Дэвид Лоудз - Генрих VIII и его королевы Страница 22

Какую роль королева Анна играла, если она вообще ее играла, в этих тягостных событиях, не вполне ясно. Шапуис объяснил всю эту ситуацию следствием ее коварства, но это наверняка не соответствует истине. Генрих не нуждался в подталкивании со стороны своей жены, чтобы понять, что он должен действовать решительно. Какой бы упрямой ни была Екатерина, она бы никогда не подняла против него мятеж и не позволила бы использовать себя с этой целью, но Мария была молода и, возможно, податлива. «Невозможно описать любовь, которую эти люди (англичане) имеют к принцессе», — сообщал Шапуис 16 октября и продолжал советовать императору предпринять немедленные шаги, чтобы воспользоваться столь благоприятной ситуацией[93]. Карл желал реагировать не более, чем раньше, но Анна слишком хорошо знала о настойчивости Шапуиса, и если бы она заставляла короля принять жесткие меры по отношению к Марии, то это было бы разумной защитой своих собственных интересов и интересов своей дочери. Самым лучшим способом защиты, однако, было бы рождение сына, и к февралю 1534 года королева была вновь беременна. Генрих был уверен в успехе, и в апреле заказал своему ювелиру изготовить изысканную серебряную колыбель для ожидаемого принца, но после этого, в июле, случилось несчастье. Когда весь двор находился на летнем отдыхе, у Анны произошел выкидыш. Весь этот эпизод не вполне ясен, потому что создается впечатление, что его сознательно скрывали. Даже этот выкидыш — это всего лишь логический вывод из того факта, что не было сделано никаких приготовлений для родов. Плод должен был вполне сформироваться на восьмом месяце беременности, но мы не знаем, был ли это мальчик или девочка. Эта трагедия, по-видимому, обозначила конец долгого медового месяца Генриха с его второй королевой. Нахлынули воспоминания о неудачах Екатерины, и король, кажется, разрывался между инстинктивной потребностью обвинить во всем Анну и глубокими сомнениями в отношении собственных сексуальных возможностей. А не мог ли он во второй раз оскорбить Бога?

Мы не знаем, как восприняла эти новости Екатерина, но она должна была быть более чем человечной, если они не доставили ей некоторого удовлетворения. Шапуис был в высшей степени вознагражден, думая, что Бог выражает свое неудовольствие в связи с поведением короля так наглядно, и немедленно начал отправлять депеши о том, что Генрих имеет дело с «другой очень красивой фрейлиной». Личность этой дамы не установлена, и скорее похоже, что интерес короля к нее был чисто внешним — не более чем общепринятые в придворном мире «амуры». Хотя данное свидетельство посла сомнительно, существуют и другие указания на то, что король в эти месяцы посматривал на сторону, чем Анна была недовольна. Это не означало, что происходило что-то действительно серьезное, но для королевы, которая была в центре внимания с 1527 года, это явилось неприятным сюрпризом. Екатерина периодически бывала недовольна романами короля, но они никогда не посягали на ее статус. Когда он решил прервать их брак, это произошло не потому, что он предпочел другую женщину. Позиция Анны была другой. Она завоевала короля своим очарованием и сексуальной привлекательностью и могла потерять его точно таким же образом. Не было недостатка в жадных руках, чтобы оттолкнуть ее, когда она начнет спотыкаться. Итак, вместо того чтобы относиться к этим юношеским шалостям с легким пренебрежением, она стала сварливой и устраивала сцены. В действительности ей был известен лишь один способ удержать внимание короля. Он был отработан за пять тяжелых и напряженных лет ухаживанья, но это была тактика любовницы, а не жены. Дело усугублялось тем, что их отношения имели характер истинной страсти, склонной в бешеным ссорам и пылким примирениям, а королеве, как считалось, так вести себя не стоит. Генрих был во многих отношениях весьма посредственным человеком и, совершая переход от любовника к мужу, не оценил всей его сложности. Было бы преувеличением сказать, что их отношения осенью 1534 года стали более прохладными, но они определенно стали менее устойчивыми. Несмотря на свой громкий триумф в 1533 году, Анна так и не смогла расслабиться. Хотя Генрих в конечном счете был виновен в этом обострении, он постепенно стал находить все это утомительным.

Если бы она родила сына, вся эта история могла бы стать совершенно иной. Сам король утратил бы напряжение и смог сосредоточиться на производстве новых детей, а не на платонических галантных играх с фрейлинами своего двора. Анна, однако, никак не претендовала на роль дурочки или ничтожества, и привычное положение отодвинутой в тень королевской супруги вовсе не соответствовало ее стилю. Она оставалась такой, какой была до 1533 года, — хитрой и целеустремленной политиканкой. Ее острая восприимчивость и зрелость ума часто были более уместны в палате парламента, чем в будуаре. Сначала Генриху доставляли удовольствие перепалки с ней, и он прислушивался к ее советам, но в отличие от Екатерины, она так и не научилась промолчать, когда нужно. Если она не соглашалась с королем или считала, что он делает глупость, она ему об этом говорила. Подобно любовным ссорам, такие ситуации стали частью их жизненного стиля и часто казались безвредными, но Анна, как и Уолси, целиком зависела от благосклонности короля, и к концу 1534 года скользила по очень тонкому льду. Одним из постоянных источников напряжения была старшая дочь Генриха, поведение которой за те два с половиной года, которые она провела в доме своей сводной сестры, причиняло страдания ей самой и всем, с кем она имела дело[94]. Так как она отказывалась иметь отношения с кем-либо, кто не называл ее «принцессой», даже повседневное общение становилось почти невозможным. Она также унаследовала от своей матери панический ужас перед ядом, который держал в постоянном напряжении леди Шелтон, главную гувернантку, отвечающую за ее безопасность. Как ни был удручен Генрих ее отношением, он никогда не терял любви в Марии, и здесь таилась опасность, которая ясно представлялась Анне. В марте 1534 года, когда двор совершал обычный переезд, Мария отказалась двинуться с места, усмотрев какое-то посягательство на ее статус. Разгневанная леди Шелтон сама молча запихнула ее в носилки и отправилась в путь, что вызвало протестующие жалобы самой Марии и Шапуиса. Подобным же образом в сентябре 1534 года, когда епископ Тарба нанес официальный визит Елизавете от имени Франциска I, Марии физически воспрепятствовали самой предстать перед послом на том основании, что при дворе есть только одна принцесса, а ей положено оставаться в своих покоях[95]. Каждый такой эпизод мог быть представлен как жестокое преследование свободы совести, и ответственность обычно возлагалась на королеву. Это, во-первых, было связано с тем, что леди Шелтон была ее тетушкой, во-вторых, с ее предполагаемой враждебностью, а в-третьих, потому что было удобно в политическом отношении.

Анна превратилась в воплощение этого обычного средневекового козла отпущения, злую советчицу. Несмотря на Шапуиса, император вынужден был поддерживать с Генрихом государственные отношения в целях собственной выгоды. Следовательно, он предпочел поверить, что Анна интригует против Марии (и Екатерины) за спиной своего мужа. Подобным же образом Мария заставила себя поверить, что не отец подвергает ее такому безжалостному давлению, а злая женщина, которая приобрела над ним большую власть. В действительности ситуация была гораздо более сложной, и Анна балансировала между своего рода истерическими вспышками против Марии и довольно неуклюжими попытками привлечь ее к себе. Последние были отвергнуты, что вполне предсказуемо, но с совершенно ненужной грубостью. В начале 1534 года, когда королева совершала визит к Елизавете, она предложила сделку. Если Мария признает ее статус, она сделает все необходимое, чтобы восстановить ее добрые отношения с отцом. Ответ гласил, что Мария не знает никакой другой королевы, кроме своей матери; однако если любовница короля берется посодействовать ей, ее соответствующим образом отблагодарят[96]. Чтобы проглотить такое обдуманное оскорбление хладнокровно, потребовалась бы или бесхарактерность или чувство полной защищенности, а у Анны не было ни того, ни другого. Она не могла даже опереться на декрет о наследовании, который формально признавал Марию незаконнорожденной и возлагал права наследования на ее детей.

Абсолютная правомочность статуса была делом новым и неопробованным, и было вполне возможно доказать, что Мария, рожденная «in bona fide parentum», оставалась законной с точки зрения права, даже если брак ее родителей был впоследствии признан неправомочным[97]. Вот почему для Анны было так важно попытаться одержать победу над своим юным врагом, поскольку санкции, исполнение которых затягивалось, не могли окончательно разрешить эту проблему. Если только Марию удастся уговорить уступить или если Анна сможет родить сына, тогда эти сомнения можно будет отбросить. При таких обстоятельствах неудивительно, что королева постоянно изрекала страшные угрозы, переходя от намерения сломить упорство Марии к угрозе предать ее смерти, если король осуществит свой план поездки в Кале. Все эти сказанные в пылу фразы торжественно фиксировались Шапуисом, и их следует расценивать всего лишь как свидетельство нарастающей тревоги Анны. Она лишь слегка драматизировала, когда заявляла, что она сама — смерть Марии, а Мария — ее смерть.