Мирко Бонне - Ледяные небеса Страница 22

Неразделанная туша кита-горбача лежала на каменной рампе и перекрывала ему путь. В слабом свете фонаря Хёрли попытался обойти голову горбача, но оказалось, что он лежит наполовину в воде, поэтому Хёрли пришлось вернуться. Он попробовал пройти со стороны хвоста. Тот был завален горой отходов, перейти через которую Хёрли не смог.

Он нашел лестницу, которой пользовались раздельщики, и хотел с ее помощью перелезть через тушу. Наверх удалось залезть без происшествий. Когда Хёрли тащил наверх лестницу, то оступился и упал, пролетев в полной темноте несколько метров и свалившись во что-то мягкое и клейкое.

Никогда в жизни ему не было так противно. Он пошевелился, послышалось противное чмоканье, по волосам и лицу побежали маслянистые нити, которые не могли быть ничем иным, кроме как кровью. Куда задевался фонарь? Хёрли различал только контуры туши, в которую упал, так же как перед этим он видел несущиеся в темноте снежинки. Он не выдержал и закричал.

Услышавший крики рабочий осветил внутренности кита. Увидев лежащего внутри туши человека, изрыгавшего проклятия на английском языке, он, со своей стороны, выругался по-норвежски и убежал. Вскоре на место происшествия сбежалась половина персонала фабрики. Хёрли вытащили из брюха кита, завернули в одеяло и отнесли в дом Якобсена. Там фотограф настоял, чтобы его немедленно доставили на «Эндьюранс», что капитан Якобсен сразу же распорядился сделать.

Орден Хёрли передал один из тех молчаливых бородачей, с которыми он провел этот день на «Стар Икс». Как белый медведь, обнюхивающий и оценивающий, что можно стянуть и что нет, беззаботный, довольный и радостный, как солнечные лучи по утрам, он на прощание ущипнул Хёрли за щеку и, не говоря ни слова, повесил ему на шею кожаный орден.

Библиотека

Шеклтон назначил наше отплытие на полдень через трое суток. С позавчерашнего дня он находился в Стромнессе с Читхэмом, Крином и Уайлдом, где собирался поговорить с капитаном Сёрлле. Почти вся команда была на суше и проводила оставшееся время в пожарной каланче за письмами домой, их должен был забрать почтовый пароход и перевезти на Фолкленды. Я остался на борту и вместе с Бэйквеллом, который работал на мачте, Холнессом, поддерживавшим огонь в котлах, и со шкипером, у которого на каждый день припасена история об «Эндьюрансе», плыл в Лит-Харбор, чтобы забрать последнюю часть провианта и забункеровать уголь. Никто не мог мне сказать, почему русская китобойная база у подножия Коронда-Пик называется точно так же, как порт в Эдинбурге. Но тут было важно то, что Сэр сторговался с русскими по выгодной цене. Строевой лес, муку, сгущенное молоко и сорок один ящик картошки перенесут на борт «Эндьюранса» китобои, которыми руководил Уорсли, и тогда своенравный бункер, построенный Чиппи Макнишем между рубкой и грот-мачтой, будет проверен на годность. И пока черные с головы до ног русские час за часом сгребают лопатами уголь, я стою перед сверкающими чистотой пустыми полками в каюте Шеклтона и размышляю, куда поставить какую книгу, роюсь в ящике, ковыряю в носу и читаю.

Как мне сортировать библиотеку, которая, может быть, не очень большая, но из всех ее книг мне не известна ни одна, за исключением Библии и дневников Скотта. Можно расставить книги по алфавиту. Но по такому простому пути я идти не хочу, тем более что это совсем не то, чего ожидает от меня Сэр.

А чего же он ожидает? Некоторое время я обдумываю, не расставить ли тома по размеру или по цвету обложек, как стоят в отцовском складе на полках банки, ящики с гвоздями, винтами, болтами и инструментами и деревом, из-за чего их можно быстро отыскать… а в магазинчике Малдуна, например, все товары расставлены по цветам: в одном углу — все красное: красные канаты, красные веревки, красная парусина. Так что просто теряешься, если одетая в красное Эннид, хромая, переходит из красной зоны в синюю. Шеклтону, который станет искать определенную книгу, это вряд ли поможет. Расставить книги по цвету или размеру означало бы, что ему придется запомнить, какого цвета каждая книга, например, вот этот талмуд под названием «Путешествие вокруг света» некоего Луи-Антуана де Бугенвилля — грязно-черный. Точно так же он должен будет взять на заметку, что самая тонкая книга в его библиотеке принадлежит перу Фритьофа Нансена и называется «На лыжах через горы. Из Бергена в Христианию». И это означало бы, что мне придется отделить Нансена от Нансена, потому что другая его книга, «Ночь и лед. Норвежская полярная экспедиция, 1893–1896 годы», однозначно одна из самых толстых и должна поэтому стоять на другом конце полки. Есть ли в этом смысл?

Когда стихает устрашающий грохот, издаваемый падающим в новый бункер углем, можно услышать крики птиц, описывающих круги над бухтой. Русские, которые завозят уголь на корабль в тачках по узкой доске, все время смеются. В какой-то момент мне даже кажется, что было бы неплохо поменяться местами с кем-нибудь из них. Но потом я говорю себе, что если для меня самый трудный шаг — первый, то для этих ребят на палубе все шаги одинаково тяжелы. Я встаю в поток света, бьющий через иллюминатор, и открываю тонкий томик Нансена.

Там говорится: «Наконец-то я преодолел самое худшее. Ух, было жарко! Я не мог пошелевить ни руками, ни ногами, солнце пекло. Я испытывал страшную жажду, и снег немного подтаял. От радости, что я зашел так далеко, я достал спрятанные специально для такого повода апельсины. Они замерзли и были твердые, как кокосовые орехи. Я ел их целиком, с мякотью и кожурой; смешанные со снегом, они очень освежали».

Я достал все книги из ящиков и коробок и сложил их стопками перед конторкой Шеклтона, и тогда же решил подойти к делу с другой стороны. Я буду, сказал я сам себе, расставлять книги по времени их появления или, еще лучше, по времени, о котором идет речь в отдельных томах. Ведь сразу бросается в глаза, что на почти каждом корешке после названия стоят два числа, обозначающих годы, одно — год начала, другое — год окончания путешествия, о котором рассказывается в книге.

Мерс, а вот это ты должен еще раз отсортировать. Книги с указанием годов пойдут в одну стопку, без указания — в другую. В первую я кладу толстый том Нансена, во вторую — тонкий. В первую идет книжка Ф.А. Кука «Первая полярная ночь в Антарктиде: 1898–1899 годы. Рассказ о плавании на «Бельгике» в южных полярных широтах», во вторую — «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима из Нантакета» Эдгара Аллана По, а также «Летающие люди, или Замечательные истории Питера Уилкинса, в том числе о кораблекрушении на Южном полюсе», книга, которую написал в 1784 году Роберт Пэлток, о чем свидетельствует надпись на первой странице. Это натолкнуло меня на еще одну идею. Я беру книгу из тех, на которых не указаны годы, и смотрю, стоит ли на ней год издания: Александр Далримпл, «Собрание описаний путешествий в Южные моря и сделанных там открытий». Прямо на первой странице мне везет: Лондон, 1770 год. Чтобы быть совсем уверенным, что книги можно расставить по году издания, я еще раз беру Эдгара По — «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима». Спереди я не вижу никах чисел. Но сзади, на последней странице видна крошечная надпись «Нью-Йорк, 1838».

В ящике Шеклтона лежат книги его бывшего босса, ставшего потом его же противником: «Роберт Фалкон Скотт. Плавание на «Дискавери». 1901–1904 годы» и «Последнее путешествие. Дневники Скотта. 1910–1912 годы». Это та самая книга, которая есть у моего брата и которую он читал мне вечерами. Я знаю, где искать, потому что абзац, в котором Скотт описывает смерть Титуса Оатса, один из последних, перед тем как он сам распрощался с этим миром: «Если мой дневник найдут, то я прошу, чтобы был опубликован следующий факт: перед смертью Оатс думал о своей матери; непосредственно перед смертью он с гордостью говорил о том, что в его полку будут рады узнать, что он мужественно встретил смерть. Мы трое можем засвидетельствовать его мужество. В течение многих недель он безропотно переносил страшную боль и был активен и деятелен до самого последнего мгновения. До самого конца он не оставлял надежду — не хотел оставлять. Он был мужественный человек, и умер он так: в предпоследнюю ночь он заснул в надежде больше не проснуться, но наутро, то есть вчера, он проснулся! Снаружи бесновался ураган. «Я хочу выйти, — сказал он, — и побыть некоторое время снаружи». Затем он вышел из палатки, и больше мы его не видели. Мы знали, что бедный Оатс вышел, чтобы умереть, мы пытались его отговорить, но он вел себя как герой и настоящий английский джентльмен. Мы — трое оставшихся, надеемся встретить нашу смерть так же мужественно, и этот момент уже скоро настанет».

Эти строки я впервые читаю сам, но как и тогда, когда я, лежа в кровати, слушал Дэфидда, у меня холодок пробегает по спине. Я снова вижу крошечную палатку, в которой в промерзших спальных мешках съежились трое изможденных мужчин, то и дело впадающих в забытье от голода и жажды и неспособных выдавить хоть одно понятное слово, потому что опухший язык уже не помещается во рту. Скотт, Бауэре и Уилсон не слышат ничего, кроме бесконечного оглушительного завывания снежной бури, которая раз за разом обрушивается на единственное препятствие на своем пути на сотни километров вокруг, почти срывая палатку. У капитана Скотта остался единственный огрызок карандаша. И он написал: «Вел себя как герой и английский джентльмен». Непостижимо. Как будто ты завязываешь галстук, стоя перед ревущей пастью чудовища, которое вот-вот тебя проглотит. Дэфидд всегда считал, что такое презрение к смерти не выше, чем мужество. Для меня — наоборот, и из-за этого у меня бежали мурашки по спине: ведь это написал мертвец, один из тех, для которого все кончилось, в том числе и смелость.