Иван Фирсов - Федор Апраксин. С чистой совестью Страница 21

В свою очередь не оставался в долгу и французский флот. Спустя год с небольшим эскадра адмирала Турвилля из семидесяти вымпелов взяла верх над союзной англо-голландской эскадрой, имевшей только шестьдесят кораблей. Успехи на море упрочили положение короля Джеймса II в Ирландии, но не надолго. Французы не воспрепятствовали высадке войск Вильгельма Оранского в Ирландии, армия Джеймса II вскоре потерпела поражение при Бойне, и король бежал во Францию.

Война между Людовиком IV и Вильгельмом Оранским продолжалась с переменным успехом на море и на суше, а отзвуки ее с большим опозданием долетали до Москвы.

Когда вести о военных событиях достигали Немецкой слободы, ее обитатели разделялись на две партии. Голландцы, датчане, англичане, немцы держали сторону Вильгельма. Их было явное большинство. Малочисленных сторонников французского короля представляли шотландец Петрик Гордон и швейцарец Франц Лефорт со своим окружением. Каждая партия радовалась успехам и огорчалась поражениям своих кумиров. Спорили друг с другом ожесточенно.

Петр, успевший пристраститься к курению, дымил трубкой, посматривал, прислушивался, размышлял.

Свои мысли высказывал часто Апраксину.

— Мыслю, слушая перебранку на Кукуе, об отечестве нашем. На Руси куда ни двинешься, везде в степь упрешься, воды не видать. Деды наши и прадеды не зря к морю стремились. Торговлю пытали в Астрахани, Нарове. — Дернулись усики над губой царя.

«Эко, куда забрел, — почесал затылок Апраксин, — предков вспомнил».

— Поспешать надобно, — продолжал Петр, — верстать упущенное.

Начали издалека, с указания Тиммерману.

— Ты, Франц, отпиши своим в Голландию: надобны нам добрые умельцы корабельщики, на первый случай двое. Деньгу хорошую посули. Тебе, Федор Матвеевич, кумекать, где ладить в Переславле житье наше.

Апраксин недоуменно поднял брови.

— Не день-неделю, а месячишко-другой и поболее там обитать станем. Поразмысли по-хозяйски. Для челяди присмотри, где расположиться. — Перевел взгляд на Воронина. — Ну, Якимка, собирай потешных, с Апраксиным поезжай. Карстен, как фрегат доделаешь, другой фрегат закладывай, пушек десятков на два.

— Дело нужное, государь, — в тон царю высказался Тиммерман, — незадача только — маленько работников.

— На то, Франц, воеводам нижегородским, костромским, архангельским, ярославским отпишем немедля, сыщем людишек, к ремеслу корабельному годных, — плотников, кузнецов, протчих, да пришлем их в Переславль.

На следующий день зарядил дождь надолго. К озеру Апраксин со спутниками добрался лишь через неделю вечером. Приехали прямо на воеводский двор. Вместе с ними из Москвы ехал воеводский сын Михайло Собакин. Два года назад, в разгар лета, Федосей Скляев через Апраксина упросил царя приписать воеводского сына к потешным. Федор долго к нему присматривался, сродни ему была его застенчивая, прямая натура. Вначале он каждый день приходил на верфь, усаживался где-нибудь в стороне под кустиком, наблюдал, как его одногодки постигают плотницкое и другое искусство. У них тоже не все получалось сразу, и поэтому он как-то пришел с топором и попросил Кузьму Еремеева:

— Дозволь и мне спытать досье-то тесать…

По ходу работы стал общаться с потешными, подружился с Верещагиным и Скляевым.

Воеводы в этот раз дома не оказалось, во Владимир по делам помытчиков уехал. Михаил радушно принимал всю ватагу на правах хозяина.

Места хватило всем, разместились на просторном воеводском подворье. Поздно ночью, когда все уже спали, вернулся Собакин. Жена встретила его внизу:

— Нынче гости пожаловали из Москвы, с ними Мишутка. По делам государевым, — зевнула, перекрестила рот, — опять эту мороку разводить будут на Трубеже.

— Слыхал, слыхал без тебя, — пробурчал Собакин, явно недовольный словоохотливостью жены, проговорил: — Поутру бы поранее послать за Еремеевым.

Утром под предводительством Апраксина осматривали окрестности Переславля.

— Перво-наперво государь велел определить место для дворца. Акромя надлежит выбрать, где быть хоромам царицы и царевича, челяди разной, конюшням.

Полдня исходили берегом от Трубежа за Горицкий монастырь, наконец за Веськовом поднялись на высокую гору, пологий склон которой был покрыт небольшими курганами.

Уставший порядком Федор первым взобрался на гору, присел на пенек.

Вокруг шумел листовой березняк, подальше начинался сосновый бор. С крутого отрога на пожухлом спуске виднелся глубокий овраг. Апраксин вытер мокрые залысины, встал, не надевая шапки, подошел к спуску.

— Лучшего места для дворца не сыщешь, — высказался он. — Каково мыслишь, воевода?

— Пожалуй, так. — Собакин потеребил бороду, лукаво прищурился: — Далековато от городища, не набегаешься.

Бранд поддержал Апраксина:

— Рядом с дворцом и стапель для судов. Наклон добрый для спуска на воду. Место от ветра укрытое. К тому же здесь и речка добрая по оврагу течет.

— На том и затвердим. Государь, пожалуй, одобрит, — закончил разговор Апраксин. — Теперича почнем десятников приискивать. Днями сюда Роман Карцев пожалует, стряпчий. Он по части сооружений мастак.

В Переславле началась суета, канитель. Где заготавливать лес строевой, сосну, ель, где приискать камень, в каких монастырях изготовить кирпич, откуда везти глину, известь…

На Плещеевом озере строили для царя дворец, а в окрестностях Преображенского и Семеновского он затеял потешную битву двух «полководцев», «генералиссимуса» князя Федора Ромодановского и его неприятеля, «генералиссимуса» же, царского спальника Ивана Бутурлина.

Армия Ромодановского состояла из Преображенского и Семеновского полков, двух полков выборных солдат с конным отрядом рейтар и гусар, у Бутурлина было столько же стрелецких полков и конницы. Первая армия именовалась «нашей», вторая — «неприятелем».

Три дня с перерывами десятки людей сражались друг с другом. В пылу атак конница с размаху вклинивалась в пехотные порядки, обнажались, ломались шпаги, применялись разные хитрости для обмана неприятеля, брали в плен. Рявкали пушки, посвистывали деревянные ядра. Стонали раненые и увечные. Раны случались и смертельные.

Был у Федора Апраксина добрый товарищ, однолеток, спальник царя князь Иван Долгорукий. Отчаянная голова и открытая душа.

В разгар осени в Переславль с нарочным Федору Апраксину доставили письмо царя. «Федор Матвеевич, — делился своим горем Петр с Апраксиным. — Против сего пятого на десять числа в ночи, в шестом часу князь Иван Дмитриевич от тяжкие своея раны, паче же изволением Божиим, переселился в вечные кровы, по чину Адамову идеже и всем нам по времени быть. Посем здравствуй. Писавый Петрус».

До этого царь писал несколько раз только матушке-царице, единожды брату царю Ивану Алексеевичу. После этих двух самых близких людей третьим свойским лицом, кому царь поверял свои сокровенные переживания в разлуке, оказался Федор Апраксин. Он и останется таковым до последних дней жизни царя всея Руси.

Получив весточку от царя, Федор в тот же день сходил к устью Трубежа, поставил свечку в церкви Сорока Мучеников по усопшему князю. Забрел к отцу Дионисию.

— Разделим печаль государеву, коли он тебе ее поверил. В субботу отслужим панихиду в нашей церкви по скончавшемуся, — не раздумывая, решил игумен.

Глубокой осенью, в слякоть, примчался Петр. Приехал не один, с потешными и мастерами-иноземцами. Вместе с Апраксиным сразу поехали в Веськово. Взбежал он на гору, похвалил Апраксина:

— Место доброе подобрал.

Каменщики закладывали в ямы для фундамента огромные камни. Апраксин повел царя вниз к строящейся пристани:

— Суда мы нынче перевели из Трубежа сюда, пристань ладим.

Петр подошел к фрегату, уткнувшемуся носом в приглубый берег.

Небольшие волны лениво подбивали корму фрегата, словно подталкивая ее выше на берег. Смерзшиеся снасти припорошило снежком, ажурной вязью белели на темном фоне надстройки и мачты.

Принесли лестницу. Петр полез на борт фрегата, за ним цепочкой Апраксин, Брандт, Еремеев. Петр спрыгнул на палубу, поманил стоявших в стороне иноземных мастеров.

— Мэтью, Клас! Айда на фрегат.

Больше часа лазили гости по фрегату. Выбравшись на палубу, Петр закурил трубку, спросил у Класа:

— Как сладили фрегат?

Клас улыбнулся:

— Для такого озера корабль неплох, для моря другие пропорции надобны.

Брандт немного покраснел, о чем-то заговорил с Класом по-голландски.

— Будя вам спорить, — добродушно сказал Петр, — ты, Карстен, все спроворил наилучшим манером. Пушечные станки на загляденье отделал. Токмо где пушки, Федор?

— Другой раз в Пушечный приказ отправлял Кикина, не отказывают, но и не досылают. Обещали из Тулы.