Избранник вечности - Анатолий Гаврилович Ильяхов Страница 21

городов. Голос Фив, как и голоса её союзников, по понятным причинам перешли к македонскому царю. Демонстративно выражая неуважение к Конгрессу с участием Александра, не явился представитель Спарты. Зачитали только его дерзкое послание: «Наши предки запрещали свободнорожденным спартанцам ходить за чужими полководцами. Мы сами себе вожди, цари и полководцы. И будет так всегда»… Участники не возражали, когда голос Спарты отошёл к македонскому царю. Поскольку представитель Афин запаздывал — а приглашение афинянам отправили почему-то с опозданием — его голос также перешёл к Македонии.

Когда ему представилась возможность выступать, амфиктионы увидели не юношу, а зрелого политика, воина; говорил он уверенно, убедительно:

— Вы дали царю Филиппу особую привилегию — стать командующим объединённым войском, наказать персов за осквернение греческих святилищ. Македония первой начала поход возмездия в Азию, наши воины уже находятся на Персидской земле. Но командующий, мой отец, погиб от рук заговорщиков, купленных за деньги персидского царя. Вот почему я прошу позволить мне исполнить ваше священное поручение и отомстить за отца.

Услышав речь взрослого мужа, никто не посмел отказать ему. Тем более что в Греции на тот момент не находились военачальники, способные возглавить Восточный поход. Месть за смерть отца — фактор существенный, а если ещё припомнить, что македонские гарнизоны стоят почти в каждом из греческих городов… Почему не принять доводы сына, пожелавшего даже умереть за благое дело?

Второй Коринфский Конгресс священной Амфиктионии продлил договор о военном союзе греческих городов с Македонией, подтвердив для царя Александра полномочия архистратига. По завершении Конгресса в городе прошли торжества с народными развлечениями.

* * *

Во время пребывания Александра в Коринфе в его резиденцию заспешили разного рода известные и неизвестные личности — философы, актёры и ваятели, художники, архитекторы и драматурги — все, кто желал погреться в лучах славы нового гегемона Греции, готовые свидетельствовать «радость, почтение и покорность». Многие из них не задерживались, исчезали, чтобы появиться во дворцах других правителей; а иные, счастливые царским вниманием, щедростью и заботой, оставались до тех пор, пока общение с ними не становилось ему или обеим сторонам в тягость. Более всех при царском дворе привечали историков и философов; Клитарху* и Аристобулу* предложили сопровождать Александра в предстоящем походе. А философа Онеси-Крита из Астипалей царь нанял для записей важных царских дел после его заявления:

— Александр, я готов записывать твои героические подвиги чтобы остановить время для потомков. Я не оставлю историю без твоего славного имени!

С этого дня Онесикрит стал одним из близких к царю советников. Особенно после того, как сообщил о Диогене, не так давно поселившемся в окрестностях Коринфа. Александр слышал о выдающемся чудаке ещё от Аристотеля; многое из сведений о нём казалось небылицами. Знаменитый философ сбежал в Коринф из Афин, где он «не нашёл Человека». Появилась возможность поговорить с мудрецом. Диогену сообщили о его желании встретиться, но философ не появлялся. Напрасно потратив три дня на ожидание, перед самым отбытием из Коринфа царь в сопровождении Гефестиона, Птолемея и десятка гвардейцев направился за город.

Пройдя за воротами вдоль берега моря, они обнаружили возлежавшего на песке пожилого и небрежно одетого человека. С безмятежным выражением лица он грел тщедушное тело в лучах низкого осеннего солнца. При виде незнакомцев не изменил положения, продолжая наслаждаться собственным состоянием души и тела…

Александр, готовый к любой выходке чудака, удивился, что этот человек при его появлении проявил презрительное равнодушие. К нему, самому могущественному человеку во всей Греции! Справившись с эмоциями, соскочил с коня, подошел к старику.

— Ты видишь перед собой Александра. Слышал обо мне?

— А ты видишь Диогена. Слышал обо мне? — прозвучал ответ.

Становилось понятным, что философ не желает проявлять к гостю ни беспокойства, ни уважения.

— Я Александр, царь Македонский. Ты не боишься меня?

— А разве есть причина тебя бояться? Неужели ты — Зло?

Александр в растерянности повернулся к свите, призывая стать свидетелями непредсказуемого разговора.

— Нет, я — Добро.

— Тогда зачем мне бояться Добра? — произнёс Диоген с полным безразличием. И добавил: — Киникам* незачем кого-то бояться.

Александр ухватился за любезно подброшенную тему:

— Почему тебя называют «киником»?

Искоса бросив на собеседника изучающий взгляд, философ усмехнулся краем губ.

— Платон виноват. Его насмешка. Назвал меня «кусачим Диогеном» за то, что нападал в спорах. Люблю причинять муки завистникам такого рода укусами. Но укусы неболезненные, они для настроения. Опаснее всего кусаются осведомители и льстецы.

Воспоминания о спорах с Платоном, видимо, взбодрили старика. Он повернулся, лёг спиной на песок и вдруг с озорным любопытством посмотрел на Александра, снизу вверх.

— Да, я кусачий. Кусаю, как пёс, как уличная собака. А киниками греки называют бродячих философов вроде меня; тех, кому ничего от них не нужно. Лишь бы не приставали с дурными вопросами.

Александр смутился. Выручил Диоген, продолжил свою мысль; видимо, ему нравилось такое сравнение:

— Ведь по-гречески «собака» — «кинес»; вот и прилипло ко мне прозвище. А я не обижаюсь. Понимаю, что живу, подобно псу — неприхотливо, дома своего не имею, питаюсь тем, что найду. Но спроси меня, доволен ли я такой жизнью, отвечу — доволен, да так, что на другую менять не хочу.

— Но зачем ты живёшь не в доме, а на улице? Не лучше ли быть тебе в тепле, в заботах родных и близких людей?

— Если бы я жил дома, как все люди, за глухими стенами из камня, люди бы меня не замечали, а я — людей. На улице я вижу плохих людей, их много. Они больны головой, их надо лечить любомудрием, иначе — философией; только она излечивает от всех недугов.

— Соглашусь с тобой. Но если ты пёс, то какой породы?

— Я вижу в тебе хорошего философа, если задаёшь подобный вопрос. Не зря молва говорит, что твой наставник Аристотель — лучший преподаватель Академии Платона. Знаю, знаю, как Платон жаловался, что Аристотель часто не соглашался с ним в спорах, брыкал его, как сосунок-жеребенок свою мать.

Сухие глаза Диогена неожиданно заблестели.

— Что же касается моей породы, когда голоден, я мальтийский пёс, а значит, злой, кидаюсь на всех. А когда сыт, я собака молосских* кровей.

Диоген коротко хохотнул:

— Многие её хвалят, а на охоту взять не решаются. Хлопот не оберёшься! Кто хочет общаться со мной, боится неприятностей.

Тем живу: кто бросит кусок — тому виляю хвостом, кто не бросит — того облаиваю, а злого человека — и покусаю.

Александр почувствовал себя свободнее, разговор начал интересно складываться. Помимо любопытства у него появилось желание понять смысл такого, казалось,