Александр Павлов - У ступеней трона Страница 22

Злобная усмешка вспыхнула в серых глазах Головкина.

— Да, но я вас знаю. Вас ведь величают Василием Григорьевичем Баскаковым, и вы состоите на службе в берг-коллегии?

— Совершенно верно, — уже серьезно ответил молодой человек, чувствуя, как в нем опять поднимается странная антипатия к этому совершенно незнакомому офицеру и раздражение на его тон, которым он говорил с ним. — Совершенно верно, меня зовут Василием Григорьевичем Баскаковым, и я служу в берг-коллегии. Что же вам, собственно, угодно от меня?

Его хладнокровие подействовало раздражающим образом на Головкина, и он вспыхнул от гнева.

— Мне нужно знать, — почти крикнул он, — в каких отношениях вы находитесь с княгиней Трубецкой.

Яркая краска залила щеки Баскакова.

— Странный вопрос, сударь! — заметил он, едва сдерживая поднимавшееся в нем волнение. — Неужели вы думали, что я вам отвечу на этот вопрос?

Упрек, ясно прозвучавший в тоне Баскакова, заставил Головкина совершенно потерять самообладание.

— Можете не отвечать, — грубо произнес он, — но это нисколько не изменяет дела. Я прекрасно знаю, что вы состоите ее любовником.

Кровь бросилась к голову Василия Григорьевича. Он инстинктивно сжал кулаки и сделал движение в сторону Головкина; еще мгновение, и он бросился бы на графа, не помня себя, но его остановило его обычное хладнокровие, его уменье владеть собой даже в самые трудные минуты. Он отступил на шаг назад, скрестил руки на груди и проговорил немного вздрагивающим от все еще не улегшегося волнения голосом:

— Очевидно, сударь, вы меня очень плохо знаете, если осмелились сказать только что вырвавшуюся у вас фразу. Ваше счастье, что я не потерял силы воли, иначе вам было бы уже поздно раскаяться в своих словах. Но, хотя я и не имею графского титула, я вижу, что я гораздо воспитаннее вас, и потому, чтобы не раздражать меня более, чтобы не вызывать меня на новую вспышку, которая может окончиться очень печально для вас, я прошу вас, сударь, уйти, и уйти как можно скорее. Но, конечно, вы понимаете, что этого оскорбления имени женщины, которую я глубоко уважаю, я вам не прощу, и вы скажете моим секундантам, где мы с вами встретимся еще раз.

Головкин побледнел. Он совсем не рассчитывал на такой исход своего разговора с Баскаковым, и ему совсем не хотелось уйти, не доведя до конца этой беседы. Он тряхнул головой и отозвался с пренебрежительной усмешкой:

— Вы еще успеете прислать ко мне секундантов, но я, во всяком случае, должен пока объясниться с вами без посредников и надеюсь, что вы, как вы сами только что сказали, слишком воспитанный человек, чтоб нападать на другого иначе, как в честной схватке.

Василий Григорьевич страшным усилием воли подавил клокотавший в нем гнев и холодно ответил:

— Если вам угодно продолжать далее это неприятное объяснение, за которое мы с вами рассчитаемся с оружием в руках, то извольте, я вас слушаю.

— Вот видите ли, сударь, — начал после небольшого молчания Александр Иванович, — в чем дело: прежде чем княгиня Трубецкая полюбила вас, — а я не сомневаюсь в том, что она вас полюбила, — она считалась почти моей невестой. Я убежден, что если бы на вашей дороге, как теперь на моей, встретился соперник в обладании сердцем любимой женщины, то вы постарались бы удалить этого соперника, потому что нужно быть святым человеком, чтобы спокойно отказываться от своего счастья, а я такой святостью не обладаю, да мне кажется, что и вы не обладаете ею.

— Кто же вам мешает удалить меня с своей дороги? И о чем нам больше с вами объясняться? Вы меня оскорбили, я вас вызвал на дуэль, постарайтесь меня убить, и дорога к сердцу Анны Николаевны будет перед вами открыта. О чем же нам больше разговаривать?

Головкин пожал плечами и ядовито рассмеялся.

— Да, дуэль — это, конечно, прекрасное средство, — промолвил он, как бы раздумывая, — но кто же поручится мне, что судьба не изменит мне в нужную минуту и что вы убьете меня, а не я вас? И вот потому-то я и хотел объясниться с вами начистоту и предложить вам сделку совершенно иного рода.

— Какого же рода будет эта сделка?

— Вы, конечно, человек бедный, и для вас, я думаю, сумма в десять тысяч рублей представит немалый интерес.

Баскаков понял, какого рода сделку хочет ему предложить его гость, вспыхнул, но сдержался и с иронической усмешкой спросил:

— Что же, сударь, я должен сделал за эту интересную для меня, по вашему мнению, сумму?

— Ничего более, как только устроить так, чтобы княгиня Трубецкая забыла о вас.

Василий Григорьевич продолжал иронизировать.

— Но каким же образом я могу заставить забыть меня женщину, которая, опять-таки по вашему мнению, любит меня?

— Ах, Боже мой, это так просто; вам стоит только уехать из Петербурга, уехать куда-нибудь подальше, например, за границу, к какому-нибудь нашему посольству… мне это так легко устроить.

— Да? Я в этом и не сомневаюсь. Но объясните мне, сударь, только одно: какой же вам будет расчет, заплативши мне десять тысяч и удаливши меня как можно дальше от невских берегов, умереть от моей пули или удара шпаги, смотря по вашему выбору, потому что — предупреждаю вас — как только я становлюсь к барьеру, я положительно горю желанием во что бы то ни стало уничтожить своего противника.

Увлеченный своей идеей, Головкин не замечал все время той явной насмешки, которая сквозила во всех словах, обращенных к нему Баскаковым. Ему казалось, что громадная сумма, которой он хотел ослепить этого мелкого чиновника берг-коллегии, заставит того забыть не только о дуэли, но и о княгине Трубецкой, и вдруг он услышал эту фразу, которая поразила его, точно удар грома.

— Но позвольте, — воскликнул он, — тогда о дуэли не может быть и речи.

— Вы так думаете? А мне кажется как раз наоборот: только о дуэли и должна быть между нами речь. Я достаточно наслушался ваших глупых предложений, и единственный ответ, который я могу дать, — это поехать домой и ждать моих секундантов.

Головкин понял, что он одурачен; кровь волной прихлынула к его лицу, и злобные огоньки забегали в его глазах.

— Берегитесь, сударь! — воскликнул он хриплым голосом.

— Беречься? Чего? Что вы меня убьете? Поверьте, что у вас гораздо больше шансов быть убитым мною, чем отделаться от меня.

— Берегитесь, сударь! — снова крикнул уже угрожающим тоном Головкин и чуть не опрометью выбежал из квартиры Баскакова.

Он не слышал раскатов звонкого смеха, который послал ему вдогонку Василий Григорьевич, но он и без того трепетал весь от злобы; эта злоба положительно туманила его мозг, перехватывала его дыхание.

— Погоди, щенок! — скрежеща зубами, шипел он. — Слишком много чести, чтоб я стал драться с тобой на дуэли!.. Я сумею отделаться от тебя и без этого. Ты слишком много возомнил о себе, а в этой ставке я совсем не хочу рисковать своей головой, когда могу выиграть игру без всякого риска.

Приехав домой, он чуть не бегом вошел в свой кабинет и тотчас же приказал крикнуть к нему казачка и послал его в тайную канцелярию за Барсуковым.

Барсуков не замедлил явиться. Головкин платил щедро, а Сергей Сергеевич любил угождать щедрым плательщикам.

— Ну, сударь, — встретил Барсукова Александр Иванович, когда тот переступил порог его кабинета, — видишь, как скоро ты мне понадобился.

Хитрый шпион улыбнулся и проговорил:

— Як вашим услугам, ваше сиятельство.

— Помнишь, о чем мы с тобой говорили?

— Помню. Я никогда ничего не забываю.

— И можешь это дело устроить? — впиваясь в сыщика загоревшимся взглядом и многозначительно подчеркивая свои слова, спросил Головкин.

— Того человека убрать?

— Да, да!

— Конечно, могу, никакого труда даже нет. Так прикажете убрать?

Легкая тень раздумья пробежала по лицу Головкина, но злая улыбка, искривившая его губы, тотчас же прогнала ее, и он резко отозвался:

— Убирай!

Лицо Барсукова вспыхнуло от удовольствия, он молча поклонился и тотчас скрылся за дверью. Судьба Баскакова была решена.

XIV

«Слово и дело»

Баскаков в тот же самый день, или, вернее, в тот же вечер, когда у него был Головкин, не откладывая дела в долгий ящик, отправился к Лихареву, чтоб просить его быть своим секундантом. Лихарева он дома не застал, а его лакей Федор заявил ему, что барин уехал к господину Левашеву.

— А ты не знаешь, когда он вернется? — спросил Василий Григорьевич.

— Не могу знать, а только, должно быть, поздно, потому как, ежели они к Дмитрию Петровичу отъезжают, так всегда говорят: «Ты меня, Федор, не жди и свету нигде не зажигай!»

Василий Григорьевич постоял несколько минут молча, раздумывая, отправиться ли ему сейчас к Левашеву, чтобы там увидеть Антона Петровича, или же переждать до завтра. Ему казалось, что он сделает большую неловкость, если явится нежданным гостем в дом своего противника, которого он ранил, но, с другой стороны, его почему-то потянуло к Левашевым. Хотя он еще не виделся с Дмитрием Петровичем, но убедился из слов Лихарева, что молодой человек, так неудачно скрестивший с ним шпагу на Царицыном лугу, будет безусловно рад познакомиться с ним, и теперь у него мелькнула мысль, что предлог для этого знакомства самый удачный, что не будет никакой неловкости, если он сейчас явится в дом Левашевых; успокоенный этим соображением, он отправился на Фонтанку.