Мария Корелли - Варавва. Повесть времен Христа Страница 22

Вдруг настойчивый голос у ворот разбудил царившее безмолвие.

— Мне необходимо видеть Пилата, — сказал почтенного вида иудей начальнику стражи.

— Правитель никого не принимает, — ответил тот. — Или ты хочешь, чтобы меня за непослушание распяли, как Назарянина?

— Мое дело касается именно Его… Скажи, что Иосиф Аримафейский просит аудиенции…

Офицер ушел в дом и вернулся в сопровождении управителя.

— Юстиция примет тебя, если речь идет о Человеке из Назарета. Пилат принять не может… — сказал управитель.

— Отведи меня скорее к своей хозяйке, — сказал тревожно Иосиф. — Дорога каждая минута…

Служитель провел посетителя в крытый дворик, украшенный множеством цветов и освежаемый струями воды, льющейся из разинутой пасти льва в бассейн желтого мрамора. Оставшись один, Иосиф стал нетерпеливо ходить по узорному каменному полу.

— Так ты из тех, кто добивался смерти Христа? — произнес женский голос.

Увидев неслышно появившуюся жену Пилата, советник растерялся. Его смутил пристальный взгляд темных глаз Юстиции, обладающей величественной римской красотой — в ней было больше суровости, чем нежности.

Наконец он ответил:

— Прошу тебя, благородная Юстиция, не причисляй меня к этим заблуждающимся людям. Если бы я мог, я бы отдал жизнь за Иисуса. Я разделяю Его учение, хотя и держу это в тайне от соотечественников…

— Значит, ты признаешь в Нем Бога? — сказала Юстиция, пытливо глядя на посетителя.

— Если Бог когда-либо спускался на землю, то это Он…

— Значит, Он жив?

Иосиф Аримафейский смотрел на Юстицию недоуменно.

— Он умер, Его распяли!

— Разве Бог смертен? — темные глаза Юстиции странно заблестели. — Разве смерть может победить Божественный Дух? Ты уверен, что Он действительно умер?

Советник из Аримафеи не знал, что ответить. После некоторого колебания он решился произнести:

— Насколько об этом может судить человек, жизнь покинула Иисуса. Сняв Его с креста, палачи убедились в этом и даже не стали ломать Его кости, что сделали они с телами двух преступников, казненных рядом с Ним.

Строгое лицо римлянки побледнело.

— Но если Пророка нет в живых, то какое дело привело тебя сюда? — сказал она с привычной гордостью, перед которой склонялись все окружающие жену грозного правителя люди.

— Я пришел за разрешением похоронить Его в моем склепе. Умерев, я могу лежать и в худшем месте, а в эту гробницу хотел бы положить тело Того, Кто, по моему мнению, Христос, хотя Его и распяли… Получив согласие Пилата, я навсегда останусь должником милосердия Рима…

Юстиция невольно улыбнулась, слушая льстивый оборот последней фразы, потом брови ее сдвинулись и лицо приняло обычно строгое выражение.

— Я бы хотела тебе помочь, но у меня нет власти дать это разрешение, а Пилата мучат кошмары… Но подожди…

И она скрылась между мраморными колоннами.

Иосиф глубоко вздохнул и, глядя на фонтан, старался понять, почему сердце его бешено застучало и мысли спутались, когда он услышал вопрос: «Ты уверен, что Он действительно умер?» Так ничего и не решив, он снова увидел Юстицию.

— Пилат желает тебя видеть, — сказала она. — Но если ты заметишь какие-то странности в его поведении, не обсуждай это ни с кем. Я бы не хотела, чтобы по городу поползли сплетни, что Пилат не в себе…

— Обещаю не разглашать то, что ты хочешь оставить в тайне, — торжественно обещал Иосиф.

Юстиция кивнула и молча пошла в покои Пилата. Аримафейский советник последовал за ней.

Часть вторая

Глава I

В большой, с высокими сводами спальне правителя горело множество светильников, курились благовония.

Пилат возлежал на подушках, покрывающих роскошное, украшенное золотом ложе из слоновой кости. Лицо его осунулось, глаза запали — видно было, что он очень болен.

— Выслушай этого человека, Понтий, — сказала Юстиция, присаживаясь рядом с мужем на мягкую постель. — Это благочестивый Иосиф из Аримафеи.

Прокуратор вяло поднял руку.

— Подойди ближе, еще… — почти шепотом сказал он Иосифу, почтительно склонившемуся у двери. — Я не могу отличить тебя от теней, которые окружают меня…

Иосиф приблизился.

— Мир тебе, досточтимый наместник великого цезаря, — произнес положенные слова приветствия проситель.

— Что привело тебя ко мне? Я, кажется, уже исполнил сегодня желание детей Израиля… — угрюмо сказал прокуратор Иудеи.

— Благородный Пилат, я пришел просить Тело Христа.

Неожиданно резким для его состояния движением прокуратор приподнялся на ложе и сжал ладонь супруги.

— Ты слышишь, Юстиция? Тело Христа.

Глаза его лихорадочно заблестели.

— Я не осмелился бы потревожить в столь поздний час покой прокуратора Иудеи, но только ты, милосердный Пилат, можешь выполнить мою нижайшую просьбу, — в голосе Иосифа звучала надежда. — Не допусти, чтобы Праведник был погребен вместе со злодеями, как приказали старейшины… Позволь положить Священное Тело в склеп, приготовленный для меня, и похоронить с молитвами и слезами, как умершего героя…

— Умершего? — переспросил Пилат. — Ты уверен, что Он умер?

Иосиф испугался. Снова тот же самый вопрос… Но он не успел ничего ответить — Пилат вскочил с постели и закричал:

— Мирская сила не может убить Назорея! Он жив! Несчастные! Вы торжествуете, видя кажущуюся гибель Бессмертного! Он — Бог! Вы видели только страдания Человека, а я… я видел больше…

Нежно обнимая Пилата, Юстиция умоляла его не волноваться, но он горячо продолжал:

— Я надеялся, я верил, что и они наконец увидят очевидное: всю лучезарность этого удивительного Облика, такого неземного, что каждую минуту я ждал — Он вот-вот растворится во вселенной… Он не умер! Он не мог умереть, хотя Его и распяли! Он владеет тайной смерти, недоступной людям…

— Пилат, прошу тебя, не волнуйся так! — говорила заботливая супруга. Но Пилат не видел и не слышал ее — он мысленно снова стоял в синедрионе и омывал руки.

— Я не виноват! — кричал он в отчаянии. — Это дело иудеев, и они ответят за преступление! Я же заявляю и перед небом, и перед цезарем: не повинен я в крови Праведника!

Весь дрожа, Пилат простер руки к посетителю. Потом, опомнившись, вдруг сказал, глянув на него:

— Зачем здесь этот человек?

Иосиф недоумевающе посмотрел на Юстицию. Она быстро смахнула слезы и сказала, глотая застрявший в горле комок:

— Ты забыл, Понтий? Он просит тело Казненного Пророка для приличествующего Ему погребения. Исполни его просьбу и отдохни — ты утомился…

Пилат смотрел на Иосифа, что-то припоминая.

Потом сказал решительно:

— Бери то, что ты считаешь смертным телом, и поступай, как велит обычай. Я даю тебе на это разрешение.

Пилат вдруг рассмеялся.

— Разрешение… положить в гроб то, что не вместит и не скроет ни один склеп, не уничтожит никакое время…

Иосиф протянул прошение, и прокуратор поставил на нем печать. Низко поклонившись, советник уже хотел выйти, как во дворце послышался шум и в покои Пилата ворвался разъяренный Каиафа.

— Ты ответишь перед цезарем за измену, Пилат! — кричал первосвященник. — Ты сговариваешься с фокусниками, чтобы осуществить мнимое воскресение одного из них — Назорея!

Прокуратор величественно встал.

— Кого ты называешь изменником, подданный Рима? — властно произнес он. — Хотя ты и первосвященник, но понесешь наказание за оскорбление наместника цезаря в его владениях!

Каиафа побелел от сдерживаемого бешенства.

— Ты тоже ответишь пред цезарем, Пилат! — сказал он, брызгая слюной. — Разве ты забыл, что обманщик, которого распяли, говорил: «Через три дня воскресну!»? А теперь ты даешь разрешение похоронить Его в склепе, тайна которого известна ему одному, — Каиафа ненавидяще посмотрел на Иосифа. — Он спрячет Тело, а потом провозгласит, что Христос воскрес!

Иосиф не отвел строгих, спокойных глаз. Глядя в лицо Каиафе, он сказал:

— Ты боишься, Каиафа… Ты не можешь опомниться с тех пор, как узнал, что в то время, когда Распятый испустил дух, завеса в храме разодралась надвое… Приди в себя… Самые жестокие и те оставляют мертвых в покое… И этот покой заслужил Тот, Кто казнен так несправедливо…

Кровь прилила к лицу обычно бледного Каиафы.

— Ты слышишь, Пилат? — воскликнул он. — Как дерзок этот аримафеянин!

— Он говорит правду, — вмешалась Юстиция. — Иисус из Назарета безгрешен.

Первосвященник гневно глянул на женщину, осмелившуюся перечить ему, и сказал сквозь зубы:

— Я с женщинами не спорю — они не имеют права голоса в наших совещаниях.

Юстиция презрительно улыбнулась:

— Ты забыл, Каиафа, что перед тобой римлянка! Первосвященник вздрогнул и уже другим, более миролюбивым тоном сказал, обращаясь к правителю: