Роже дю Гар - Семья Тибо (Том 3) Страница 22

Несмотря на это, во время таможенного осмотра он пережил несколько неприятных минут. И только получив полную уверенность в том, что поезд наконец-то мчится по бельгийским рельсам, он заметил, что весь покрыт потом. Он забился в свой угол, скрестил руки на тщательно застегнутом пиджаке и с наслаждением погрузился в сон.

Весь шестиэтажный Народный дом в Брюсселе гудел сверху донизу, как гнездо шершней. С утра Международное бюро Социалистического Интернационала собралось на чрезвычайное заседание. Эта настойчивая попытка дать отпор империалистической политике правительств собрала в бельгийской столице не только всех вождей социалистических партий Европы, но и значительное количество активистов, съехавшихся отовсюду и решивших придать международное значение митингу протеста, который должен был состояться сегодня, в среду вечером, в цирке.

На деньги, которые Мейнестрель смог предоставить в распоряжение группы (никто никогда не узнал, из каких источников Пилот и Ричардли пополняли секретные фонды "Локаля"), около десятка ее членов прибыло в Брюссель. Местом своих собраний они избрали "Таверну Льва", ресторанчик на улице Рынка, близ бульвара Ансбах.

Там Жак и встретился со своими друзьями и передал Мейнестрелю пакет с документами Штольбаха. (Пилот тотчас же ушел в гостиницу и заперся у себя в номере для предварительного осмотра добычи. Жак должен был зайти к нему немного позже.)

Появление Жака встречено было радостными восклицаниями. Кийёф, первым заметивший его, тотчас же возвысил голос:

- Тибо! Какая приятная встреча!.. Ну, как дела? Становится жарковато?

Здесь были все завсегдатаи "Локаля": Мейнестрель с Альфредой, Ричардли, Патерсон, Митгерг, Ванхеде, Перинэ, аптекарь Сафрио, и Сергей Павлович Желявский, и пузатенький папаша Буассони, и "азиатский философ" Скада, даже молоденькая Эмилия Картье, розовая и белокурая, в косынке сестры милосердия; Кийёф всю дорогу в Брюссель пытался заставить ее снять косынку "из-за жары".

Жак улыбался, пожимал протянутые руки, счастливый, - счастливее, чем мог подумать сам, - что внезапно вновь обрел в этом бельгийском ресторанчике дружественную атмосферу женевских сборищ.

- Ну что? - сказал Кийёф, полагавший, что Жак приехал из Франции. Вчера они все-таки оправдали твою госпожу Кайо... Что будешь пить? Ты тоже любитель их пива? (Что касается его самого, то он презирал это "пойло для северян" и оставался верен сухому вермуту.)

Шумная веселость Кийёфа служила прекрасным выражением того более или менее общего всем оптимизма, который еще царил в течение последних дней в Женеве; дискуссии в "Говорильне", где Мейнестрель стал теперь появляться реже, не выходили за рамки отвлеченных умствований на темы интернационализма. И различные проявления пацифизма по всей Европе отмечались там с энтузиазмом, которого не могли поколебать даже самые неутешительные новости. Приезд группы в Брюссель, первые встречи с другими европейскими делегациями, присутствие официальных вождей - весь торжественный характер этого единения против войны являлся для большинства из них доказательством международной солидарности, активной и уверенной в победе. Правда, утренние телеграммы известили об объявлении Австрией войны Сербии и даже об обстреле Белграда, начатом минувшей ночью. Но они легко дали себя убедить, основываясь на австрийской ноте, что несколько снарядов попало лишь в белградскую крепость и что этот обстрел не имеет существенного значения: это только предупреждение, скорее символическая демонстрация, чем прелюдия к настоящим военным действиям.

Перинэ усадил Жака рядом с собою. Он провел все утро в баре "Атлантик", где собиралась французская делегация, и принес оттуда отголоски последних парижских новостей. Он рассказывал, что накануне социалистическая фракция палаты, во главе с Жоресом и Жюлем Гедом, имела на Кэ-д'Орсе длительную беседу с заместителем министра. В результате этого визита депутаты-социалисты опубликовали декларацию, в которой они совершенно твердо заявляли, что "только Франция может распоряжаться судьбами Франции" и что ни при каких обстоятельствах страна не может быть "ввергнута в чудовищный конфликт по причине тайных договоров, которые всегда истолковываются более или менее произвольно"; потому они требовали "в кратчайший срок созыва палаты, несмотря на парламентские каникулы". Итак, французские социалисты намеревались вести борьбу на парламентской почве. На Перинэ произвели самое благоприятное впечатление воодушевление, спокойствие и непоколебимая надежда, которыми полны были члены делегации. Жорес даже больше, чем другие, проявлял упорную веру в благополучный исход. С гордостью цитировали его последние словечки. Многие слышали, как он говорил Вандервельде: "Увидите, это будет как во времена Агадира. То лучше, то хуже, но нет ни малейшего сомнения, что все уладится". Передавали также, как пикантное доказательство его оптимизма, что патрон, у которого после завтрака выдался свободный часок, спокойно отправился смотреть в музее картины Ван-Эйков.

- Я его видел, - говорил Перинэ, - и уверяю вас, что он совсем не похож на отчаявшегося человека! Он прошел мимо меня совсем близко со своим тяжелым портфелем, который оттягивал ему плечо, в своей круглой соломенной шляпе, в своем черном пиджаке... Он шел под руку с каким-то незнакомым мне типом. Потом я узнал, что это немец Гаазе... Так вот, слушайте... Как раз в тот момент, когда они проходили мимо моего столика, немец остановился, и я услышал, как он с сильным акцентом сказал по-французски: "Кайзер не хочет войны. Не хочет. Он слишком страшится возможных последствий!" Тогда Жорес повернул голову и, сверкая глазами, с улыбкой ответил: "Ну что ж, сделайте так, чтобы кайзер оказал энергичное давление на австрийцев. А уж мы, во Франции, сумеем заставить наше правительство воздействовать на русских!" Совсем рядом с моим столиком... Я слышал их обоих так, как вы слышите меня.

- Воздействовать на русских... Это было бы как раз вовремя! пробормотал Ричардли.

Жак встретился с ним взглядом, и у него появилось ощущение, что Ричардли, - который в данном случае отражал, наверное, образ мыслей Мейнестреля, - весьма далек от того, чтобы разделять общий оптимизм. Это впечатление было тотчас же подкреплено самим Ричардли, ибо, наклонившись в сторону Жака, он тихо добавил вопросительным тоном:

- Невольно задаешь себе вопрос: а вдруг Франция, а вдруг те, кто управляет Францией, согласившись на то, чтобы Россия объявила мобилизацию, и на то, чтобы Россия ответила на австрийскую провокацию провокацией и на германский ультиматум пренебрежительным молчанием, тем самым уже дали согласие на войну!

- Да ведь мобилизация в России только частичная, - заметил Жак не слишком уверенным тоном.

- Частичная? А какая разница между такой мобилизацией и всеобщей, но только временно маскируемой?

Внезапно раздался резкий голос Митгерга, сидевшего на скамейке в глубине комнаты рядом с Харьковским и Ричардли:

- Россия? Она проводит настоящую мобилизацию, будьте уверены! Россия в полной власти царистского Militarismus! И все правительства Европы точно так же находятся сейчас в плену реакционных сил! В плену такого режима, такой системы, которая по природе своей нуждается в войнах. Вот как, Camm'rad! Освобождение славян? Предлог! Царизм только и делал, что угнетал славян. В Польше он их раздавил! В Болгарии он сделал вид, что помогает им освободиться, для того чтобы легче было держать их в угнетении! А правда заключается в том, что здесь возобновляется старая борьба между русским Militarismus и Militarismus Австро-Венгрии!

За соседним столиком Буассони, Кийёф, Патерсон и Сафрио завели бесконечный спор о намерениях Берлина, которые становятся все более и более неясными. Почему кайзер, по-прежнему твердя о своем миролюбии, упорно отказывается выступить в качестве посредника, тогда как более или менее твердого совета с его стороны было бы достаточно, чтобы Франц-Иосиф удовольствовался дипломатическим успехом, и без того уже блестящим? Германия вовсе не заинтересована в том, чтобы австрийские войска захватили Сербию. Зачем же подвергать Германию и всю Европу такому риску, если, как утверждают социал-демократы, Берлин не желает войны?.. Патерсон заметил, что в поведении Великобритании тоже не так-то легко разобраться.

- Теперь все внимание Европы обратится на Англию, - сентенциозно произнес Буассони. - Объявление войны Австрией делает невозможными двусторонние переговоры между Петербургом и Веной, их сношения смогут поддерживаться лишь через Лондон. Роль англичан как посредников приобретает, таким образом, особую важность.

Патерсон, который уже успел повидаться в Брюсселе со своими соотечественниками-социалистами, утверждал, что среди английской делегации вызвал большое беспокойство слух, исходящий из министерства иностранных дел: будто бы влиятельные лица из окружения Грея, опасаясь, что постоянные заявления о нейтралитете могут косвенным образом содействовать воинственным планам центральных держав, убеждают министра принять наконец определенное решение; или хотя бы предупредить Германию, что если английский нейтралитет в случае австро-русского конфликта сам собою подразумевается, то в случае франко-германской войны дело будет обстоять иначе. Английские социалисты, верные идее нейтралитета, опасались, как бы Грей не уступил этому нажиму, тем более что в настоящий момент подобная декларация не вызвала бы в английском общественном мнении такого отрицательного отношения, как на прошлой неделе. Действительно, неслыханная суровость ультиматума и упорство Австрии в стремлении напасть на Сербию возбудили по ту сторону Ла-Манша всеобщее негодование против Вены.