Александр Филимонов - Проигравший.Тиберий Страница 21

Возле своего дома он отпустил охрану. Гвардейцы, отсалютовав ему поднятыми копьями, удалились, в душе, наверное, ругая военачальника за вынужденную пешую прогулку. На стук Тиберия ворота открылись подозрительно быстро — словно слуги во дворе караулили его приход. Он шагнул во двор и едва не споткнулся о слугу, скрючившегося перед хозяином в три погибели. Слуга будто в чем-то провинился. Двое других поднесли поближе факелы, и Тиберий узнал своего раба, молодого египтянина Калиба. Мальчиком он прислуживал Ливии, а потом, когда подрос, мать подарила его сыну. Калиб не вызывал у Тиберия неприязни, совсем напротив, — хозяин испытывал к нему некое чувство, которое боялся пока назвать влечением. Тиберий понимал, что неспроста его тянет к молодому и ладно сложенному египтянину. Но понимал также, что в таком деле у двоих мужчин влечение должно быть взаимным — тогда оно будет вознаграждено. Что ж, многим и многим известна эта радость, но Тиберий еще ни разу не имел связи с мужчиной. Ему просто было приятно думать, что такая связь возможна для него — и именно с Калибом.

Красивый раб что-то натворил. Но Тиберию было так хорошо, что он решил заранее простить Калиба, что бы тот ни сделал. Не хотелось портить вечер.

— Прости, господин, — прошептал Калиб, поднимая к Тиберию смущенное лицо. — Я не мог ее не впустить…

— Кого ты не мог не впустить, негодяй? — сдавленным шепотом же прошипел Тиберий, хотя и так было ясно кого.

— Госпожа Юлия… Она сказала, что подождет тебя… как вы договорились.

— Убью, — проскрипел сквозь сжатые зубы Тиберий, ища на поясе рукоять меча, которого не было: при тоге меч носить не полагалось.

Раб понял намерения хозяина и отшатнулся, закрывая голову руками.

— Ты должен был ей сказать… Сказать, что я не приду сегодня, — Тиберий нагнулся к Калибу, желая взять его своими стальными пальцами за горло. Захотелось вдруг ощутить смуглое хрупкое горло в руке. Но быстро опомнился: нельзя так открыто выражать чувства в присутствии слуг, особенно — это чувство. Не то действительно придется всех их убить, чтобы по Риму не разнеслось, как сильно он не любит свою жену, дочку императора. Он выпрямился и постарался сдержать гнев. — Встань, Калиб. Твоей вины здесь нет. Ты должен был впустить свою госпожу — и впустил ее. Ступай к себе.

Египтянин уполз, еще, наверное, не осознавая, как близко он был к смерти. Тиберий взмахом руки отпустил слуг, стоящих неподалеку с каменными лицами, и прошел к дому.

Войдя внутрь, он почувствовал, как его прямо скрутило от бешенства: весь дом, казалось, был пропитан тошнотворной сладостью благовоний, которыми Юлия себя умащивала. «Ведь она знает, как мне не нравится этот запах, — подумал Тиберий, — я тысячу раз просил ее при мне не вонять. Мерзкая дура! Словно целый горшок на себя вымазала. Хочешь возбудить во мне желание? Сейчас ты получишь возбужденного мужа!»

В спальне вся мебель стояла по-новому. Слугам пришлось много потрудиться, чтобы превратить строгое помещение для отдыха в уютный уголок для любовных утех. Коврики, занавесочки, несколько незнакомых светильников (сама привезла) наполняют спальню волнующим полусветом, над кроватью, почему-то ставшей вдвое шире, чем была, навешен полог из тончайшей ткани. Тиберий вошел без стука, чем изрядно напугал двух Юлиных рабынь, готовящих ее к встрече с мужем. Она тоже вздрогнула. Рабыни, пискнув, бросились прочь.

Юлия сидела перед невесть откуда взявшимся здесь туалетным столиком с небольшим зеркалом и пропастью всяких баночек и кувшинчиков с мазями и духами. Столик этот Тиберию был знаком. Тиберий очень хорошо умел помнить вещи и сразу узнал: этот ненавистный столик был в числе его свадебных подарков, затем стоял в их с Юлией общей спальне, и в его овальном зеркальце в свое время отражалось немало разных сцен. Опять намек. Разрази Марс все эти намеки, от которых голова кругом идет!

Тиберий сказал себе, что сдохнет на месте, но не начнет разговор первым. Он стоял возле двери и пристально смотрел на жену, зная, что взгляд его тяжел и неприятен. Юлия всегда сердилась, когда он на нее так смотрел.

Она сидела на невысоком стульчике почти нагая, едва прикрытая покрывалом из той же прозрачной материи, какая висела над постелью. Когда Тиберий вошел, она как бы в испуге прикрыла грудь, но на самом деле не прикрыла, а скорее подперла свои груди снизу, и теперь они двумя розовыми мячами трепетали перед взором мужа. О, Тиберию все это было тоже знакомо! Юлия всегда возбуждалась в одну секунду, а тут, ожидая мужа, слегка хмельная после выпитого за ужином, совсем распалилась — он видел, что соски ее грудей набухли и стали совсем красными. «Поразительно, — подумал Тиберий, — ведь уже немолода, а все как девушка, ожидающая своего первого мужчину». Да, если уж кто и создан для плотской любви, так это Юлия. Как ни отвратительно ее видеть, но все же нельзя не признать: она представляет собой тот самый тип женщин, по которым сохнет большинство, хотя и не все в этом признаются. Обилие тела, страсть, всегдашняя покорность мужчине — вот вожделенное сочетание любовных субстанций. Но на Тиберия такое сочетание больше не действует.

Он молчал, и надо было что-то делать. Пробормотав нечто вроде «Ах, я не одета», Юлия сорвалась с места и бросилась под защиту прозрачного надкроватного полога. При этом, разумеется, с нее по дороге слетело то немногое, что было. Упав на постель, она задернула за собой полог (обычное женское движение), но одеялом укрываться не стала (обычное поведение Юлии в спальне), раскинувшись на подушках и позволяя мужу рассмотреть ее всю.

И действительно, там было много работы для заинтересованного мужского взгляда. Красивое до сих нор, хотя и чуть простоватое лицо: томные глаза полузакрыты, пухлая нижняя губка прикушена от желания встретиться с губами любовника. Белую шею пересекает складочка, в которую аккуратно улеглась золотая цепочка с гладким черным камушком, вызывающим похоть (если колдуны не врут). Полные руки с ямочками, закинутыми за голову. Родимые пятнышки возле правого локтя и левой подмышки (Август тоже был весь в родинках). Разумеется, снова груди — куда же от них денешься? Слегка разъехавшиеся в стороны, они выглядят еще более призывно. Мягкий трепетный живот, вздрагивающий от ударов женского сердца. Круглые широкие бедра, шелковистые даже на взгляд. То ли неплотно сжатые, но ли нарочно едва расставленные полные и гладкие ноги. Неизбежно темнеющий между ними чубчик.

Несмотря на то что небольшое возбуждение он все же почувствовал, Тиберий продолжал смотреть на Юлию с отвращением. Она не перестала казаться ему омерзительной, и он знал, что его слабое возбуждение пройдет совсем, как только он услышит ее голос. Он стоял и молчал, видя перед собой всего лишь груду стареющей пахучей плоти.

Вторую часть их поединка Юлия тоже проиграла. Молчание Тиберия было для нее еще невыносимей, чем если бы он вопил, потрясал громадными кулаками. И она заговорила первой.

Впрочем, если она и проиграла, то обнаружив большое искусство в ведении подобных поединков. Ее речь, обращенная к Тиберию, не содержала вопросов или упреков. Она была скорее разведкой, любовным бредом, не требующим никакой реакции, кроме ответного порыва и мощного полового акта.

— Иди же ко мне, милый, — лепетала Юлия, — Я тебя ждала-ждала-ждала… Иди ко мне. Потиму ти тякой глюсный-глюсный? Иди ко мне скорее. Я немнозько пья-аная… Иди ко мне, иди скорее. Ты сегодня так на меня смотрел… Я потом вся была мокренькая-мокренькая… Иди, иди скорее… ну ко мне же иди…

Тут она заметила, что Тиберий все молчит и не делает никаких движений, — и проиграла.

— Что случилось? — вскочила Юлия на постели, забыв про сюсюканье. На этот раз она закрылась, и основательно, краем плотного одеяла, потому что пришлось сесть, а сидячая поза ей, голой, невыгодна. — Ты скажешь мне хоть слово сегодня? Я твоя законная жена! И я требую к себе уважения!

Тиберий знал, что стоит ему улыбнуться или просто без неприязни посмотреть на Юлию — и она мгновенно снова растает и примется сюсюкать. Он медленно проговорил:

— Я не могу быть мужем шлюхи. Тебя сюда никто не звал. Уходи.

Даже напряженно слушавшая его Юлия не сразу поняла смысл его слов. Она растерянно поморгала — а потом ударилась в громкий истерический вопль:

— Как ты смеешь! Мерзавец! Забыл, кто мой отец? Я все расскажу Августу! Он казнит тебя — вот увидишь! Грязный плебей!

Немного покричав, Юлия выдохлась и зарыдала. Рыдала она вполне искренне, закрыв лицо ладонями — и в этом жесте было столько обиды и горя, что хоть начинай ее жалеть. Одеяло сползло, обнажив все складки и трясущиеся выпуклости Юлии. Подождав, пока рыдания станут немного потише, Тиберий медленно сказал — тягучим голосом без всякого выражения:

— Если ты не уберешься сама, я прикажу выбросить тебя вон.