Тулепберген Каипбергенов - Сказание о Маман-бие Страница 22

Гладышев позвал Мамана, уединился с ним в канцелярии.

Труба дело, сударь. Велел донести тайному советнику, что к нему не ходок и обеда не желает, а черные шапки, мол, как хотят. У Ивана Ивановича расположение — более к нему, чем к вам… Ступайте-ка вы к хану, поклонитесь. Ты не показывайся. Тебе он не прощает, что ты в моем камзоле.

Подавленные, оглушенные бии пили чай с подогретым на очаге хлебом. Чай и хлеб готовил и подавал сам Маман. Аманлык помогал исподтишка, стараясь не лезть биям на глаза. Все молчали, думая о ханских дурре… В доме у русских, на их глазах, дурре не пережить.

— Ты что молчишь? — спросил неожиданно Рыскул-бий Мамана. — Кому идти?

— Старшим, самым старшим, — ответил Маман. Отправились к хану втроем — Мурат-шейх, Рыскул-бий и Пулат-есаул.

Но их не допустили до Абулхаир-хана. Позволено было войти лишь есаулу Гаип-хана. Шейх и Рыскул-бий остались за дверью.

Абулхаир-хан не кричал. Он привык, что от его тихого голоса сотрясаются стены, а люди валятся ничком — лобызать его сапоги. Волоча на одном плече свою драгоценную шубу с золотым узором на вороте, стоя спиной к двери, сказал:

— Говори. Короче. — И продолжал, не слушая: — Там, где я сижу, не место вам и стоять. Неприлично, когда на пороге достойного дома показываются никому не известные морды.

— Никому не известные?

— А кто вы такие? Кто вас знает?

— Кто нас не знает, хан наш…

— Мне не пристало помнить все басни о том, кто вы есть.

Ревность и ненависть Гаип-хана, подобные горящей смоле, придали сил Пулат-есаулу.

Что за неудобство, право, хан наш, объяснять, кто такие черные шапки? — сказал есаул и осклабился, думая, что отчасти говорит любезность.

Ты… волкодав из всем известной своры… не скалься! Кто черные шапки, объясняю просто: ветка, подсохшая на древе казахского народа.

— Хан наш, мы народ малый, но стойкий…

— На-род, — передразнил хан, хохоча. — К несметному табуну кровных коней приблудилась горстка безродных ягнят… Что же, после этого мне, табунщику, рожденному из бессмертного семени Чингиза, велите считать себя чабаном, овчаром?

Тут Мурат-шейх, стоявший за дверью, не выдержал, завопил:

— Мы, каракалпаки, всегда были и будем! Абулхаир-хан не разобрал, чей и откуда этот голос.

Обернулся и пошел на Пулат-есаула, тыча в его сторону нагайкой:

— Отсохни твой язык, сукин сын, убирайся. Пулат-есаул мгновенно исчез, словно провалился. Хан переступил за ним порог, увидел Мурат-шейха и буркнул сквозь зубы полнейшую нелепость:

— А шейху… не надо бы подслушивать…

— Я уже потерял тридцать два зуба, великий хан наш, — сказал Мурат-шейх дерзко.

Абулхаир ответил насмешливым жестом, который можно было понять так: бороду побереги! И удалился.

Мурат-шейх едва держался на ногах от гнева. Пулат-есаул, подхватив его за пояс, повел прочь. Рыскул-бия уже след простыл…

Долго не могли прийти в себя бии. Кажется, никогда так не ожесточались.

— Знали мы, как обзывает нас за глаза. Слышим ноне своими ушами. Это ли не свинство?

Тошнится кабан, проглотив хивинский трон… Как лить пот и кровь, мы — равные, а как за дастар-хан — рабы?

Маман слушал и дивился: что же это, привычное излюбленное суесловие? Или поумнели наконец бии от лютой обиды, от незримых ханских дурре?

Как бы между прочим, словно размышляя про себя, Маман сказал:

— Пора отделяться… пора становиться самими собой… С этим идти к русскому хану, к русской царице.

И поразился тому, как хорошо его услышали все, как быстро с ним сошлись. Никто ему не возразил. О аллах вседержащий, что за чудеса? Маман собирался открыть биям, что узнал от Митрия-туре, поведать им истинно сущее, великое. Этого не понадобилось. Это никого не интересовало. Отчего же вдруг такая решимость и такое согласие? Уж не заколдованный ли на тебе, Маман, этот зеленый камзол?..

Все-таки бии отдали дань сомненью и поиграли в туманные словечки, как в кости:

— Обидевшись на вшей на воротнике, не бросим ли мы в огонь свою шубу?

Маман в ярости шепнул Аманлыку, что проломит башку первому же, кто сыграет отбой. Обошлось, однако. Под конец Маман услышал то, что предсказывал. Добрейший Давлетбай-бий сказал вполголоса:

— Спасибо Маману за пленных… Скажем: освободили. Пусть уж молодой бий помалкивает.

Маман опустил глаза, как невеста перед сватами.,

— Посмотрим… по ходу дела… — сказал Мурат-шейх.

Большая штабная изба была с легким резным парадным крыльцом, но срублена из неохватных кряжей и при случае могла выдержать военную осаду. В просторной горнице с оконцами-бойницами и с громадным неподъемным столом, за которым уместилась бы целая рота, было темновато, как в юрте, но торжественно. Здесь Иван Иванович Неплюев принимал старшин каракалпаков. Тайный советник и кавалер в партикулярном платье, обиходном сюртуке без всяких чиновных знаков и наград, но безупречно сшитом и свежем, как с иголочки, без колец и перстней на руках, лишь с флорентийской булавкой в галстуке шарфом, сидел в свободной позе на простом табурете впереди стола, слегка облокотясь о стол.

Каракалпаки сидели словно проглотив аршин на широкой скамье, которая тянулась вдоль окон: шейх, есаул и Маман.

Поручик Гладышев и толмач стояли справа и слева от тайного советника.

Поначалу вроде бы ожидалось, что будут позваны все главные бии, потом перерешилось. Маман подсказал этот выбор Митрию-туре, дабы не мешали делу безделицей… Мурат-шейх сразу взял быка за рога и был красноречив.

— Ваши высокие светлости… господа люди царя! — проговорил он стоя, с низким поклоном.

— Царицы… Елизаветы Петровны… — поправил Неплюев негромким, нестрогим голосом, словно бы по-домашнему. И обратился к Гладышеву:- Дмитрий Алексеевич, пожалуйста, пригласите старца сесть.

Митрий-туре подошел и с почтением усадил Мурат-шейха на скамью. Тот сперва не понял, чего от него хотят, напугался, затем прослезился:

— Не привыкли мы, ваши высокие светлости… Нас если усаживают, так на раскаленные угли. Лишились всего мяса, одни кости остались. Лишились всей чести, на лице одни глаза, свидетели пред всевышним… Еще при бывшей царице, в бытность мурзы Тевкелева у нас, клятвенно обещался Абулхаир-хан усмириться. А ведь по сей день бесчинствует: послов и купцов наших к вам не допускает. Служить вашему императорскому величию не допускает.

— Читал, читал, — сказал Неплюев, закладывая ногу на ногу. — В последнем вашем послании на имя мое читал… жалобу о сем недопущении со стороны киргиз-кайсаков. И просьбу — оных дураков унять. Вы помните эту знатную формулу, Дмитрий Алексеевич?

— Непременно, Иван Иванович. Мурат-шейх поклонился, благодаря.

— От века мы с вами, тянемся к вам. Где бы ни были, куда бы ни закинула судьба, ищем Россию. Еще при жизни великого царя Петра… были у него послы от Ишим Мухаммед-хана каракалпакского. Если память не изменяет — Оразан-батыр, отец вот этого юноши…

— Нет, — вновь поправил Неплюев, — у Петра был Джаныбек-батыр. А к вам тогда же ездил Дмитрий Тимофеевич Вершинин, уфимский дворянин. Два месяца у вас гостил, привез домой русских пленных.

— Да, да, — пробормотал Мурат-шейх, косясь на Мамана.

— Что хотелось бы знать? — продолжал Неплюев. — В том же вашем послании слово в слово написано следующее… что будто бы каракалпаки назад тому двести шестьдесят лет от Российской империи отстали и пото-му-де называют себя природными подданным и. Двести шестьдесят лет! Следственно — в пятнадцатом веке? Тогда еще империи Российской не было, но это к слову, грех русского писаря… Примерно — 1480 год? Год крушения татарского ига. Значит, вы были подданными Ивана Третьего, деда Ивана Грозного? Что за оказия? Объясните.

Мурат-шейх с достоинством огладил бороду. Сказал спокойно:

— Написано — двести шестьдесят?

— Именно-с…

— Стало быть, так и есть… Ваша высокая светлость! Моя память слаба, помрет с моим тленным телом. Память народная нетленна. И не нам, грешным, с ней спорить…

— Н-недурно, — проговорил Неплюев с улыбкой и шлепнул себя ладонью по колену. — Ах, какое motto для моей книги! В самую точку.

(Motto по-итальянски — крылатое слово.

Книга Ивана Неплюева выйдет в свет не скоро, но будет прочитана всей просвещенной Россией и воспринята как памятник Петровской эпохе…)

Мурат-шейх приложил руки к груди:

— Если вам нравится, мне и сказать больше нечего. Вы всё знаете лучше меня.

— Увы, не всё, отнюдь не всё, — возразил Неплюев. — Хотел бы знать для вящего знакомства, какие угодные нам дела у вас на счету, есть ли такие?

Бледное лицо Мурат-шейха покрылось красными пятнами.

— Есть одно стоящее упоминания, — проговорил он глухо. — И мы… по примеру Ишим Мухаммед-хана… выпустили на волю русских пленных… кроме двух, которые вернулись… просят их проводить… С тем мы сюда и прибыли.