Александр Шмаков - Азиат Страница 21

Над городом едва взошло солнце и недвижно повисло в туманном воздухе. В белесой мгле слышался перезвон трамваев, протяжные звуки гонга, предупреждающие столкновения.

К полдню сырость разогнало, унылость улиц исчезла — город проступал яснее, четче, словно на проявленной фотографической пластинке.

Герасим Михайлович решил еще раз проехать по Лондону, побывать на Хайгетской возвышенности, откуда открывалась широкая панорама британской столицы и ее окрестностей. Он пригласил с собой Андрея, не знавшего, куда девать себя в последний день.

Они забрались на верх омнибуса. Покачиваясь, омнибус вынес их на площадь Британского музея.

— Так и не побывал в библиотеке музея, где работал Маркс? — спросил Герасим.

— Нет, — отозвался Андрей, — боялся заблудиться. Тут все улицы на один манер, заберешься куда-нибудь и не выйдешь…

— Сегодня поездим и посмотрим на столицу англичан. Едва ли побываем здесь во второй раз.

— Нет уж! Для меня этой поездки хватит на всю жизнь.

Омнибус катился сначала тесным коридором, потом как бы вырвался из каменного ущелья многоэтажных домов, и перед глазами открылись тихие скверы с парадными коттеджами и железными оградками, увитыми зеленью. Но вот омнибус снова нырнул в мрачный коридор, и потянулись грязные переулки с развешанным на веревках бельем. Тут ютился рабочий люд. Играли оборванные, бледные детишки.

Андрей покачал головой.

— Похожи на киевские предместья, та же нужда и голытьба. Везде одно и то же… Когда же изменится такая жизнь?

— Мы не доживем, так дети наши по-другому жить будут, по-человечески.

Они выбрались на окраину города к Хайгетским возвышенностям, где распластался Гайд-Парк, дошли до пруда. Как в зеркало, смотрелись в воду росшие по берегам плакучие ивы и ольха. Тенистые аллеи уходили в глубь разросшихся тополей, лип, могучих дубов.

Присели на скамейку. Сюда не доходил городской шум, и воздух был чист. Дышалось легко.

— Какая благодать-то! Как у нас за Днепром.

— Как у нас на Белой!

Они рассмеялись. Каждый мысленно был уже дома, далеко отсюда, в своих родных краях. На какое-то время забылось хмурое утреннее небо и седые дни Лондона. Перед глазами встали друзья, жены, дети…

И вот наступил час расставания. Условились встретиться на квартире Алексеева. Хозяина не было дома. Он уехал на Парламентский холм, где с группой делегатов прощался Плеханов.

Владимир Ильич, находившийся под впечатлением раскола, старался не выказывать своего состояния, энергично вселял уверенность. Важно было поддержать дух, внушить, что отныне образована пролетарская партия нового типа, партия большевиков, завершен процесс объединения революционных марксистских организаций в России.

Сидели за дубовым столом, пили кофе с кексом, беседовали. Владимир Ильич знал: делегатам предстоит рассказывать там, в России, правду о съезде, которая укрепила бы ряды социал-демократов, убедила рабочие массы в правоте большевиков.

— Не преувеличивать наши трудности, не преуменьшать опасности. Только правда, правда и еще раз правда о съезде обеспечит нам победу, — спокойно и проникновенно говорил Владимир Ильич. — Нам сейчас очень важно, архиважно, быть ближе друг к другу, знать все, сплоченнее и энергичнее действовать…

Он улыбнулся и словно согрел этой улыбкой.

— Не падайте духом. Наша правда восторжествует.

Мишеневу нравилась спокойная убежденность, с какой говорил Владимир Ильич.

— Гоните прочь пасмурное настроение, — сказал Ленин. Глаза его опять зажглись живым, увлекающим огоньком. — Помните, товарищи, в политике жертвы неизбежны. Мы теперь знаем, кто наши друзья, кто недруги, и будем беспощадны в борьбе со всеми, мешающими нашему движению вперед — к цели, намеченной съездом…

На короткое мгновение Владимир Ильич задумался и убежденно продолжал:

— Свежий ветер открытой свободной борьбы, какая была на съезде, превратился в вихрь, который смел, прекрасно смел кружковщину. К общему огорчению нашему, заскорузлая кружковщина осилила молодую партийность. Но это ненадолго, друзья. — И он еще убежденнее повторил: — Наша правда восторжествует, не может не восторжествовать. Уместно напомнить чудесное изречение Чернышевского: «Революционная борьба — не тротуар на Невском проспекте…» Если первый съезд РСДРП провозгласил основание партии, то отныне партия создана, и она будет возглавлять всю революционную борьбу рабочего класса…

Надежда Константиновна сидела рядом с Лениным. В белой кофточке под шерстяным сарафаном с широкими бретельками, она опять напомнила Мишеневу учительницу Кадомцеву. Крупская переглянулась с Владимиром Ильичей и подала Герасиму знак. Мишенев встал, отошел к окну, где остановилась Крупская.

— Герасим Михайлович, — она обратилась к нему просто, душевно. — Мы договорились с Владимиром Ильичей. Вы по-прежнему остаетесь агентом «Искры» по Уралу. Надеемся на полную и обстоятельную вашу информацию о тамошней жизни. Пишите полнее обо всем интересном и важном, товарищ Азиат.

Герасим Михайлович, обрадованный доверием, с готовностью отозвался:

— Постараюсь выполнить ваше поручение, Надежда Константиновна.

— Это поручение Владимира Ильича, — поправила его Крупская. — Кажется, в сентябре состоится суд над златоустовскими рабочими. Пожалуйста, напишите из зала суда. Постарайтесь проникнуть туда, а если не удастся, сделайте это через надежного человека.

— Обещаю, Надежда Константиновна.

Крупская доверчиво заглянула в глаза Герасима Михайловича.

— Ни пуха, ни пера вам, Азиат, — и коснулась его руки.

Они подошли к столу.

— Русской социал-демократии приходится пережить последний трудный переход к партийности от кружковщины, — развивал свою мысль Владимир Ильич, — к сознанию революционного долга… к дисциплине. Мы все еще доживем до социалистической революции, неправда, доживем! — бодро закончил он, привстал со стула, ухватил пальцами проймы жилета.

— «Ради бога, осторожность, осторожность, господа!» — повторил слова Некрасова Ленин, потер высокий лоб, и добрая улыбка отразилась на его лице.

Все встали, готовясь покинуть комнату. Мягко прозвучал голос Владимира Ильича:

— Присядемте перед дорогой по старому русскому обычаю.

Присели, помолчали. Первым поднялся Ленин.

— Большой удачи вам, друзья и товарищи! В добрый путь!

Владимир Ильич крепко пожал руки делегатам. Он проводил их до калитки. И задумчиво смотрел вслед, пока они не скрылись в вечерней мгле Лондона.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Хаустов навестил Мишеневу. Анюта сидела у окна и читала, рядом в кроватке-качалке спала дочурка.

— Ну и жарища-а! — здороваясь, заговорил он с порога.

Анюта предостерегающе подняла руку.

— Живете-то как? — спросил он шепотом.

— На сердце тревожно, Валентин Иванович. Весточки нет?

— Вестей нет. Да и ждать нечего. Сам скорее вернется.

— И то правда, — сказала Анюта, — Кваску не выпьете?

— С удовольствием. Духотища страшенная. Видать, к дождю.

Пока Анюта ходила на кухоньку за квасом, Хаустов посмотрел на полочку с книгами, взял оставленную на столе и стал читать.

Вернулась Анюта. Наливая в кружку квас, спросила:

— Любите Некрасова?

Хаустов замялся, хотел сказать, что стихи — праздное женское чтение, но Анюта предупредила его, продекламировала:

Знаю: на месте сетей                                  крепостныхЛюди придумали много иных.Так!.. но распутать их легче народу.Муза! с надеждой приветствуй свободу!

Хаустов задумался.

— Нас с Якутовым приучала к книгам Надежда Константиновна Крупская. — Он улыбнулся, выпил квасу, поставил кружку на стол. — Однажды выпросили у нее Маркса. Читаем, значит, а понять не можем. Не по зубам нашим. А книжку-то возвращать надо. Якутов тревожится, как сказать Надежде Константиновне? Стыдновато вроде сознаться. Понес он книгу и на всякие уловки-увертки пустился. Потом рассказывал: аж пот прошиб, лицо вспарилось. Смеялись мы до слез. Надежда Константиновна поняла все, покачала головой и дала другую книжку. Тоже политическую, но полегче, по нашему, значит, уму-разуму…

Помолчав, Хаустов откровенно признался:

— Стихи-то, Анна Алексеевна, тоже понимать надо.

На щеках Анюты обозначились ямочки, она добродушно рассмеялась:

— Некрасовский стих весь на ладони.

— Это уж для кого как. Для другого, быть может, в кулаке зажат, — он снова потянулся к кувшину и заботливо спросил у Мишеневой: — Ну, помощь требуется? Говори, не стесняйся.

— Спасибо, Валентин Иванович. Пока ничего не нужно.

Они сидели и беседовали о своих товарищах по работе. Валентин Иванович вспомнил первую встречу с Владимиром Ильичей.