Сергей Мстиславский - Накануне Страница 21

Сразу надо было. А теперь — похоже, что поздно.

Поздно. Полковник улыбнулся, покивал благодушно.

— Ну, господь с вами: грех да беда на ком не живут. Замутили вам было головы, вижу. Да к честному никакая вражья, изменническая зараза не пристанет. Я вас, слава богу, не первый день знаю: честные вы, отечеству истинно преданные ребята. Накатило — прошло! Так и быть, взыскивать ни с кого не буду. В казарме сейчас отец Георгий молебен служить будет по случаю победы над немцами: кстати и свое прегрешение замолите. Налево кругом, марш!

И сам двинулся первый, с левой ноги, по-строевому. Четко отбил поворот фельдфебель, в шеренгах — минутная дрогнула как будто заминка, но тотчас мотнулись в одном, в другом ряду, обертываясь на месте, папахи, перемешались лица с затылками, затопотал шаг, с десяти на сто, на двести, на четыреста ног. Колонна двинулась, подравниваясь на ходу, к дверям казарменного помещения. Фельдфебель на фланге вышагивал, радостно вынося в такт ноге руку, приговаривая ласковым, поощрительным баском:

— Ать, два! Ать, два!

От дальнего флигеля гурьбою спешили, оправляя револьверные кобуры, офицеры. Перед ними трусил в епитрахили, с крестом и евангелием в золотом, кованом переплете, волосатый и чернявый поп.

Последним повернулся дежурный винтовочный взвод. Молча, друг на друга не глядя. Не все, однако, пошли: часть сбилась в кучу. Примкнувший к задней шеренге, когда стали строиться, Ивасенко подошел к Мартьянову.

— Ты чего ж это… сдал?

Мартьянов ответил угрюмо:

— Все равно не вышло б дело. Не тот в ребятах заряд… Казарма — она казарма и есть…

— Ну и что? — обидчиво откликнулся голос. — Мы разве против народу? А только на рожон переть действительно смыслу нет. Зазря шею сломаешь…

— Зазря! Развесил уши! — гневно крикнул Ивасенко. Мартьянов, поджав губы, молчал. — Он же обманет, полковник твой.

— Обманет — тогда и разговор будет: все равно пропадать, — ответил солдат. — А я так думаю: расчету ему обманывать нет.

Кучка вкруг Мартьянова понемногу редела: один за другим отходили солдаты, особо осторожно как-то неся винтовки, словно боясь брякнуть, особо осторожно ступая по снегу. Кто-то за мартьяновской спиной цокнул языком сожалительно:

— Что ж теперь будет? Заберут тебя, Мартьянов, как пить дать.

— Ну, это брось! — оборвал другой. — Не выдадим!

— Выдашь! — резко сказал Ивасенко. — Уж раз дошло, что стадом назад, молебен петь, — теперь до последнего докатится рота.

Мартьянов вскинул винтовку на плечо.

— А ну, кто со мной? Я в помещение назад не пойду. Пусть лучше в бою убьют, чем на задворках где расстреляют.

Солдаты кругом дрогнули, переглянулись.

— Куда? Пропадешь пропадом… Нас тут действительно, если считать, горсть. Что мы супротив всего гарнизону. На каждого по десять тысяч придется… Так, брат, и богатыри не воевали…

— А рабочие? — оборвал Мартьянов. — Рабочие у тебя не в счет.

— Рабочие что! С голыми руками ходят.

— То-то и есть! — загорячился Мартьянов. — С голыми руками — и то идут. А у нас подсумки полные: боевой комплект патронов начальство выдало, не поскупилось. За кого рабочие встали? За себя, что ль, одних? За всех, и за нас, за весь народ. Так что ж это: безоружные в бой, на смерть пойдут, а мы с оружием за стенкой ждать будем?.. Неволить я, между прочим, никого не неволю. А за себя пойду!

Он двинулся к воротам. Еще трое отделились от кучки, пошли к казарме. Ивасенко махнул рукой остальным.

— Баста языком трепать. Двум смертям не бывать, а одной — не минуешь. Марш!

Дневальный у ворот посторонился, пропуская тянувшихся гуськом солдат.

— В наряд, что ли?

— В наряд, — кивнул Мартьянов, подсчитывая глазами вышедших следом за ним. Семнадцать… трое, кажется, еще догоняют… С ним, стало быть, всего всех двадцать один.

Надо принимать команду.

— Стройся. На плечо! Шагом — арш!

— К Гостиному, к своим. Может, послушают, а, Ивасенко?

Ивасенко не ответил. Маленькая колонна, заходя левым плечом, обогнула Конюшенный корпус, перешла мостик, второй и по набережной канала зашагала к Невскому.

Глава 29

Удача полковника

Полковник вышел из помещения четвертой роты веселый.

— Ну, никто как бог! На сей раз пронесло.

Теперь к командующему Хабалову на Гороховую, в градоначальство. Штаб временно переместился туда — ближе к месту действия и связь прямее с полицией: руководство войсками и полицейскими ныне объединено. Доложить генералу о происшедшем, испросить приказания двинуть к Конюшенным корпусам надежную и сильную часть с пулеметами, окружить, арестовать солдатню. Сопротивления не будет, дежурный взвод ружья составил, и к пирамидкам приставлены по отбору фельдфебеля особо надежные люди: разобрать винтовки бунтовщикам не дадут. Ну, а с зачинщиками расправа недолгая: в городе военное положение.

Мартьянова, между прочим, в роте он после "укрощения строптивой" на молебне как будто бы не видал. И фельдфебель двадцати не досчитался винтовок: куда-то запрятали, наверно, солдатишки. Может быть, и сами запрятались. Ладно, разыщутся. На полторы тысячи человек двадцать — не страшно.

Полковник шагал бодро по набережной канала, призванивая шпорой: на заледенелых плитах особенно звонок шаг. На набережной было безлюдно. К вечеру всегда затихает, а сегодня после стрельбы улицы еще раньше очистились. Можно идти без охраны.

Обгоняя полковника, рысью прошел взвод конной полиции. В том же направлении, к Невскому. На рысях. Опять, что ли, прорвались откуда-нибудь господа… пролетарии?

"Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"

Полковник покачал головою смешливо. Придумают же! "Всех стран". Лозунг такой, очевидно, потому, что на всех нелегальных бумажках, которые находили в казармах по обыскам, всегда напечатано поверху особым шрифтом: "Пролетарии… соединяйтесь". Мартьянов, оказывается, давно уже у ротного на замечании. Подозрение есть, что именно он прокламации в казарму таскал. А разговоры вел — это уже вполне определенно. И фельдфебель как-то встретил с рабочими… Черт знает что! По строю и стрельбе — первый в своем взводе и вообще из лучших в роте, фронтовик, боевые отличия имеет. Мог бы до фельдфебеля дослужиться, так нет же, понесла его нелегкая…

Шеренга, уже далеко впереди полковника колыхавшаяся размеренно в седлах, внезапно и круто осадила коней. Взблеснула сталь поспешно обнажаемых шашек. Полковник поморщился. Очевидно, на Невском прорыв. Будет атака. И вообще проволочка: пока расчистят дорогу, уберут убитых и раненых…

Он продолжал, однако, идти, только замедлив несколько шаг, чтобы дать городовым время кончить.

Черные спины конных заколыхались, закивали султаны на шапках: городовики подымают коней на галоп. Но в тот же момент нежданный, короткий и гулкий прогрохотал залп. Полковник увидел, как шатнулся в седле, рухнул, цепляясь за гриву, всадник, дыбясь опрокинулась лошадь… вторая… Взревом неистовым накатилось «ура». Секунда — и навстречу полковнику замелькали, мотая на бешеном скаку мундштуками, оскаленные конские морды, гривы разлетом, искаженные страхом и злобой усатые лица.

Конные пронеслись. Вслед им, рябя, как волны прорвавшего плотину льдистого половодья, накатывалась толпа. Полковник метнулся к чугунным литым перилам. За перилами — вниз, по отвесу, близко приткнутый к гранитной облицовке канала борт зачаленной к набережной на зимование баржи, высокий, обвисший сосульками льда. На борт, по борту, с борта на лед, на ту сторону. Он занес ногу, путаясь в полах мехом подбитой шинели. Но те, в полушубках, уже набежали, почти что в упор. Полковник увидел безусое, молодое лицо, под черным заломленным картузом, белый шрамик на подбородке. Он выхватил револьвер из кобуры, вскинул дуло, уже сидя на перилах верхом, отгибаясь, чтоб спрыгнуть.

Поздно. Чья-то рука, сбоку вщемившись, размахом, между затылком и воротником зажала толстую, напруженную шею, дернула; тело мотнулось, выстрел ударил без цели под ноги, в снег. С неистовым визгом скользнула из ножен шашка, женщиной какой-то схваченная за эфес.

— В народ стрелять! Убийца! Палач!..

Клинок резнул полковника по виску, неумелым, но тяжелым ударом, плюща по шапке гвардейскую павловскую рогатую звезду. Толпа отступила мгновенно. Остался только один. Этот один спокойным, уже рассчитанным точно движением приставил к уху полковника вороненое дуло и нажал спуск.

Ряды расступились, пропуская солдат. Мартьянов подошел к трупу.

— Наш полковник.

Подумал, сощурился.

— Вот что, товарищи рабочие… Здесь неподалеку — вон, отсюда видно, — Конюшенный корпус. Там у нас рота по его, вот этого самого, уговору одумывается… Добежал бы кто до ворот, сказал дневальному, что он здесь валяется, уговорщик… Пусть заберут, посмотрят… Может, и в самом деле… одумаются.