Сергей Сиротинский - Путь Арсения Страница 22

Летом 1915 года Фрунзе раздобыл ружье и целыми днями пропадал на охоте. Охотничья добыча очень помогала коммуне: с пищей у коммунаров всегда было не* плохо.

С большим трудом, с помощью товарищей, удавалось доставать книги и газеты. Михаил начал заниматься сам, потом организовал кружок по изучению военного дела. На сборах кружка он докладывал о ходе военных действий на фронтах (шел первый год мировой империалистической войны), комментировал военные сводки, поражал слушателей осведомленностью и пониманием военного искусства. В шутку товарищи стали называть его генералом. Фрунзе смущался и говорил, что друзья называли генералом Энгельса, большого знатока военного искусства, а он, Михаил, попросту любитель, считающий, что каждый большевик обязан в той или иной мере знать военное дело. Наряду с военными вопросами Фрунзе нередко развивал перед товарищами планы побега из ссылки, проникновения на фронт, в армию, чтобы там развернуть большевистскую агитацию среди солдат.

Насколько глубоко и по-марксистски серьезно разбирался Фрунзе в политической обстановке, показывает письмо, которое он отправил из ссылки своим друзьям:

«...Россия из этой войны никак не может уйти не побитой. Обратите внимание на заграничные письма Лепина...»

Ни на одну минуту не забывал Фрунзе о партии, всеми силами старался укрепить связи с ней. Волевая, деятельная его натура не могла удовлетвориться только теоретическими рассуждениями. Фрунзе вел работу по организации и объединению политических ссыльных, распыленных по глухим деревням округа. В некоторых деревнях бывал лично, в другие посылал письма.

Манзурка стала политическим центром ссыльнопоселенцев Верхоленского округа. Чтобы повидать Михаила и побеседовать с ним, ссыльные приезжали в Манзурку за сотни верст. Фрунзе был занят по горло. Кроме работы в столярной мастерской, связи с ссыльными и> с «волей», он организовал в Манзурке хор и струнный оркестр. Разучивали революционные песни, танцевали. Сам сочинял песни. Вот одна из них, положенная там же, в ссылке, на музыку:

Свобода, свобода! Одно только слово,

Но как оно душу и тело живит!

Ведь там человеком стану я снова,

Снова мой челн по волнам побежит.

Станет он реять и гордо и смело,

Птицей носиться по бурным волнам.

Быть может, погибнет? Какое мне дело —

Смерти ль бояться отважным пловцам!

Песня эта полюбилась ссыльным, и они часто распевали ее. Но в Манзурке были секретные агенты охранки, которые следили за ссыльными. Они обратили внимание на их частые сходки, на приезды «гостей» из других деревень. До губернских властей дошли сообщения, что ссыльные в Манзурке организуются, готовят вооруженное восстание.

Осенью 1915 года в Манзурку неожиданно нагрянула жандармерия. Начались обыски и аресты. Искали Михаила Фрунзе, но он, предупрежденный крестьянами, укрывался в селе Качуле, километрах в восьмидесяти от Манзурки. После, когда он вернулся в Манзурку, был тут же арестован и доставлен жандармами на станцию Оек. Еще по пути к станции Михаил убеждал арестованного вместе с ним ссыльного Кириллова бежать. В их беседе после принимал участие третий арестованный, Владимир.

— Решайся сейчас, завтра будет поздно, — говорил Кириллову Фрунзе.

— Не выдержу я. Сам пропаду и вас подведу, — шепотом отвечал Кириллов. От волнения он сильно закашлялся. — Бегите одни, мне уже немного осталось страдать.

Фрунзе и Владимир долго уговаривали Кириллова бежать вместе с ними, но Кириллов не соглашался. Он был серьезно болен и чувствовал, что даже удачный побег не спасет его.

— Вот что, Михаил, — сказал он, — бегите одни. На утренней перекличке я за тебя отвечу, а за Владимира уговорю ответить моего товарища.

Михаил и Владимир крепко пожали руку Кириллова. Поздней ночью, по дороге от станции к Оекской тюрьме, они бежали. Вплотную к станции подходила могучая и бесконечная тайга. Они бежали через тайгу к озеру Байкал и дальше — опять в тайгу.

Утром при посадке арестантов на подводы была произведена перекличка. Кириллов ответил за Фрунзе. Его товарищ—за Владимира. Побег обнаружился только в Иркутской тюрьме, когда стали сверять приметы Фрунзе с приметами Кириллова.

В тайге

У Байкала Фрунзе и Владимир встретили старого рыбака.

Он ни о чем не спрашивал их, молча кивнул головой на лодку. Когда ссыльные прыгнули в нее, рыбак все так же молча оттолкнулся от каменистого берега. Это был еще крепкий старик с угрюмым взглядом, сверкавшим из-под густых и жестких седых бровей. Суровая жизнь таежника и рыбака научила его молчанию. Скольких он перевез за свою жизнь на другой берег Байкала! Ловко развернув свою ладью, рыбак пустил ее в расщелину между высоких, как скалы, черных камней у другого берега.

— Ни человек, ни птица не разыщут вас теперь. Идите ночью по Полярной звезде, а днем в ту сторону, где солнце восходит, — и он впервые улыбнулся.

Беглецы уже выбрались на прибрежные камни, когда их снова остановил голос сурового старика:

— Куда чорт понес вас, вертайтесь!

Он держал в руке большую буханку хлеба и связку сухих омулей.

— Вот на первое время, — сказал он.

...Михаил и Владимир лежали на траве, покрытой крошевом перегнивших веток. В изодранной одежде, с изможденными лицами, они казались выходцами с того света. Давно кончились припасы, которые дал им старик, а тайга, все такая же дремучая и бесконечная, окружала их со всех сторон. Третий день питаются они диким луком, кислицей, ягодами.

— Миша, — вдруг тихо сказал Владимир.— Миша, я больше не могу. Понимаешь, не могу. Сил нет. Не встану.

— Это тебе только кажется. Отдохнем немного и в путь. Скоро должны выйти на тракт. Тайга кончится, людей встретим.

— Не могу, сил нет.

Отдохнув, они, пошатываясь, тихо брели по тайге. Был полдень, но высокие кроны деревьев не пропускали в тайгу лучей солнца. Внизу — полумрак. Воздух сырой и прохладный. Закричала вспугнутая птица. Забилась где-то высоко, в ветках, и захлопала крыльями.

— Фазан, — прислушиваясь к шуму, сказал Михаил.— Эх, фазан, глупая, недогадливая птица. То на

7*

99

земле сидит, руками бери, а то заберется к чорту ввысь, не видать даже.

Пробовал швырять сухими корягами в белок. Те, словно посмеиваясь и любопытствуя, подпускали Михаила близко-близко. Когда ему казалось, что «охота» удалась, белка прыгала и пропадала в глуши.

Этой ночыо они не разведут костра. Кончились спички. Все кончилось, все истощилось: пища, силы и терпение. Только лес, только страшная тайга вокруг. Владимир все чаще и чаще падает, останавливается. Идти ему трудно. Кружится голова, ноги избиты и изодраны в кровь. Каждое движение, каждый шаг — это мука, невыносимая, нестерпимая...

— ...И так шли тысячи людей. Через пустыни безводные, через горы крутые. Преодолевали одни опасности, им навстречу появлялись другие. Но люди шли, ничто не останавливало их. Азия, сколько величайших чудес человеческих помнишь ты! Одни полководцы умирали, на смену им приходили новые. Был железный хромец Тимур. Ты слышишь, Владимир? Я говорю, был железный хромец Тимур. Много зла принес он людям в своем стремлении подчинить себе мир. Но Тимур — великий полководец, нельзя не удивляться ловкости и хитрости его ума. А переход русских солдат через Альпы в Швейцарии... .Шли голодные и холодные, обманутые союзниками. Шли и одерживали замечательные победы. Этот поход совершили суворовские чудо-богатыри. Они изумили весь мир... Владимир? Открой глаза! Нельзя идти с закрытыми глазами. Хочешь полежать? Ну, ложись!

Михаил свалился около своего обессилевшего спутника и молчал. Бледный, с острыми выдававшимися скулами и с темными, ввалившимися глазницами. Хотелось самому лечь на землю, вытянуть ноги и заснуть. К горлу подступала тошнота, кружилась голова. Но он не сдавался. Прочь слабость!

— Ну, друг, вставай, — поднимает он товарища.— Вечереет, должно быть, сыровато стало. Вставай, осталось идти чуть-чуть!

Владимир молчит, он в забытьи. Михаил сильно встряхнул его. Владимир прошептал что-то неслышное. Михаил склонился ухом к его губам:

— Миша, иди один, оставь меня!

— Ты с ума спятил, — Фрунзе растолкал его, поднял и поставил на ноги. — Открой глаза!

Владимир приоткрыл глаза.

— Клади руку мне на шею... вот так...

Обхватив Владимира, пошатываясь и прихрамывая, Фрунзе вновь потащился с ним, продираясь сквозь лесные дебри.

...Михаил пришел в себя, открыл глаза, но ничего рассмотреть вокруг не мог.

— Ночь, — решил он.

Пошарил руками и наткнулся на товарища. Тот лежал, уткнувшись лицом в траву. Михаил перевернул его на спину, положил руку на грудь и почувствовал под ладонью слабые, едва слышные толчки сердца.