Рыцарь Стальное Сердце - Константин Колунов Страница 21

человек способен к самопожертвованию во имя другого, человек способен приподняться над своим животным началом и радоваться самому факту существования, даже если существование происходит в совершенно неподвижном теле. Двигаться и действовать, — уточнил бог, — не одно и тоже. Порой столько самых разнообразных движений совершает человек, но так и остается на месте с духовной точки зрения. Признаком подвижности Духа является благодарность. Если человек благодарит за всё, значит, он уловил суть мироздания, значит, он близок к Любви, как высшему проявлению свободного Духа.

Вся мировая история (ее видимая часть) построена на кровопролитии. Лучшая часть мировой истории заключается в делах любви и добровольном уходе из мира суеты в мир тишины, покоя и смирения…» Мама Сэма дальше не могла слушать Бога и перебила его монолог.

— Создатель, — возразила она, — одно дело, когда человек познал все и ушёл в затвор, другое дело, когда человека насильно ограничили в перемещении. Я и мой муж дорого бы дали, чтобы увидеть, как Сэм играет в футбол или катается на велосипеде. И сам он, думаю, с удовольствием променял бы возможность бесконечно размышлять на то, чтобы просто, то есть своими ногами, сходить в школу и вернуться обратно. Опять-таки, мой Христианский Бог, — Джина «завелась», — если бы тела не были важны, ты бы их не создал, ты бы не обещал всеобщего Воскрешения в новых нетленных телах. Кстати, твой сын тоже обладал телом и воскрес в теле так, что ученики могли его видеть, слышать, осязать. Поэтому давай отложим нашу беседу на другой раз, покамест, я не очень понимаю, что «кокон» — это твой подарок Сэму и нам, лучше я займу денег и вместе с Бобом куплю сыну телевизор». «Установите на верхней кромке кокона зеркало, — посоветовал Господь, — чтобы Сэм мог смотреть его и вообще видеть, что вокруг него происходит». «О, Боже, спасибо за отличную идею. Я скажу мужу и мы сделаем жизнь сына куда более интересной, чем она была в больнице».

Бог, продолжая разговор с Джиной, подал хорошую, если не сказать, гениальную идею Бобу. Он надоумил его выточить из куска дерева плоскую палочку длиной примерно 10 дюймов и сделать в конце её отверстие, чтобы вставлять туда ручки, карандаши или кисти. Таким образом, Сэм смог, когда его научили, писать и рисовать. Для рисунков Сэм предпочитал яркие краски. Лучше всего у него получались цветы и машины, сложнее всего было с животными и портретами — всё-таки кисти созданы для пальцев, а когда их держат в зубах или вставляют в палку и перемещают по листу бумаги с помощью движений шеи, результат выходит на первых порах так себе. Сам малыш Сэм был в восторге от изобретения отца и от их с мамой общего подарка — телевизора; и зеркало тоже очень пригодилось. Теперь он мог видеть всё, что делалось в комнате, а когда его подвозили к окну, мог наблюдать за тем, что происходит на улице. Фриско, надо сказать, впечатлениями не баловал: изредка проедет по улице автомобиль, пройдет пешеход, пробегут мальчишки, пробегут собаки — и больше ничего за весь день. Если бы не учеба — от скуки можно бы, по собственному выражению Сэма, окочуриться и сдохнуть. Обучение письму и чтению — этим занималась Джина, — продвигалось хорошо, а вот обучение лягушачьему дыханию заняло целый год, откуда только физиотерапевт Рут Дерби, пожилая женщина очень маленького роста и в очень больших очках, брала терпение.

На первое занятие Рут принесла модель лягушки в разрезе.

— Сэм, сейчас я расскажу тебе как дышат лягушки, — Рут говорила медленно, чётко, с отличной дикцией, как и положено настоящему преподавателю. — Смотри. Они втягивают воздух ртом, горло у них опускается вниз. Вот здесь, — Рут указкой ткнула в шею лягушки, — расположена ротоглотка, в нее поступает воздух. Затем амфибия… — Кто? — Сэм еще не знал такого слова.

— Амфибии, да будет тебе известно, — класс четвероногих позвоночных животных, включающий в себя тритонов, саламандр, лягушек и червей. Так вот, амфибия делает глотательное движение, и воздух проходит в легкие.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся Сэм, — это элементарно, стоило вам из-за этого приходить ко мне.

И Сэм попытался вдохнуть как ему сказали. У него ничего не получилось. Он попробовал еще раз и опять ничего, кроме отрыжки. Рут Дерби спокойно наблюдала за учеником. Те, кого она учила прежде Сэма, были столь же самонадеянными и их попытки были такими же неудачными. Раз за разом Сэм пробовал проталкивать воздух в легкие и у него ничего не получалось. Уже болели щёки, болел язык, болела шея, а он все не мог успокоиться. Наконец, Дерби остановила его.

— Сэм, — сказала она, — я вижу, что упорства тебе не занимать. Работать с таким человеком как ты одно удовольствие. Отдохни пару дней, а после попробуем снова. И, я слышала, ты хочешь собаку. О᾽кей. Если через год ты сможешь дышать сам пять минут, у тебя будет щенок, обещаю.

Когда Рут ушла, Сэм радостно сообщил: — Скоро вы с папой будете вытирать лужицы за Джинджером.

— Кто это? — спросила мама.

— Рут Дерби подарит мне щенка, когда я освою одно упражнение. Она говорит, что мне понадобится год, но через неделю училке придется раскошелиться и притащить собаку.

Мама улыбнулась — ее сынок был воодушевлен, а, значит, она сделает что угодно, лишь бы он подольше сохранял такое настроение. Забежим вперед и скажем: Сэму действительно понадобится год и один месяц, прежде чем он услышал в своей гостиной радостное тяфканье джек-рассел-терьера по имени Джинджер. Ох, и суетливый же был песик. Сэм, наблюдая за ним через зеркало, целыми днями хохотал, такие уморительные штуки проделывал песик. То он мужественно сражался с тапком, то играл в футбол резиновым мячиком, то с упоением грыз пластмассовую косточку, то дербанил ковер, то просто ловил собственный хвост и останавливался только когда падал от усталости. Да, Рут Дерби знала свое дело и умела держать слово. Сэм, увы, оказался ее последним пациентом. Через месяц, после того, как был подарен Джинджер, она умерла от инфаркта, и следующие два года Сэм занимался с другим терапевтом, чье имя история не сохранила для нас. Через три года Сэм уже мог жить отдельно от кокона целых три часа, потому что мышцы запомнили что нужно делать, и дышать стало проще. Спать он всё равно продолжал в барокамере, ведь для каждого вдоха требовалось сознательное усилие, а во