Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость Страница 22

Задраиваю переборку.

Сквозь шум поезда слышу сопение похожее на лошадиное – или ошибаюсь? Стою в ожидании, и вдруг две руки ложатся мне на запястья. Стоя так размышляю должен ли я вырвать руки из объятий этого призрака и прогнать его или нет. В этот миг чувствую одну руку призрака на моей шее, а вторую на ширинке. Появилось ли это приведение из добрых духов? И тут это незнакомое существо еще теснее прижалось своей грудью ко мне – и все это без единого слова.

В мозгу, словно красная лампа тревоги зажглась; но затем все как в тумане, и не могу руководить своей волей. Состояние такое, будто я марионетка в ловких руках кукольника. А если они меня тут с этой леди застукают? Я могу еще думать. Но в этот момент фигурка выскальзывает из своих черных вещей и медленно, словно в сцене стриптиза, освещенная лишь бликующим лунным светом и ложится на мою постель, широко раздвинув бедра.

Скрежет тормозов. Ритм движения поезда замедляется. Затем как-то вдруг наступает тишина. От остановки поезда просыпаюсь. Что это? Станция? Световые блики веером проникают в купе. Опираюсь на боковую стенку и в течение секунды всматриваюсь в белый овал лица на противоположном ложе. Немая? Между нами не было проронено ни слова. Она была нема как рыба. Большая черная рыба. И через дверь купе она проскользнула словно рыба.

Поезд все еще стоит. Снаружи доносятся несколько выкриков, видны лучи фонариков. Луч света, похожий на палец, пролезает через щель оконных занавесок и скользит по бледному бедру, и тут же слышу тихое сопение. Затем в проходе шарканье ног. Напротив моего купе с силой бросают какой-то чемодан. Обрывки разговора. Ругань: густой бас и возражающий ему фальцет. Но металлический грохот вдруг обрубает эти голоса от тишины купе. Это недолгое молчание имеет что-то подозрительное, как будто кто-то караулит нас. Вот слышится какое-то шушуканье в проходе перед дверью купе. Шепот прямо напротив двери. С платформы раздаются два-три свистка. Мимо окна громыхает багажная тележка. Как только этот грохот стихает, отчетливо слышу ритмичное пыхтенье паровоза. Снова свисток и громкие крики: прямо перед окном двое орут друг на друга. Вдруг со стоном отпускаются тормоза. Очень медленно поезд трогается с места. Отчетливо ощущаю сопротивление длинного состава движению, но постепенно, словно очнувшись ото сна, состав набирает скорость.

А если купе захотят проверить? Нет, не думать об этом! Что же делать? Уговорить «немую» убраться из купе? Или просто лежать, как лежу? До Парижа? А сколько еще ехать до этого самого Парижа?

Вновь просыпаюсь: за окном начинает светать. Вздрагиваю как от удара: я один в купе! Теперь я еще больше уверовал: все происшедшее не было сном.

Не надо было оставлять в замке двери ключ, это была моя ошибка. Итак, это легкое, безмолвное существо исчезло. Она точно следует в Париж – значит она все еще в поезде. Но не могу же я искать эту черную даму по всему составу!

Черная дама! Так мысленно назвал я ночное виденье. Она и одета-то была во все черное: черное пальто, черная шляпка, черный бюстгальтер, черные чулки выше коленок. Я все это отчетливо видел в секундных бликах попадавшего в купе света.

Опа! А все ли цело в моем багаже? Руки у меня дрожат, пока его исследую. Фу! Все вещи на месте! Несмотря на это, что-то гнетет меня в глубине души. Вглядываюсь в белесую мглу за оконным стеклом. И в сердце рождаются строки: «Парень, ты спятил / Тебе нужно в Берлин / Туда, где сумасшедшая жизнь / Ты принадлежишь ему…» – эти строки словно заезженная пластинка снова и снова крутятся в голове.

Кто же это был? Хотела ли эта дамочка лишь отработать свое спальное место? А если эта особа является членом Сопротивления? Бритвой по горлу хватила бы и каюк…. А вдруг она больна сифилисом? О Бог мой!

Но как она уютно себя чувствовала: спальное место вместо стоящего, оплата натурой…. Да так и было.

Отдраиваю переборку и смотрю в противоположную сторону вагона. Что подвигло меня вообще пойти на такой риск? Надо было выгнать к черту эту мочалку! Наказать Симону? Я хотел бы сделать что-то в этом роде, чтобы отомстить Симоне. О господи, что за хрень лезет в голову!

ПАРИЖ

Опаловое утро на вокзале Монпарнасс. Водитель отдела уже ждет и помогает мне уложить весь багаж в машину. Затем мы усаживаемся сами и едем по городу. Время от времени впереди появляется и пропадает силуэт Эйфелевой башни, но, невзирая на это не могу уследить, где мы едем в какой момент. Внезапно мой взгляд падает на Сену, и река помогает сориентироваться: до отдела остается всего лишь пара сотен метров.

«Западный Отдел Пропаганды ВМС» написано на вывеске, размещенной на большой, выше человеческого роста, железной решетке окружающей дворик. Как же я ненавижу эту вывеску! Меня призвали как военного корреспондента, а не как пропагандиста. «Пропаганда» – это слово звучало для меня раньше как ассоциация с доктором Йозефом Геббельсом. Теперь я знаю, что Вермахт имеет свою собственную организацию в этом деле, и во главе стоит какой-то генерал. Вся контора подчиняется напрямую командующему группой ВМС-Вест. До 1942 года это был генерал-адмирал Заалвэхтер, теперь – Кранке.

На КПП узнаю, что шефа сегодня в здании нет: он уехал на охоту. Меня ждет его адъютант.

Мне повезло, что не надо встречаться с нашим Бисмарком, которому удалось на волне расцвеченных нацистских лозунгов и речей выбиться из Вестфалии. Необычная, вычурная смесь дворцового великолепия и мелкобуржуазного вкуса! Во всех лестничных нишах установлены телефоны внутренней связи, на стене конторы висят утыканные флажками карты Европы и мира. Покрытые черным лаком лестничные перила с медными, блестящими поручнями: fer forge , гобелены до потолка прямо на лестничных клетках. Хрустальные люстры, даже над лестничными площадками, увешанные чудовищными лампами из какого-то морского склада. Между мебелью в стиле Луи пятнадцатого стоят четырехугольные коричневые от морилки канцелярские шкафы: обычная для моряков грубая мебель. Свежесрезанные цветы, словно для встречи кинозвезды в вазах на лестничных клетках, один большой красный, в медной, чуть ли не до второго этажа вазе. И она будто кубок возвышается над всем этим пространством. Наш главный оратор правит в этом городском дворце, словно некий князь и предается своим страстям под всем этим великолепием.

Одним из его помешательств моей командировки было: на фоне золотых гобеленов изобразить жену одного офицера, Соню Купперс. Пока я поднимаюсь по ступеням лестницы, говорю себе: дорогая Соня! Ну, как ты умудрилась со своими уловками влезть даже во флотилию? Наверное, обвела вокруг пальца своего ангела-хранителя и зло эксплуатируешь его?

- Жаль, что вы не можете подождать, – начинает адъютант.

- Чертовски жаль! Но мне необходимо немедленно убыть в Берлин. Так сказать – еще позавчера: У меня приказ явиться к господину Рейхсминистру.

- Но вы прибыли слишком поздно!

Этот упрек адъютанта бьет меня как пощечина. Я вздрагиваю:

- Я просто не мог прилететь! – резко парирую. Более всего я бы хотел сейчас смыться отсюда. В конце концов, я выполнил наконец-то приказ: доложил в отделе о своем убытии. Но поезд на Берлин отправляется только вечером, с Северного вокзала. Но мне совсем не улыбается смотреть на всех этих жоподралов, давящихся перед отправкой на фронт.

- Вы бы меня здорово выручили, если бы доставили вовремя на ночной поезд, следующий в Берлин.

Адъютант шевелит губами, высчитывая время до поезда. Затем произносит:

- Отсюда – в 18.00. вы должны еще получить наши материалы для Берлина.

- Тяжелый случай! – невольно вырывается у меня. Охотнее всего я бы отдохнул, но оставаться в здании, значит скучать или не дай Бог, рассказывать о боях. Лучше оставить этот Palazzo и пойти в город, размять ноги. Правда придется отказаться от предложенного адъютантом обеда, хотя жутко не хочется этого делать. Я сыт обычно разыгрывающейся здесь сценой, пусть и временного приспособленчества – этими постыдными уступками и подобострастным молчанием. Хотя все же до полудня еще уйма времени.

Прощаюсь, стремительно выхожу на улицу и твердым шагом топаю в направлении Trocadero. Там присаживаюсь на какую-то тумбу из песчаника. Прямо передо мной раскинулось серо-голубое море домов, со шпилем Эйфелевой башни, торчащим, словно мачта одинокого корабля среди этого бескрайнего моря зданий.

Проклятая шайка! Все эти господа, что без зазрения совести меня эксплуатируют! Наверное, то, что я откомандирован в распоряжение Геббельса, это должно быть высшее посвящение.

Н-да. Геббельс. В моей памяти прямо отпечаталась его речь, которую он держал в берлинском Дворце Спорта. Более того: звук бурной овации, последовавшей за его речью, все еще звучит у меня в ушах. И дикий всплеск энтузиазма присутствующих в момент, когда Геббельс спросил: « Хотите ли вы тотальной войны?». Я сидел в кинозале и был готов провалиться сквозь пол. Посеяли ветер и пожали бурю – вот то, что сотворила эта свора бандитов. Подумать только: прошел уже год с той его речи во Дворце Спорта. А ведь там были не дрессированные обезьяны, которые визжали и одновременно превратились в бушующую от всеобщего ликования толпу, но это был народ, это были берлинцы, от души орущие в честь великого фюрера. А мюнхенцы, они, что вели себя по-другому, когда Геббельс их точно так же разогревал? После этой речи мы, во флотилии, назвали Геббельса «Доктор Йозеф – Победный рот». А теперь этому доктору мне придется смотреть прямо в глаза. Знать бы, что ждет меня в Берлине!