Анри Труайя - Сын сатрапа Страница 22

По совпадению, достойному наших эмигрантских приключений, мне предложили прочитать в нескольких валлонских городах цикл лекций по французской литературе XIX века. Может быть, оказавшись там, я разыщу кого-нибудь, кто приведет меня к Никите или хотя бы подскажет его адрес? Я попросил двухнедельный отпуск в префектуре Сены и сел в брюссельский поезд, мечтая о долгожданных встречах, которые напомнили бы мне чудесные дни на улице Спонтини.

Из вереницы выступлений и речей перед вежливой и немногочисленной бельгийской публикой у меня сохранилось только воспоминание о пожилой женщине в серо-бежевом плаще и разукрашенной шляпке, говорившей с русским акцентом. Она подошла ко мне на выходе из лекционного зала и без обиняков спросила:

– Ваша настоящая фамилия Тарасов?

– Да, – сказал я.

– Так говорят наши соотечественники в Брюсселе, но я хотела знать наверняка…

Боясь как бы она не вовлекла меня в праздную дискуссию об особенностях творчества русских и французских писателей прошлого века, я решил тем не менее, что встреча с этой любезной любопытной дамой могла быть полезной, и в свою очередь спросил ее:

– Вы бываете в эмигрантских кругах в Бельгии, может быть, вы слышали о Воеводовых?

– Конечно, – воскликнула она. – Но они в США!

– Все?

– Думаю, что да…

Поколебавшись немного, она спохватилась:

– Нет! Нет! Постойте, есть молодая чета Воеводовых, которая незадолго до войны переехала из Брюсселя в Лубэн. Она старше его… Он работает в библиотеке университета, или где-то еще в этом роде… Его жена – служащая аптеки…

– Его жена? Они женаты?

– Да. А что?

– Да нет… ничего…

Сердце у меня учащенно забилось. Собравшись с мыслями, я задал главный вопрос:

– У вас есть их адрес?

– Что вы! Откуда! Впрочем, это несложно! Если хотите им написать, можете всегда послать ваше письмо в Лубэн на адрес одной из городских аптек. Люди этой профессии знают друг друга, они передадут…

Я горячо поблагодарил ее. На этот раз я был на верном пути! Остальное меня не интересовало. Я не очень учтиво поторопился прервать разговор и вернулся в гостиницу, обрадованный новой перспективой. И на следующий день написал на имя мадам Воеводовой, указав на конверте адрес аптеки Лубэна, взятый наугад в телефонном справочнике. Чтобы не сбить с толка друзей, я подписал мое послание фамилией Тарасов, единственной, которая была им известа. И попросил консьержа гостиницы отметить в его книге записей, что Тарасов и Труайя – одно и то же лицо. Поразмыслив, я решил, что у меня слишком мало шансов попасть в цель с первого раза.

Однако несколько дней спустя получил ответ. Он пришел от «Мадам Лилиан Воеводовой». Она явно не была уже мадам Суславской. Никита на ней в самом деле женился. Восемь лаконичных строчек. Я был удивлен тому, что она ни словом не обмолвилась о Никите в своей короткой записочке. Но во всяком случае соглашалась встретиться со мной и назначала свидание в большом кафе Лубэна в четверть первого в следующее воскресенье.

Я предполагал в тот день вернуться в Париж. Однако, не раздумывая, аннулировал бронь на поезд. В ту ночь я едва смог сомкнуть глаза; казалось, что мне снова двенадцать лет, что меня, как когда-то, снова ждут на улице Спонтини на праздник нашей дружбы и литературы.

Я пришел на встречу точно в назначенное время. Входя в кафе, с удивлением увидел сидевшую около входа полную женщину с безразличным взглядом, которая улыбаясь, протягивала мне руку. Нет сомнения в том, что я изменился меньше, чем она, так как она меня узнала. Куда девалась та Лили, хрупкая и соблазнительная, которая учила меня танцевать? Я расстался с кокеткой, а встретил матрону. Жизнь идет быстрее в отличие от памяти. Потрясенный головокружительным бегом времени, я пробормотал несколько учтивых банальных слов, однако не мог между тем помешать себе посожалеть о том, что ни она, ни мой дорогой Никита не испытали необходимости сообщить мне в свое время об их помолвке.

– Я только на днях узнал, и совсем случайно, – сказал я с упреком. – Это невероятно!..

– Да, да, – согласилась она. – Но тогда у нас голова шла кругом… Все было так сложно для нас!.. Впрочем, церемония была очень скромной, без приглашенных, без шума.

– А Никита?.. Он не пришел с вами сегодня… Где он?

Она не спеша поднесла кружку с пивом к своим ярко накрашенным губам, сделала большой глоток и ответила:

– Как? Вы и об этом не знаете? Никита умер.

Сраженный этим откровением, я сел рядом с Лили, заказал тоже пива и пробормотал:

– Когда? Как?

Как это могло случиться? Ведь Никиту, сохранившего статус апатрида, не должны были призвать в армию в Бельгии. Лили сделала еще глоток, и, подождав пока гарсон принесет мое пиво, не торопясь уточнила:

– Мы пережили страшную бомбардировку в Лубэне в мае сорокового, когда немцы заняли Бельгию! Налет немецкого пикирующего бомбардировщика!.. Университетская библиотека была на три четверти разрушена… Никита был там в тот день. Он присматривал за фондами. Он не захотел спуститься в убежище…

Я опустил голову. Значит, Никиту, у которого были все шансы спастись во время войны, постигла такая нелепая смерть, в то время как я вышел из нее без царапины.

– Мы с большим трудом вытаскивали его из завала, – продолжила Лили. – Меня заверили, что он погиб мгновенно.

– Это ужасно! – пробормотал я, не сумев найти никаких других, кроме этих самых банальных слов, чтобы выразить свое смятение.

И из вежливости спросил еще:

– А вы сами, Лили?..

– Я!.. Я была в аптеке. Со мной ничего не случилось. Теперь мало-помалу отхожу от этого кошмара…

Ее глаза засветились из-под увядших век, и она с печальной гордостью объявила:

– Я даже снова собираюсь выйти замуж!

У меня не хватило смелости поздравить ее с тем, что она так быстро оправилась от потрясений. Это третье начало в жизни женщины преклонных лет вызвало отвращение и удручило. Мне не хотелось даже спросить имя ее нового избранника. Сентиментальное будущее Лили не интересовало меня, так как с нами больше не было Никиты. Пока я молчал, потрясенный ее рассказом, она распахнула передо мной свой огромный баул и извлекла оттуда стопку листков, которые я тотчас узнал:

– Это ваш «Сын сатрапа», – сказала она. – Никита его бережно хранил. Он перечитывал его иногда. И, думаю, жалел, что оставил незавершенным этот юношеский рассказ. Впрочем, он ничего другого не написал… Я не знаю, что с этим делать… Хотите взять?

Я жадно схватил рукопись, прижал к груди и пообещал позаботиться о ней. И так как заторопился уже уходить, она добавила:

– Никиту похоронили здесь, на кладбище Лубэна. Если хотите сходить на его могилу, я могу, конечно, показать место…

– Нет, нет! – ответил я поспешно. – Завтра утром я должен уехать парижским поездом.

Она опустила потяжелевшую голову когда-то красивой женщины и вздохнула:

– Понимаю, понимаю! Ну что ж, прощайте, Люлик!

Она даже не спросила, зачем я приехал в Бельгию. Она, конечно, не знала, что я был писателем и что в течение почти десяти лет публиковался под именем Труайя.

Я поцеловал на прощание ее руку и поспешил к выходу, зажав рукопись под мышкой и присмиревший как ребенок.

Когда вернулся в гостиничный номер, показалось, что я прожил пятнадцать лет за десять минут. Мальчишка снова стал взрослым, неуверенный школьник – почти довольным своей судьбой писателем, страстно мечтающим написать большую книгу, о которой безумно мечтал в годы ранней юности. Странная ностальгия заставляла меня сожалеть о далеком времени, когда весь я был еще исполнен надежд и сомнений. Мне не хватало светлой бессознательности начала жизни. В то время, как я переворачивал исписанные прилежным почерком Никиты страницы, в памяти всплывали прекрасные часы, проведенные на улице Спонтини. Однако, как бы ни хотелось мне волноваться при воспоминании о прошлом, я очень скоро должен был признать, что «Сын сатрапа» был лицейской шуткой. С запоздалым критическим пылом я находил его стиль неверным, сюжет – нелепым, а целое – не имеющим ценности, несмотря на большие претензии на оригинальность. Я увидел вдруг строгую запись месье Этьенна Корфа, сделанную наспех на полях одного из моих сочинений по французскому: «Прискорбная поверхностность». Вердикт прекрасно характеризовал наш набросок романа. Я вспомнил, что временами, когда хотелось отказаться от работы, мы отчаянно искали еще один «потрясающий случай» для ее продолжения. Этот потрясающий случай «Сын сатрапа» нашел несколько лет спустя во время бомбардировки Лубэна.

Прежде чем лечь спать, я позвонил дежурному по этажу. В моем старомодно обставленном гостиничном номере был камин. Я попросил разжечь огонь в очаге и, оставшись один, бросил туда эти несчастные листки, которые позволили когда-то нам поверить в наше писательское призвание. Однако тяга в камине была плохая. Страницы, исписанные нашими иероглифами, долго разгорались, ужасно потрескивая и изредка вспыхивая. Совершая это тайное аутодафе, я терзался угрызениями совести преступника и в то же время чувствовал правоту человека, вершащего справедливый суд. В то мгновение, когда последний след наших давних честолюбивых устремлений превращался в пепел, я думал не о «Сыне сатрапа», а о сыне Георгия Воеводова, незабвенном Никите. Он умер, не опубликовав ни одной книги. Список моих произведений, напечатанный в начале каждого тома, с каждым годом становился длиннее. Кто из нас двоих выбрал лучший способ утолить свою наивную и тираническую потребность в мечте?