Мария Фагиаш - Танец убийц Страница 22

— Тоже неплохо. Давай возьмем хотя бы это. Бедные люди не должны быть разборчивы.

— Не вздумай, ради бога, говорить при Саше такой вздор. Он, конечно, мой муж, но к тому же еще король.

— А кто сказал, что мы должны ему все рассказывать? Без него нам было бы тоже неплохо. И он бы обошелся. Давай, Драга, уберемся отсюда только мы, Луньевицы. И побыстрее, пока нас отсюда не вышвырнули. Город гудит от слухов. Ты, конечно, в курсе?

— Разумеется. Слухов всегда полно. И это больше, чем слухи. А все потому, что Саша слишком снисходителен. Но постепенно он взрослеет. В ближайшее время скупщина должна утвердить новые законы; как только их примут, мы сможем действовать строже.

— А откуда тебе знать, что скупщина утвердит новые законы? До сих пор она их только отклоняла.

— Новая скупщина не станет их отклонять.

— Только потому, что вы жульничали во время выборов? Я бы не был так уверен. Ведь новые депутаты тоже сербы, и даже подобранные вами люди могут преподнести сюрприз и голосовать против. Я все еще не могу понять, зачем вообще нужен был этот театр, это демократическое очковтирательство? Почему бы всем без исключения партиям не дать под зад, не отправить сенат и парламент по домам и не править самим? «L’état c’est moi!»[30] Если Людовик XIV мог это, почему же Саша не может? Его все равно зовут тираном, неплохо бы действительно им стать.

— Нет. По крайней мере, не так открыто. И не в Сербии, где в каждой деревне старейшина — это маленький Гладстон[31]. Нет, нам нужен парламент. Конечно, это самообман, но это успокаивает людей. Через две-три недели начнется уборка урожая, и члены обеих палат должны будут вернуться на поля, иначе зимой их семьям нечего будет есть. А когда они покинут столицу, уверенные, что спасли конституцию, наступит наконец спокойствие.

— А что будет в городах?

— Они ничего не значат, за исключением Белграда. Но мы знаем, кто зачинщики, и покончим с ними. В крайнем случае они получат обвинение в государственной измене. Это их образумит. Не думай, будто мы прячем голову в песок. Нам очень хорошо известно, что здесь творится и как с этим справиться.

Никодим смотрел на сестру как на человека, которому уже не помочь.

— Ты безнадежна. А я почти поверил, что ты хочешь оставаться королевой.

Послышался легкий стук в дверь — и Драга обернулась на него с поспешностью, совсем не подобающей королеве. В последнее время она не могла спокойно реагировать на неожиданные шорохи, как бы приглушенны они ни были. При виде Николы Луньевицы лицо ее осветилось слабой улыбкой. Драга даже забыла, что была зла на него. Из всех братьев и сестер Никола был больше всех похож на нее. Он был немного выше ростом, чем Никодим, с красивым смуглым и гладким лицом, на котором намечались усы, и зелеными глазами сестры.

— Если Никодим сказал тебе, что это он разбил зеркало, не верь ему. Это был я, — с ходу признался Никола. — Он всегда изображает из себя этакого благородного.

Брат неодобрительно покачал головой:

— О зеркале вообще не было речи. Может, Драга ничего об этом и не знает.

Драга повернулась к нему.

— Еще бы мне не знать об этом! Вы оба ведете себя возмутительно. Ты старший, Никола. По крайней мере, хотя бы у тебя должно быть немного благоразумия, если у младшего его нет. Так дальше продолжаться не может.

Никола упал на софу в стиле Людовика XV и закинул ноги так, что его сапоги оказались на сиреневой обивке.

— Я тебе уже его раз говорил, — мрачно сказал он, — но ты не слушаешь. Тогда делай что хочешь. С меня хватит.

— Убери ноги с софы! — гневно приказала Драга. — Это дорогая французская парча! — После того как она выполнила свой долг хозяйки, одержав маленькую победу — Никола действительно снял ноги с софы, — Драга вновь превратилась в королеву. — Что это значит: «с меня хватит»?

— Это значит то, что я сказал. Я подал уже в отставку и…

— Когда?

— Я подал рапорт генералу Петровичу, когда он месяц назад отыскал меня в Брюсселе. Он обещал переговорить об этом с тобой и Сашей. Вчера я спросил его, почему он до сих пор этого не сделал, и он ответил, что ждет, когда у тебя настроение станет получше.

Драга, совершенно обескураженная, смотрела на него.

— Что? Так он сказал?

Она дернула изо всех сил шнур звонка и приказала вошедшему слуге срочно вызвать генерала Петровича.

— И скажите ему, чтобы он взял с собой рапорт капитана Николы! — прокричала она вслед.

Никола вскочил с дивана.

— Драга, возьми себя в руки! Я хочу насовсем переехать в Брюссель.

— Уж не к своей ли Нанетте? — Она произнесла имя с омерзением.

— Да, к Нанетте. Мы живем с ней больше четырех лет с перерывами, и я все еще люблю ее. Мы думаем пожениться. Не хочу быть неблагодарным, но пришло время мне самому устраивать свою жизнь.

— А быть моим братом и офицером сербской армии — это что, не жизнь?

— Во всяком случае, не та жизнь, какую бы я хотел.

Исполненная гнева, она чувствовала, как подступают слезы.

— Вот, значит, благодарность… И это после всего, что я для вас сделала! Один рвется в Париж, другой в Брюссель. Обо мне же никто не подумал. А вам не приходило в голову, что вы мне можете быть нужны? Что и мне, окруженной врагами, иногда нужна человеческая душа, которой я могу доверять?

Никола опустил голову. С ее гневом он еще мог бы справиться, но против слез был бессилен. Он знал, что она не преувеличивала, когда говорила о врагах. Он сам чувствовал царящую везде враждебность, даже здесь, при дворе; и хотя ее нельзя было разглядеть невооруженным взглядом, она была везде, смертельная, как угарный газ. Даже обе младшие сестры, Войка и Георгина, две нежные, ласковые девушки, такие же красивые, как Драга в молодости, и те жаловались на это.

Никодим попытался защитить брата:

— Драга, он же не собирается покинуть тебя навсегда. Ты в любом случае можешь на него рассчитывать. И на меня тоже, — вообще на всех нас. Только пойми, не рожден он быть принцем. Им ведь за одну ночь не становятся. Чувствуешь себя каким-то актером или, хуже того, авантюристом — и как убедить людей, что ты принц, если сам в это не веришь? Не каждый может быть таким, как ты. У тебя, как посмотришь, нет ни грамма сомнений, что ты королева. Прямо-таки Дузе![32] Когда она играет Марию Стюарт, ей после спектакля, вероятно, нужен не один час, чтобы прийти в себя, но, пока занавес поднят, она целиком в образе той, которую играет. И ты точно так же.

— Ты держишь меня за актрису. — Драга встала и, нервничая, подошла к окну. — Но если вы так славно чувствуете себя простыми обывателями, хотела бы я знать, почему же вы себя ведете как два взбесившихся Борджиа[33] и разбиваете голову офицеру?

— Потому что он нас провоцировал. Потому что этому приятелю пришло в голову делать грязные намеки насчет нашей сестры, которая считает себя королевой Сербии.

— С оскорблениями должен разбираться суд. Винная бутылка — это не аргумент.

Не утруждая себя тем, чтобы о нем доложил слуга, в комнату небрежной походкой вошел Лаза Петрович.

— Вы хотели говорить со мной? — сказал он, и в его тоне прозвучал легкий упрек.

Она холодно разглядывала его.

— С каких это пор у Вас заведено побуждать моих братьев к дезертирству?

— Моего побуждения здесь не требовалось, мадам.

Никола взял Драгу за руку.

— Пожалуйста, не притягивай сюда Лазу. Он меня не уговаривал и не отговаривал. Я отдал ему мое прошение об отставке, а он должен был передать его тебе. Он сказал, что попытается. Вот и все.

— Где это прошение? — спросила Драга.

Лаза достал конверт из кармана кителя. Не открывая его, Драга разорвала конверт и в гневе бросила обрывки в лицо генерала.

— Вот так. Все улажено.

Небрежно убрав клочки бумаги с мундира, Лаза вынес унижение с терпением отца, который понимает, что ребенок должен перебеситься.

— Жаль, — сказал он. — Это было толково составленное письмо, очень неплохо написанное. Капитан наверняка трудился над ним целый день.

Никола засмеялся:

— Ну, в общем-то, я не зря старался. У меня есть копия.

— Вы чересчур много на себя берете, генерал Петрович, — недовольно сказала Драга. — Вы флигель-адъютант короля. Не воображайте только, что Вы его серый кардинал.

Лаза огорченно покачал головой:

— Вы действительно делаете тяжелой жизнь людей, которые Вам преданы, мадам.

Он направился к двери, и, когда уже собирался взяться за ручку, его остановил голос Драги:

— Позволю себе заметить, генерал, что я Вас еще не отпускала.

Он повернулся к ней, но остался стоять у двери.

— Оставим эти детские штучки, Драга, — раздраженно сказал он, — по крайней мере, когда мы среди своих. Вы для кого угодно можете быть королевой, но только не для меня. День, когда я стану считать Вас королевой, будет для Вас черным днем. Потому что я не смог бы быть верным ни одной королеве, в том числе и Вам. Я не странствующий рыцарь, который во имя своей дамы сражается с копьем наперевес. Зато друзьям своим я предан до конца. Нет нужды специально об этом Вам напоминать.