Карл Шпиндлер - Царь Сиона Страница 22

— Мне кажется, что разные люди имеют разное предназначение: одни живут на земле только для себя и своего удовольствия — тяжелое бремя для ближних, другие должны служить поддержкой последним и приносить за них искупление жертвы. На мою долю выпал жребий нести крест за других; и я хочу быть такой жертвой, по внушению духа Господня. Но, увы, в тине окружающих нас грехов мое стремление к добру значит не более, чем капля воды в пламени пожара. Ну, а что касается отпущения грехов и выкупа деньгами от адских мучений, мы знаем, как этому можно верить. Но каждый пусть делает, что в его силах. Потому я и не думаю насаживать деревья с тем, чтобы собирать с них плоды здесь: я стремлюсь только к тому, чтобы послужить делу спасения: я хочу быть для моих ближних деревом, приносящим плоды, хочу быть плащом, укрывающим прегрешения слабых, посохом, на который могли бы опереться гонимые и презираемые. Теперь ты, зная все это, поймешь, что я не должен жениться, ибо тогда я был бы для своих только детей тем, чем могу быть для многих ближних в этой жизни.

Счастливая мысль блеснула внезапно в голове Яна. Словно под влиянием нисшедшего на него духа, он схватил Блуста за руку и воскликнул:

— Имеющий уши да услышит! Говорю тебе ты вступишь в брак, и брак этот будет освящен свыше, брат мой. Ты признан от Господа этим деянием презираемую сделать честной и принести себя в жертву во искупление безбожного злодейства: через тебя спасена будет добродетель несчастной женщины и жизнь ее ребенка. Да укрепит тебя Господь на стезе добра!

Слепо верующий, взволнованный этими словами, Блуст спросил смиренно:

— Что видишь ты, брат, духовными очами? Объясни мне твое пророчество, дабы я мог последовать через тебя внушению Господа и исполнить святую волю Его!

На что Ян ответил с убеждением, сохраняя все тот же пророческий вид.

— Молодая девушка, соблазненная, томится в сетях земного греха. Назови эту девушку-мать твоей женой и ей незачем будет отчаиваться. Если же ты не уверуешь и не последуешь изреченной воле Провидения, ты почернеешь от стыда и на твою голову падет ответственность за все последствия и погибель двух душ. Так сказал я!

Петер Блуст смиренно преклонил колени и сложил молитвенно руки, говоря:

— Ты владеешь даром пророчества, брат мой. Я знаю это из прошлых времен: дух овладевает тобой и гласит твоими устами… Я верю тебе и не хочу размышлять и колебаться. Скажи мне, кто эта девушка? Я хочу вернуть ей честь ради нашего общего спасения и небесной благодати; ее дитя пусть станет моим; и я не стану спрашивать о том, кто соблазнитель. Следую ли я таким образом в достаточной мере вечному завету?

— Совершенно достаточно, ибо ты справедливый. Завтра в этот самый час Дух возвестит тебе дальнейшее. Да будет мир с тобой!

Не говоря ничего больше, дабы не нарушить цельности произведенного впечатления, Бокельсон оставил жилище несчастного, легковерного глупца. А тот, как только Ян отошел, снова погрузился весь глазами и воображением в обманчивое море Апокалипсиса и с наслаждением «глотал сладкую книгу, пока у него не заболел живот».

Глава VII. Материнское проклятие

В гостинице «Трех Селедок» собрались, в довольно большом количестве веселые подмастерья с тем, чтобы попировать на счет своего товарища, молодого и богатого юноши, накануне предстоящего ему испытания на звание мастера ткацкого цеха. Угощая своих друзей, он заручался их шумным содействием на тот случай, если судьи из страсти находят недостатки в чужом труде или из кастовой зависти не одобрят представленную им на соискание работу.

Здесь было шумно в этот полуденный час. Молодые кутилы, зная, что хозяин и хозяйка питают расположение к весельчакам и щедро обходятся с мелком, когда уверены в своих гостях, расположились спокойно провести здесь время до поздней ночи и, если понадобится, оказать упорное сопротивление ночному обходу. Вмешательства последнего легко можно было ожидать, так как в городе и его окрестностях в это время часто бесчинствовала шайка буянов, предводимая начинавшим приобретать известность неким мастером Симоном.

Первенствующее место среди присутствующих, как в искусстве выпить, так и в пении и всякого рода потешных выходках, занимал молодой человек высокого роста, с бледным лицом и светлыми, падавшими до плеч волосами. Он был родом вестфалец из местечка Варендорп, недалеко от Мюнстера. Его звали все Ротгером. Он недавно только поступил учеником к отцу Симону и, хотя был немцем по происхождению, пользовался особым уважением среди товарищей туземцев. Он пел звучным голосом одну песню за другой и без всякого труда сочинял стихи без приготовления: это искусство он приобрел в поэтической школе мастера Бокельсона вместе с другими талантами, не всегда рисовавшими эту школу с лучшей стороны.

Товарищи подтягивали хором как могли своему запевале, сопровождая эти песни шумными одобрениями по его адресу.

Микя, при помощи слуг, исполняла требования гостей, подавая им завтрак, состоявший из копченого мяса, яичницы, оладьев и соленой рыбы; но при этом она отдавала почти все внимание свое веселому Ротгеру и нередко забывала других, несмотря на их частые постукивания и восклицания. Ротгер, со своей стороны, охотно платил игривыми любезностями за ее внимание. Он обнимал ее за талию, целовал ее круглые руки, склонял голову ей на грудь, пользуясь минутами, дозволявшими эти вольности, и, наконец, смело прошептал ей на ухо: - Как я люблю вас, моя красавица, если бы вы знали! Пусть это вино послужит мне отравой, если я обманываю вас!

Говоря это, он, по вестфальскому обычаю того времени, опустошил несколько кубков сразу, один за другим.

— Вы негодный человек, — шутила Микя, находя повод снова приблизиться к нему. — Что должна я думать о молодом повесе, который позволяет себе такого рода вольности с замужней женщиной и к тому же, в подтверждение своих слов, пьет столько вина?

— Этого уж я не могу вам сказать, мое сокровище. Знаю только, что отец мой, золотых дел мастер, не смог бы сделать мне лучшего подарка, как кольцо, которое неразрывно соединило бы меня с вами.

— Глупый! — сказала она, ударяя его нежно по щеке. В ответ на эту любезность, Ротгер готов был уже снова удержать ее за талию, но вдруг, невольно оглянувшись, был поражен, увидя за своей спиной хозяина гостиницы, Яна Бокельсона.

Глазами тигра взглянул портной на свою жену и в то же время, изобразив на лице приветливою маску, погрозил пальцем подмастерью и сказал:

— Погоди! Ты раскаешься в этом, милый друг!

Он сказал это любезным тоном, но его шутка подействовала на Ротгера иначе: юноша сразу потерял охоту шутить и совершенно притих.

— А! Что у него там застряло в глотке? — спросил громко Симон со своего места через стол.

Ротгер, тщательно осмотревшись и убедившись, что Бокельсона нет уже поблизости, облокотился на стол, как бы приготовившись поведать что-то товарищам. Все застольные друзья сплотились, повернув головы в его сторону, и обратились в слух.

— У портного дурной глаз! — прошептал Ротгер. Он посмотрел на меня как василиск[17].

— А что такое дурной глаз? — спрашивали одни шутя, другие с серьезным любопытством.

— Это глаз, приносящий несчастье человеку, на которого он устремлен. Когда я работал в Мюнстере, я знал там двоих таких людей. Один из них, некий Тилан, великан ростом. Ему стоит только взглянуть на кого-нибудь со злобным намерением, чтобы нанести тому тотчас же страшный вред. Оттого, хотя он так силен, что может сокрушить каждого, он даже не пользуется этой силой. Но вот однажды нашелся смельчак, который пустил ему в глаза стрелу, так что теперь он напоминает одноглазого Циклопа, как мы, поэты, выражаемся. Ну, и что же вы думаете? Потеря глаза нисколько его не угомонила; с того дня долговязый Тилан еще больше зла делает, чем прежде, а с врагом, выколовшим ему глаз, он легко расправился: однажды он встретил его в улице святого Эгидия, загородил ему путь и посмотрел на него так одним своим глазом, что тот упал замертво, как подкошенный. Такие же глаза у Бокельсона: я не хотел бы с ним столкнуться, тем более, что, мне кажется, он не прочь серьезно сделать то, на что намекнул шутя.

В ответ на эти слова одни смеялись, другие задумчиво покачивали головами. Симон, осушая свою кружку, сказал:

— Что нам за дело, какие у Бокельсона глаза, пока он дает нам хорошие напитки и готов записывать сколько угодно в долг! Расскажи-ка нам что-нибудь о том другом еще в Мюнстере, которого ты знал — тоже с дурными глазами.

— А это уже женщина, жена старого пьяницы Кнуппера, у которой столько же злобы, сколько морщин на лице. Она настоящая чародейка и может вызвать целую бурю, прежде чем человек успеет прочесть молитву. Об этой старухе рассказывают много историй.

— Говори же, говори, пока мы едим! — кричали товарищи.