Евгений Салиас - Кудесник Страница 22

— Ну-с… Извольте докладывать, любезный господин Дюге! — заговорила она деловитым голосом.

— Нового мало… madame Реми, — ответил этот, — но я не теряю надежды… Вероятно, скоро кое-что и устроится… Если Господь поможет, то через месяц…

— Ну, нет! Нам не поможет! — усмехнулась красавица. — Наши надежды надо возлагать на дьявола.

Госпожа Реми начала задавать доктору вопросы, называя разные фамилии и как бы интересуясь судьбою разных мужчин, молодых женщин, девушек и старух. Несколько хорошо известных, даже знаменитых имен высшего придворного круга были произнесены здесь. Вместе с тем не раз беседующие упомянули слово: «Бастилия». Несколько раз, рядом с громкими именами двора и высшего круга, собеседники произнесли имена полицейских сыщиков, наводивших панику на весь серый люд столицы. Наконец молодая женщина выговорила:

— Да, совсем забыла! А герцогиня?.. Как, бишь, ее фамилия?.. Ну, эта испанка?..

— Маркиза Кампо д'Оливас? — произнес доктор.

— Ну да, она… только вы произносите неправильно. Ее при дворе зовут Олива.

— Эта ваша французская манера не произносить букву с на конце слова. На юге Франции и в Испании эта буква произносится. Поэтому я и говорю: маркиза д'Оливас, а не Олива!

— Ведь это, кажется, поле оливок?

— Точно так-с. Старинное имя.

— Какая глупая фамилия!

— Не скажу: есть французские фамилии много глупее этой.

— Ну, Бог с ней, с грамматикой! Что же ваша маркиза, доктор?

— Ничего. Я бываю у нее раза три-четыре в неделю. Теперь мы почти друзья… А ее племянница — прелестное созданье!

— Знаю. Но как она к вам относится?

— Полюбила еще больше, чем ее тетушка.

— Ну, а этот русский князь, северный боярин, но без золота в карманах бывает всякий день?.. Когда же мы от него отделаемся?

Доктор молчал и как-то робел.

— Просто отделаться нельзя. А путем насилия или преступления опасно. Мы можем, то есть я могу, попасть на галеры, в каторгу, попасть под руку палача.

— О, господин медик! Если вы будете говорить такие глупости, так лучше молчите. Если вы будете опасаться палача, галер, каторги, тогда мы ничего не достигнем. Сделайте лучше, как я… давно решила я, что рано или поздно я буду на этих галерах или буду в руках палача; но когда это еще будет — неизвестно. А до тех пор да здравствует неустрашимость, свобода действий и их плоды, то есть золото и золото! И чем больше будет у нас этого презренного металла в руках, тем менее мы рискуем попасть на галеры. Поверьте!

Говоря это, госпожа Реми оживилась. Легкий румянец покрыл ее бледные щеки, яркие глаза заблестели и красиво, и зловеще.

— Ну, ступайте и ведите себя лучше. Через три дня я буду опять здесь и надеюсь, что господин доктор принесет мне какую-нибудь хорошенькую весточку. Если понадобится нам верная рука, то она здесь. Ведь вы знаете его храбрость?

— Кто не знает его светлости господина Канардье, или, как попросту зовут его в Париже, Канар. Его именем не только самых капризных детей усыпляют ночью, а даже и почтенные люди, взрослые и пожилые, при его имени вздрагивают.

И доктор рассмеялся не столько весело, сколько раздражительно и сухо.

Молодая женщина поняла этот смех. Она поднялась и вдруг выговорила странным голосом, не то надменно, не то повелительно и грозно.

— Знаете что, господин доктор, мне иногда кажется, что вы не за свое дело взялись, что вы не в свою среду попали. Мне иногда кажется, что вы нам не товарищ, или хуже того — плохой товарищ. Вам иногда не по душе то, что для нас самое задушевное. Я уверена, что вы, например, не решитесь собственной рукой воткнуть ножик кому-нибудь не только в грудь, но даже из-за угла в спину, какие бы горы золота вам ни обещали.

— А вы, графиня, решитесь?

— Я вам говорила уже не раз — меня здесь не называйте так. Отвечая вам на ваш вопрос, скажу искренно: не знаю. Мне кажется, что, если бы было нужно, я бы решилась. Во всяком случае, занеся руку с ножом и делаясь убийцей, я бы боялась только одного, что если у меня хватит силы на сердце, то не хватит силы в мышцах руки… Ну, да не в том дело… Если вы нам не сочувствуете, то бросьте нас.

Доктор молчал несколько мгновений и наконец выговорил:

— Не могу.

— Почему?

— Странный вопрос. Вы лучше меня знаете. Потому что вы будете меня бояться как доносчика на вас, и по вашему приказанию на третий же день этот самый ваш Канар испробует свое искусство на мне. А я умирать еще не желаю… Впрочем, бросим этот разговор. Я с вами, в вашем обществе, принес вам клятву в соблюдении тайны, обещался действовать по мере сил и разума, почти не щадя себя и рискуя идти в каторгу всякий день. Чего же вам больше? А лежит ли у меня сердце к этой вашей деятельности, раскаиваюсь ли я, какое вам дело, графиня… Виноват, сударыня.

Доктор вышел и прошел первую горницу, не останавливаясь и не прощаясь ни с кем. Молодая женщина появилась на пороге и позвала старуху, снова затворив двери.

— Ну что, Роза? — выговорила она, снова садясь.

Старуха по седым волосам и морщинам на лице, но, в сущности, женщина лет не более 50, начала рассказ о своих похождениях и снова случилось то же. В рассказе появлялись довольно известные имена высшего придворного круга, магистратуры, но и подонков Парижа, имена личностей того дна морского или людского моря, которое есть во всяком густонаселенном городе. Роза, к которой так не шло это имя, окончила быстро свой доклад и просила приказаний.

Молодая женщина достала из кармана большой ключ, подошла к громадному шкафу, быстро отворила его и дала держать старухе замок. Роза покачала замок в руках, как делала всегда, и прибавила в сотый раз, если не в тысячный:

— Недурно!.. Этим можно легко убить человека.

— Убить человека всем можно, милая Роза, и этот тяжелый замок — одно из самых плохих орудий. Вот это будет получше.

И красавица, едва заметно усмехаясь, подала старухе пузырек с какой-то желтоватой жидкостью.

— Помните только, что сначала не более ложки, а потом удваивайте порцию с каждым разом.

— И в три дня будет готов?

— В три дня не будет готов, а в неделю — наверное… — усмехнулась красавица.

— А если, madame Реми… Если они доктора позовут. Он даст противоядие.

— Нет. Он даст лекарство от выдуманной им болезни. А оно не поможет.

Заперев шкаф и отпустив старуху, молодая женщина позвала ожидавшего ее тучного пожилого человека с красноватым лицом и отвратительным выражением во взгляде маленьких серых глаз. Он, сопя и ни слова не говоря, полез в карман, достал оттуда мешочек, развязал его и высыпал на стол несколько горстей червонцев.

— А!.. — странно произнесла госпожа Реми, и взор ее блеснул. — Спасибо, милый Канар, mon petit canard… мой маленький утеночек… Вы не чета другим моим слугам. Вы всегда с радостной новостью. У вас меньше слов, а больше дела.

Красавица протянула руки к кучке монет, тускло сиявшей на столе от сумерек, хотела тронуть несколько золотых, но вдруг отдернула руку и пригнулась ближе к столу.

— Что это?!.. — выговорила она, наклоняясь, и легкая гримаса немного исказила ее лицо.

— Что? — произнес лениво и как бы сонным голосом Канар.

— Мне кажется, на нескольких монетах… да… положительно… кровь…

— Может быть… — тем же сонным голосом произнес Канар. — Не мыть же мне их. Я не прачка…

— Да, но хоть предупредите… Это гадко, противно… Отчего это они испачканы…

— Право же, не знаю… Может быть, от рук…

— Вы мне, Канар, на днях будете нужны.

— Рад служить, госпожа Реми. Когда прикажете?

— Приходите сюда через четыре дня.

— Ради грабежа… или ради… устранения?.. — улыбнулся отвратительной улыбкой этот краснолицый человек.

— Ради устранения! — рассмеялась госпожа Реми. — Прелестное слово. Да, надо устранить помеху в виде мужа.

— Вашего мужа? — удивленно выговорил Канар.

— Вы с ума сошли! — воскликнула красавица, но тотчас весело рассмеялась. — Мой в качестве мужа давно умер, а как обыватель этой планеты мне не мешает. Нет, не моего мужа, а другого мужа. Я вам тогда скажу. Прощайте.

Госпожа Реми, оставшись одна, улыбаясь собрала золото, завернула в платок и затем начала одеваться…

XXI

В тот же вечер в центре Парижа, неподалеку от Лувра, в большом доме, тоже походившем на маленький дворец, все окна ярко горели огнями, а по прилегающим улицам и на дворе двигались, подъезжая и отъезжая от главного подъезда, целые вереницы экипажей. Дом этот, или hôtel, как зовут парижане большие и богатые частные дома, принадлежал придворному сановнику принцу Субизу.

Уже 70-летний старик, фельдмаршал, бывший министр, принц два раза в году давал балы, на которых всегда появлялись король, королева и все члены королевской фамилии, а за ними, конечно, и вся знать. Бывать в числе приглашенных принца-фельдмаршала служило как бы знаком отличия и рекомендацией. Переступавший порог этого полудворца тем самым как бы приобретал право бывать в домах всей аристократии.