Лидия Обухова - Набатное утро Страница 22

— Срам признать себя слабейшим, не изведав брани! — вскричал Хоробрит.

Александр впервые подал негромкий голос: мол, допрежь того, как в сечу бросаться, умные правители соглядатаев посылают; все, до копья, вызнают. Да и рать соберут с украин.

Дядя подхватил с важностью:

— Поднять меч или нет, надлежит взвесить на весах мудрости.

Хоробрит, непочтительно отмахнувшись, обрушился целиком на старшего брата. (Ах, будь он на его месте, не уступил бы перед лицом Батыя первородства!)

— А не сожжет стыд твоих ланит, пока будешь ветрила по ветру улаживать? Ведь не о купецкой выгоде, не о пользе для мошны идет речь. Об земле, что досталась нам от отчич и дедич. По мне лучше погибнуть, но не посрамить ее доблести! Чтоб и внуки, поминая нас, сказали: то были воистину богатыри русские.

Андрей, бледный от обиды, — беседа велась помимо него, великого князя, — кусая губу, сказал язвительно:

— Что тебе поздняя молва во сырой-то домовине? Да и не помянут добром живущие по нашей милости на пепелище. Что толку, что Рязань и Козельск кровью обмылись, что Москва твоя в головнях? Все одно под Ордой живем и дань ей платим. Токмо не от богачества былого, а от горькой бедности нынешней.

— Пусть мы данники, но не изменники, — отмолвил Хоробрит. — Хоронящийся от бури прав перед своей жизнью: ее сохранил. А Евпатий-рязанец, честно сложив голову, прав будет и через сто лет, и через тыщу.

Александр Ярославич неожиданно поддержал:

— Покорившись Орде по своей воле, бросили бы мы Русь, подобно щепотке соли в котел с кипятком. Вода, может, и осолонится, да Русь сойдет на нет.

Спор запнулся.

Теперь Александр размышлял бессонно: ордынцы враги, да и рыцари не друзья! Рыцарям нужна вечная война, тем они живут. Рыцарское сборище — непокорная упряжка в руках папы. Волки в упряжи не ходят! Волки добычу рыщут, в том их, волчья, жизнь. Пока до монгол дойдут, в Руси завязнут. Много их найдется, родовитых голодранцев, младших сыновей в пропревших плащах. Станут лакомиться каждым посадом, каждой усадьбой. Ни смерда, ни боярина не помилуют... Прибиваться к Западу, будто зверю-одинцу к чужой стае? Нет, погодим. Дедами наказано: хвали заморье, а сам сиди дома... Любопытно, чем бы меня отец надоумил? Или дед Большое Гнездо? Время их утекло невозвратно, Русь стала иной. Не только города построены без прежней затейливости либо вовсе поросли лядиной, но изменились люди. И стоять на водоразделе выпало мне.

Александр Ярославич вертел на пальце ободок перстня с желтым камнем иоакинфом, который, по понятиям княгини Брячиславны, способен усыпить, а также отвести грозу. Однако поздний осенний гром все катался с урчанием по крыше, ветер прогибал слюдяное оконце, а глаза не смеживались.

Путь на Запад маячил в его воображении, представлялись многие страны, хотя о некоторых знал лишь понаслышке. Вот остров англян, обильный не столько хлебной нивой, сколько травяными пастбищами... Есть там горы с железом. Но пахотных людей мало: иной рыцарь не побрезгует сам встать за сошник. Король Генрих III пишет законы на двух языках, потому что народ говорит разно. Англии можно жить без тревог: через бурное море татарам не переплыть на своих кожаных мешках, держась за конский хвост! И что тем английским рыторям далекая Русь, что кроваво мучается и рыдает согбенно! Помощь Европы против Азии? Заманчиво. Но что они знают в Европе про эту самую Азию, что сидит уже который век у нас на загривке, как пардус? Лудовика Французского, сказывают, провели двое обманщиков. Явились послами от татарского хана Еркалтая. Мол, сами крещены в латынстве и хан тот крещен. Ищет ныне союза с Лудовиком. Привечаемы были при дворе, спали мягко, ели сладко; с богатыми дарами отбыли восвояси. А когда король снарядил ответное посольство под началом Андрэ Лунжемаля, те сколько ни искали в половецских степях хана Еркалтая, никого не нашли. С тем и воротились, с чем поехали...

Германский Фридрих наслышан о монголах больше. Они вплотную подошли к его рубежам. Но о чем размышляет он, известный своей ученостью, сидя в прохладе отдаленного сицилийского дворца? Откуда, мол, сия свирепая раса получила свое наименование, да не есть ли она справедливое орудие для наказания людей? Слабостью веет от этих слов, приличных разве княгинюшке моей, но не императору. Ежели таков дух правителя, можно ли ждать от него сильной помощи?

Ну а коль самим поднатужиться? Собрать по Руси всех пешцев-горожан? Дать оружие смердам? Нет, не побоялся бы он пойти наперекор обычаям, наперекор боярской спеси, умерить вспыльчивость слуг-мечников. Разве смерды не такие же свободные русичи?

Опять, как в детстве, Александр Ярославич раскладывал мысленно считальные палочки: налево и направо, «ошую и одесную», за и против. И здесь зло, и там. Ищи от большего меньшее.

...Что ждет нас в союзе с латынцами? Вечное ученичество. Они — направники, наставители; мы — даже не младшие сыновья, а пасынки, позже всех примкнувшие. Русичам да из чужих рук смотреть! От татар меч терпим, но не издевку. Татары грубы — подай им дань, а живи как хочешь. Латынцы дошлые во все щели полезут, просочатся медоточивым языком, высокомерными словесами. Не будет от них укрытия, пока всю Русь не переиначат с лица на изнанку. Перемолчим ли? Вынесем?..

Самое веское соображение явилось близко к рассвету, после пенья петухов. Много ли сам знаю об Орде, с которой собираюсь смертно биться? Какова ее крепость изнутри? Это рытори привыкли бить железной перчаткой воздух: попадут в кого ай нет, но звон и шум будет! Союз с папой не уйдет. Им он сейчас нужнее, иначе не махали бы столь усердно лисьими хвостами. Разглядим татар поближе в Каракоруме. Отец, может, знал, да знанье с собой унес... Не забыть, ввернуть легату Альберту, что само слово «паппа» есть греческое, означает отец. А французские короли, коронуясь в Реймсе, кладут клятвенно руку не на что иное, как на славянское евангелие, привезенное Анной, дочерью Ярослава Мудрого. Мыслю, удивится легат!

...У сутаны легата был густой красный цвет, матовый, без блеска, словно заглушающий любую искру. Приковавшись немигающим взором именно к ней, а не к костистому телу, которое она облекала, Александр Ярославич впал в созерцательную отстраненность. Все, что было продумано им до тонкостей за эти дни, — собранные воедино мнения думцов, намеки, обиняки, прямая острашка дяди Ивана Всеволодича — все как-то вдруг расплылось в сознании. Необходимость выбора встала во весь свой неумолимо огромный рост.

Бояре потаенно переглядывались, беспокоясь окаменелостью князя. Младшая дружина, напротив, наблюдала с нескрываемым любопытством, ожидая от Ярославича то ли тонкого ехидства, то ли вспышечного гнева — в общем, чего-то неожиданного, и в мыслях не держа, что он может быть застигнут сомнением или нерешительностью. Ближе всех к пониманию момента, к его подспудной сути был сам легат.

«А ведь вовсе непохоже на кровь, — мимолетно подумалось князю, все еще разглядывавшему платье посла. — Нет, совсем непохоже! Скорее на те сорные шелудивые цветики, что вьются по изгородям».

И, внезапно повеселев, смахнув невидимую тяжесть, уже иным, прямым и здоровым взглядом, поглядел легату в глаза.

— Не приемлем, — негромко и даже как бы ласково сказал Александр Ярославич. — Сказано апостолом: буква убивает, а дух животворит. Остаемся верны духу нашей веры.

Онфим и цветок ветра

У русских людей не было кичливого превосходства перед другими народами: душу не разъедала ущемленность самолюбия. Двигала ими во все времена жажда справедливости, достаточно сильная, чтобы не щадить жизни.

Нравственное чувство Александра Невского формировалось вокруг главной идеи времени: убережения Руси. Его особенный характер пробудился рано, продолжая крепнуть от испытания к испытанию.

Понимал ли он в полной мере ответственность своего решения? Тщетно пытаемся мы обозреть путь, который еще не пройден. Лишь отступя на годы и столетия, можно понять, где был у истории горный взлет, а где овражная оступь.

Придя в парадные владычины покои, знакомые ему с детства, князь сказал напрямик:

— Поговорим, отче, о державе. Не один я, но и ты поставлен печься о ней. Богу ведомы тайны сердец человеческих, он зрит грядущее как настоящее. Но можем ли мы, грешные, знать, в чем будущая польза? Жду твоего совета.

Спиридон, еще дюжий и чернобровый, несмотря на постную жизнь, опустил веки в минутном раздумий. Начал осторожно, издалека.

— Премудра пчела и сладостен плод труда ее; им же люди насыщаются и светло веселятся. Так и я насыщаюсь твоих словес, сыне. — Заметив нетерпение, омрачившее лицо князя, прервал: — Не буду убеждать, что отступничество от веры сходно с нашептыванием змия на ухо праотца нашего первозданного Адама, чем и привел того на преступление. Тебя отступником не чту, но радетелем земли Русской. Час суров, жребий тяжек. Верить ли папежным лакомым посулам — сам разочтешь. Сломишь ли Орду с ратью иноплеменников, что придут за добычей, а не ради Руси — и это тебе ведомо более, чем мне. Но что поколеблешь души разбродом, меняя привычный обряд на латынщину, на это укажу. Вспомни упорство язычников, качанье людишек к волхвам чуть не до сего дня. Пращуры твои ставили крест, чтоб собрать вокруг него Русь, утвердить единство всех ее концов. Боюсь, всколеблешь снова землю, и рассыплется она по песчинкам. Больше мне сказать, князь, нечего. Твое дело, твой и ответ.