Лоренс Шуновер - Крест королевы. Изабелла I Страница 22

Комендант странным взглядом посмотрел на неё:

—    Вы можете быть самым красивым и опасным шпионом на свете, сеньорита.

—    На самом деле, — презрительно ответила она, — мне совершенно всё равно, обладает ли король Генрих одним золотым или миллионами! Я жила при дворе и видела, насколько он расточителен и как глупо обращается со своими деньгами. Повторяю, мне совершенно всё равно, пусты или полны сундуки за этой дверью!

—    Да, — усмехнулся комендант, — именно за этой дверью он и держит свои сокровища.

—      Я не спрашивала вас об этом.

—    А я не имею ничего против рассказать об этом: ведь никто, кроме короля, не войдёт туда, пока жив комендант этой крепости.

—    Дон Андрес, я не шпионка. Я вообще не должна была входить в эту башню. Но я так устала от заточения и беспокойства за Изабеллу, которая становится всё бледнее и печальнее с каждым днём!.. Хотя никогда не жалуется. Неужели она никогда не получит свободы? Для себя мне ничего не нужно.

—   Я в тысячу раз охотнее освободил бы её, нежели вас.

—      Я не поняла вас, дон Андрес.

—    Ведь, получив свободу, вы покинете эту крепость?

Он требовал слишком много и слишком рано.

—    Будет ли достаточно, если я отвечу: сейчас мне уже не так хочется отсюда уехать, как раньше?

—    Бог благословит вас за это, сеньорита! Этого будет достаточно. Пока...

Они спустились вниз по лестнице, которая теперь показалась Беатрис совсем короткой, дон Андрес держал её под руку и шёл с внешней стороны лестницы, где не было перил, совсем близко к головокружительному провалу.

—    Осторожней, — сказала она, — ведь лестница такая узкая.

—    Мне бы хотелось, чтобы строители сделали её ещё уже...

В самом низу у двери, где свет заходящего солнца становился всё ярче, по мере того как они приближались к выходу, дон Андрес спросил:

—      Я увижу вас снова, Беатрис?

Он опустил принятое обращение «сеньорита», это было неожиданно, но приятно.

—    Но не в башне, дон Андрес. Я же могу совершить кражу!

—    Вы уже совершили её, Беатрис: украли то, над чем не властны ни я, ни король.

—      Уже очень поздно...

Он не ускорил своих нарочито медленных шагов.

—    Нет, не в башне. Я не могу позволить вам посещать жильё мужчины. Но я иногда хожу на утреннюю службу в часовню. Королева Хуана вообще редко молится и никогда не делает этого рано утром. Я не могу чувствовать себя свободно в своих молитвах, когда её глаза с презрением говорят мне: еврей.

У двери кираса старого Санчеса вновь звякнула о стену башни, но на этот раз потому, что он в удивлении отступил в сторону, когда Беатрис появилась вместе с комендантом.

—    Сеньорита де Бобадилла заблудилась, — твёрдо произнёс комендант, — и по ошибке вошла в главную башню.

Лицо стражника расплылось в грубой усмешке, выражающей полное понимание.

—    Попридержи язык! — В голосе коменданта зазвучал металл.

—      Но я же ничего не сказал, дон Андрес!

—    Постарайся и дальше не говорить лишнего, если хочешь сохранить своё место!

—    Да, да, сеньор комендант. Клянусь Богом, никому ни слова.

—   Вы уверены, что он будет молчать? — спросила Беатрис.

—    О нет, — просто ответил Андрес. — Невозможно совсем избежать распространения сплетен. Но теперь его слова будут правдой.

—     Правдой?

—     Он будет говорить, что я влюбился в вас.

—     Он будет так говорить?

—    Он будет говорить, что я хотел бы, чтобы Беатрис де Бобадилла стала моей женой.

—     Вашей женой?

—     Он заставит нас пожениться в течение недели.

—    О нет, дон Андрес, пожалуйста, не через неделю. Не так скоро: Изабелла будет в шоке.

—    Мне кажется, что не будет предательством по отношению к моему королю сообщить вам, что принцесса Изабелла не останется гостьей в этом замке через неделю...

Так уж повелось, что Изабелла тоже иногда молилась ранним утром. Её отец умер, когда ей было всего два года, а ум матери увял прежде, чем она стала подростком, поэтому она рано научилась молиться. Ей не с кем больше было разговаривать. И Бог, который был близок всем испанцам, казалось, был особенно близок кастильской инфанте. Ему она поверяла свои маленькие тайны, ещё когда была совсем ребёнком. По мере взросления росла и её вера в Бога. И теперь, когда она уже стала взрослой, привычка молиться стала настоятельной и неискоренимой, а успокоение от молитвы было огромным облегчением той тяжести, которую она ощущала из внешнего мира — мира мужчин и войн. За последние несколько дней на крепость обрушился шквал курьеров. Королева Хуана по-прежнему скрытничала. Беатрис попеременно то светилась радостью, то излучала уныние.

Однажды ранним утром, сырым и туманным, Изабелла выскользнула из постели, накинула платье и отправилась в часовню. У дверей часовни она замерла. Беатрис и незнакомый мужчина стояли на коленях рядом. Он держал её за руку, и они разговаривали, лица их почти соприкасались, шёпот был горячим и полным взаимопонимания.

Изабелла была поражена увиденным. В те времена люди частенько собирались в церквах, когда там не проводились службы, чтобы посплетничать, отдохнуть или просто провести время, погрызть в компании орешки и сладости. Даже театральные представления разыгрывались в церквах, с костюмами, декорациями и музыкальным сопровождением, под громкие вздохи зрителей, когда актёр, изображавший святого, погибал, или взрывы аплодисментов, когда актёр, изображавший грешника, падал в дымящуюся пасть жуткого сценического дьявола под адский грохот самого большого барабана, который только смогли найти в деревне. Иногда в церквах назначались и свидания.

Нахмурившись, Изабелла вернулась в свою комнату. С Беатрис было необходимо поговорить, и если та откажется прислушаться к её словам, то придётся поговорить с самой королевой.

Вскоре в комнату на цыпочках вернулась Беатрис, её лицо горело, туфли она держала в руках. Внезапно она обнаружила, что свечи зажжены, а Изабелла не спит и смотрит на неё с неодобрением.

—    Пресвятая Мария! Я думала, что ты спишь, — произнесла Беатрис.

—      Я не сплю.

—      Но почему ты полностью одета?

—    Человек одевается, когда отправляется в часовню молиться.

—      Ты… ты ходила в часовню?

—      Да. И вернулась, не помолившись.

С несчастным видом Беатрис опустилась на кровать, в её чёрных глазах засверкали слёзы.

—    Так, значит, ты нас видела. Как ужасно это должно было выглядеть. Но он — благородный человек, комендант крепости.

—    Я не знаю, как выглядит сеньор комендант. Так как он не удосужился мне представиться даже в качестве моего тюремщика, у меня нет никакого желания узнать его получше.

—    Но я узнала его очень хорошо. Пожалуйста, поверь мне, он самый славный, самый рыцарственный среди всех мужчин.

—    Я могу поверить, что ты считаешь его славным, но его поведение далеко от рыцарства.

Крупные слёзы скатились по длинным ресницам и проложили две мокрые дорожки на щеках Беатрис, лицо её побледнело. Эта бледность явно была вызвана какой-то более глубокой причиной, чем простое чувство вины.

—    Я так люблю его, — зарыдала Беатрис. — Он хочет жениться на мне, и я хочу выйти за него замуж.

Изабелла смягчилась. Брак — это совершенно другое дело.

—    Тогда, ради всего святого, почему вы так скрываетесь? Разве необходимо создавать ложное представление о себе?

—     Я боялась того, что ты можешь подумать обо мне...

Изабелла обняла её за плечи и ласково прижала к себе:

—    Милая подруга, разве я когда-нибудь говорила, что не хочу твоего замужества, как бы близка ты мне ни была, как бы сильно я тебя ни любила? Я не отец и не мать: я не могу командовать тобой и не стала бы, даже если бы могла. Может, ты подумала, что я буду обвинять тебя в том, что ты меня предала, выйдя замуж за моего тюремщика?

—    Я действительно боялась того, что ты сочтёшь меня предательницей.

—    Ничего не сделает меня счастливее, чем твой удачный брак. Но не с этим загадочным комендантом, который завлекает даму в священную обитель на тайную встречу. Нет-нет, Беатрис, только не с ним. Он скрывает какую-то постыдную тайну, иначе бы он заявил о своей любви при свете дня, не прячась в темноте часовни в полночь!

—    Его постыдная тайна заключается в том, что он не хочет сталкиваться с королевой Хуаной, которая называет его евреем.

—     А он еврей?

—     Так говорит королева Хуана. Его отец был евреем.

—    Нет-нет, не его отец, не его мать. Он сам — еврей?

—    Его мать была христианкой всю свою жизнь, и Андреса крестили, когда ему было всего три дня от роду. Она вырастила его в истинной вере, и Андрес никогда не изменял христианству. Я люблю его и я точно это знаю.