могло так напугать его? Какой ужас настиг лучшего из воинов Хан-Кале в последнюю минуту его беспокойной жизни? Над головой мёртвого Аббаса, на выкрашенных лазурной краской досках двери Фёдор с изумлением увидел начертанные углём письмена — арабскую вязь. Всего две строчки изящно выписанных умелой рукой символов. Слёзы отчаяния хлынули из глаз казака.

— Ах ты, грамотей! Где же ты? О чём хотел предупредить? — бормотал Фёдор.

Он спешился и, ведя коня в поводу, один за другим принялся обходить обезлюдевшие дворы Хан-Кале. Он звал Мажита по имени, заглядывая в каждый угол, в каждую щель между рядами неровной каменной кладки. Лишь чёрная чума отзывалась ему заунывным воем пустого ветра в остывших очагах.

В пустом переулке ему встретилась девочка лет тринадцати. Худая и оборванная, с растрепавшимися косичками, она в горячечном безумии металась между домишками. Её душил мучительный кашель. Время от времени, обессилев, она опускалась на землю, чтобы оросить камни родного селения кровавой рвотой. В прорехах её ветхих одежд Фёдор увидел чёрные гноящиеся язвы бубонной чумы. Завидев живого человека, она замерла на месте, обхватив себя за плечи тонкими ручками. Мучительный, неудержимый озноб сотрясал её тельце. Девочка остановила на Фёдоре взгляд, затуманенный близостью смерти.

   — Хоть немного воды, добрый человек, — тихо попросила она на языке нахчи. — Во имя Аллаха, немного воды... Так хочется пить.

Сердце подскочило в груди казака, забилось испуганной птахой. Волчок выпал из ослабевшей руки и с жалобным звоном пал на утоптанную землю, под ноги казака.

   — Не подходи!

   — Только воды... Помогите...

Она села на корточки, уткнулась лбом в грязные коленки, затихла. Фёдор достал из седельной кобуры предусмотрительно заряженный пистолет. Жгучие слёзы и пугающая дрожь в теле мешали прицелиться. Первая пуля ударила в землю рядом с девочкой, подняв в воздух влажные, рыжие комья. Девочка не двинулась с места. Лишь дрожали в ознобе её едва прикрытые лохмотьями плечи. Фёдор прицелился снова. Он не слышал звука выстрела, не видел, как заряд свинца вошёл в тело ребёнка. Убегая, он лишь мельком глянул на распростёртую в луже крови груду лохмотьев.

Ни Мажита, ни его четвероногих спутников Фёдор, как ни искал, не сумел обнаружить. Он перепрыгивал через тела, привыкнув заглядывать в искажённые ужасом и последней мукой, почерневшие лица. Соколик стонал, рвал уздечку из рук, но его всадник вцепился в сыромятный ремень, как в последнюю надежду. Уже отчаявшись застать в Хан-Кале хоть одну живую душу, Фёдор отправился к дому владетеля проклятого селения, к дому Абдаллаха.

В отличие от соплеменников Абдаллаху посчастливилось принять смерть воина. Он пал в дверях своего дома, унеся жизни пятерых сородичей. До последнего мига владетель и вождь воинства Хан-Кале сжимал в руке Митрофанию. Кисти на рукояти шашки слиплись и почернели от запёкшейся крови врагов её нечаянного владельца. Само тело шашки покрывали чернеющие пятна. В левую ладонь свирепый Абдаллах намотал чёрные с частыми нитями седины косы. Лица женщины было не разглядеть за потёками засохшей крови и спутанными волосами. Обезглавленное тело её лежало рядом с Абдаллахом, поперёк его ног. Узорчатая тёмно-синяя чадра, шитые серебром чувяки с загнутыми кверху носами — Фёдор узнал старшую из трёх жён владетеля Хан-Кале. Двор богатого дома Абдаллаха устилали тела его убитых соплеменников. Казалось, половина мужского населения Хан-Кале в чумном угаре собралась тут, чтобы в последние минуты жизни отомстить своему правителю. Зачем? Исполнить замысел Всевышнего, даровав жестокому человеку страшную смерть? Смог бы он умилостивить злую судьбу своего народа искренними словами молитвы или справедливыми поступками?

Дрожащими руками Фёдор извлёк из седельной сумки вышитый васильками матушкин рушник. Ещё по весне она завернула в него свежий каравай, дала сыну в дорогу. От домашнего хлеба не осталось ни единой крошки. Зато рушник Фёдор повсюду возил с собой, берег как залог верного возвращения домой. Аромат румяной корки смешался с запахами конского пота и сыромятной кожи. Казак закрыл нижнюю часть лица льняной тканью. Несколько раз глубоко вздохнул, изгоняя из лёгких отвратительный смрад. Он долго бродил по двору и дому Абдаллаха, заглядывая в лицо каждому мертвецу. Кого искал он? Надеялся ли найти среди павших в чумной заварухе Мажита?

В доме он обнаружил детей Абдаллаха и двух его жён. Одну из них он помнил. Гузель — совсем юная, быстроглазая девушка. Густую гриву иссиня-чёрных волос она делила на пять кос, которые прятала по местному обычаю под чадрою. Она любила яркие платья и расписные платки, края чадры обшивала шёлкотканой тесьмой с маленькими серебряными бубенчиками. Скованный кандалами в ветхой темнице Хан-Кале, Фёдор каждое утро слышал их сладкий звон, когда милая Гузель спешила за водой с высоким кувшином на плече. Теперь она лежала на широкой тахте, на боку, приобняв правой рукой младшую дочь Абдаллаха — девочку лет пяти. Обе словно нечаянно уснули, утомлённые дневными играми.

К сыновьям Абдаллаха смерть оказалась более милосердна. Наверное, отец сумел позаботиться о них в последний час своей жизни. Не могло случиться такого, чтобы и их, как Абдаллаха, убили обезумевшие от чумы жители Хан-Кале. Заботливые руки одели на их обезображенные болезнью тела чистые рубахи, уложили рядом на ковре. Лица обоих мальчиков несли печать невыразимого ужаса. Оба были обезглавлены — любящий отец по-своему сумел позаботиться и о них.

   — Уж не чертей ли из преисподней с самим Вельзевулом во главе узрели они перед смертью, — пробормотал Фёдор, осеняя себя крестным знамением.

Мучительны!? спазм снова сжал горло, когда он, с усилием разгибая мёртвые пальцы, вынимал Митрофанию из руки Абдаллаха.

   — Родная моя, родная... — исступлённо шептал Фёдор. Соколик шарахнулся в сторону, не дозволяя сесть с зачумлённой шашкой с седло. Пришлось пешком обежать несколько домов. Наконец в доме кабатчика обнаружилась кадка с водой и небольшой кувшин, наполовину заполненный виноградной водкой. Он окунул дедовское оружие в кадку, не позволив себе сделать ни единого глотка перед этим. Вода окрасилась бурым. Судорожно рыдая, он очищал оружие от следов чумной крови. Потом, осенив себя крестным знамением, сделал несколько глотков из кувшина. Остальное вылил на отмытое лезвие Митрофании. Оторвав один из рукавов черкески, Фёдор запеленал в него Митрофанию, как пеленает родитель больное горячо любимое дитя. Только после этого Соколик позволил ему сесть в седло.

— Бежим отсюда, — прошептал Фёдор, наклоняясь к голове коня. — Бежим, братишка!

Поначалу он пытался найти след: сломанную веточку, кусок конского помёта, клок шерсти, рыжей или бурой, и не находил ничего. Много дней он блуждал по заколдованному лесу, ведя Соколика в поводу, словно сам дьявол водил его. Сколько вёрст преодолели всадник и его конь, продираясь сквозь заросли терновника и ежевики, перебираясь через каменные осыпи, преодолевая бурные потоки, Фёдор не сумел бы сосчитать. Они двигались, лишь изредка забываясь тревожным сном, пробуждаясь в серых рассветных сумерках и останавливаясь на отдых глубокой ночью. Фёдору удавалось удерживать ослабевшим сознанием цель: берег Терека. Разведчик знал, что ему надо попасть туда во что бы то ни стало и как можно скорее.