Наталья Головина - Возвращение Страница 21

Глава восьмая

Разгром

В феврале 1848 года пришла весть из Парижа о тамошних событиях. Газеты писали о баррикадах, о революции!

Александр с «генералом» Тучковым бросились к журналистам: знают ли они что-то достоверно? Парламентские схватки и уличные бои были описаны так подробно, как если бы те при них присутствовали. Они засмеялись: нет, но так примерно и окажется!

Герцен с семьей едет в Париж. Там сейчас решаются судьбы… его судьба.

На границе была тщательная проверка паспортов и немалые затруднения в том, чтобы его впустили во Францию.

Границы не отменялись, это ясно, но все же досмотр, производимый все теми же жандармами от имени республики, — это был дурной знак.

В дни, последовавшие за его приездом в Париж, Александр обходился почти без сна, порой сутками не заглядывал домой. Нужно было обследовать город, нащупать его пульс. Он был прерывист, странен.

Схлынуло первое ликование. В национальном собрании, по наблюдению Герцена, неплохо знавшего здешних политических лидеров, заседали те, кого не было на баррикадах. Улицы были пусты, и по ним патрулировали войска. Торговцы активно вооружались: крупный денежный взнос и сшитая за собственный счет гвардейская форма давали право участвовать в событиях с оружием в руках.

В Тюильри, где прежде перекликались в аллеях дети и громада дворца пряталась в зелени гигантских каштанов, горели костры из срубленных деревьев, разбили бивак конные полки. Под шумок новоявленные гвардейцы грабили конкурентов-лавочников и прямо на углях жарили бараньи туши. Повсюду блестели штыки.

Михаил Бакунин с первыми залпами, раздавшимися в феврале, добрался из Германии пешком до Парижа и на пару с вновь выбранным префектом городской полиции Коссидьером сутками был занят помощью баррикадистам. Теперь был услан из Парижа поднимать восстание в Пруссии — подальше.

Разогнана была демонстрация в Марселе; расправы в Руане, Лиможе. Да полно, республика ли это?! — спрашивал себя Александр.

Герцен поселился в доме на углу улицы Мира. Там же жили Тургенев, Анненков и Адольф Рейхель. Им нужно держаться вместе.

Начинался спад событий. Пятнадцатого мая рабочие ворвались в национальное собрание с требованием дать слово их представителям. Они вскоре были арестованы. Это означало, что маски сброшены. Слово «социалист» уже стало клеймом у буржуа. Впрочем, их не оставляли попечением в тюрьмах. Около решетки дома заключения Консьержери шла бойкая торговля съестным. Патриотически настроенная булочница протягивала сквозь решетку пальчики для поцелуя… выше, выше…

Начиналось же так: неурожаи и промышленный кризис привели к тому, что каждый второй трудоспособный в Париже был безработным, невиданно выросли цены. В феврале правительством Луи-Филиппа была расстреляна манифестация в столице — и за ночь в ней выросли полторы тысячи баррикад. Король бежал и отрекся от власти. Вдохновляла повстанцев еще и Италия… Париж красноблузников отстаивал свои требования на баррикадах и торопил прочих с провозглашением республики: если не будет объявлена в течение суток — работники возьмутся за оружие! Ими было завоевано (на несколько месяцев, увы): сокращение рабочего дня на фабриках, возвращение мелких закладов из ломбардов — нищие одеяла, обувь, посуда; созданы были также коммунальные мастерские, призванные обеспечить занятость для тысяч безработных.

Обездоленные занимались в их рамках благоустройством улиц, поскольку промышленники не спешили с открытием убыточных в смутное время фабрик. «Коммунальным пролетариям из милости» порой приходилось рыть траншеи, с тем чтобы снова закапывать их… За это платили налогами обыватели. Таким образом, трудовой Париж, понимал Александр, был насмерть поссорен с буржуазным.

Уже к лету половина коммунальных мастерских была распущена. 22 июня последовало парижское восстание.

Герцену особенно запомнилось одно из событий, ему предшествующих, — разгон мирной манифестации республиканских сил. Запомнилось потому, что методы ее организации показали ему во всей наглядности последующую судьбу французской революции.

…В кафе социалистов было, как всегда, людно. Обсуждалось предложение: собрать всех баррикадистов и грозно продемонстрировать правительству их численность. Впрочем, были и сомневающиеся. Сазонов же и еще немногие с жаром говорили о славе, которая ждет участников этой акции.

— Но ведь они пойдут под пушки гвардейцев! — в числе прочих возражал им Александр.

Ему заметили в ответ, что спокойнее писать дома скептические пассажи. Общее мнение склонилось все же наконец к проведению манифестации.

— Так ты пойдешь? — спросил его, когда расходились по домам, Сазонов.

— Кто же сказал, что я никогда не делаю глупостей, — вздохнул Александр. Он должен был подчиниться решению большинства.

— Вот таким я тебя и люблю! — заключил Николай Иванович.

И вот манифестация. Десятки тысяч людей с недоумением на лицах толпились на бульварах. Никто не знал, что же делать дальше. Построились и с «Марсельезой» двинулись к национальному собранию. Как вдруг им загородили путь драгуны и отрезали половину колонны. И все же в силе оставался приказ повстанцам не применять оружия.

Драгуны рубили плашмя, а при малейшем сопротивлении — остриями сабель. Оратора, видел Александр, стянули с уличной тумбы с перешибленным прикладами горлом. Раздались поначалу холостые пушечные залпы. Начальник артиллерии Гинах и драгунский капитан Форестье хотели обойтись без крови. (Они будут расстреляны после версальского процесса.) Затем по манифестантам ударила прицельная картечь.

Герцена, едва увернувшегося из-под копыт лошади, выхватил из толпы молодой литейщик, знавший его по республиканским митингам.

— Все пропало! — прокричал он. — Пока не перекрыли путь, уходите! — И сам скрылся в боковом переулке.

Уцелевшие к вечеру вернулись на баррикады.

Однако если бы даже эта «процессия растерянности» и завершилась иначе, то что же дальше? Все та же величественная нерасторопность лидера республиканцев Ледрю-Роллена и бурная безнамеренность маленького человека с бравурными жестами — социалиста Блана. Уже сейчас Герцен слишком знает их, чтобы чего-то ожидать от их деятельности. Тесное же личное его знакомство с ними впереди — в Лондоне 1850 года, в среде бежавших туда лидеров разгромленной французской революции.

Между тем на площадях и в фабричных районах продолжались бои. Особенно упорное сопротивление гвардии было оказано в пригороде Сент-Антуане. Работницы там заняли чулочную фабрику и вывесили красное знамя. Их расстреляли из пушек.

Уличная сценка: очень юный гвардеец, почти мальчик, с воспаленными глазами пытался пожинать лавры среди обступивших его знакомых, видимо, возле своего дома. «О н и тоже хорошо… хорошо дрались, — говорил он. — Но и мы заплатили! Сколько их падало… Я сам до дула всадил штык пяти или шести человекам — попомнят!» Он казался пьяным и одичённым кровью. Женщины были бледны и молчали; одобрительно сплюнул дворник. Мальчишка с надеждой, безумно выкатив глаза, смотрел на одобрявшего. Все скорбно разошлись. Юный гвардеец был лет пятнадцати — чрезвычайно «пластичный» возраст. Мальчишка, из которого сделали убийцу…

Герцен молча уклонился от его взгляда и отправился дальше, к Елисейским полям, где он должен был принять участие в митинге. Как вдруг раздался крик из респектабельной подворотни:

— Не пропускайте его, я видел его с мятежниками!

Подоспевшие дворники повели его в комиссариат полиции. Что могло окончиться расстрелом…

Чиновник полиции был крайне насторожен и запросил о нем сведения в русском посольстве. Посоветовал впредь избегать выходить из квартиры.

Дома его ждал обыск. Натали была крайне нервна. И говорила обыскивающим с ненужным вызовом:

— У меня вот там есть несколько занимательных бумаг, пройдемте! — Протянула им хозяйственные счета. Губы ее дрожали.

Те с самым серьезным видом ознакомились со счетами.

Наконец ушли.

Немало обысков пережили Александр и Натали, сразу повеяло прежним…

В их квартире собрались затем русские друзья, живущие в том же доме. Обсуждали происшедшее. Как вдруг встревоженно прислушались: что это?! Был слышен барабанный бой, и вдали раздавались размеренные залпы.

Это расстреливали…

В последующие дни станет известно, что войска республиканской Франции высадились десантом в Италии для подавления Римской республики, завязались бои. В самом же Париже были расстреляны одиннадцать тысяч повстанцев.

Но и тогда, во время гремевших день за днем залпов, ощущались и угадывались размеры катастрофы…

Русские жильцы дома сгрудились у Герценов. Заходилась рыданиями Елена, и билась головой о стену Наташенька. «Генерал» полдня держал ее голову у себя на коленях. У всех были зеленые лица…