Александр Сегень - Невская битва. Солнце земли русской Страница 22

Ярослав подскакал к крыльцу и легко слетел с седла, расстегивая жуковину и сбрасывая с плеч корзно, — жарко! С исподу взопрел. Ему подали блюдо с зерном и хмелем, он взял, подержал его и возвратил — куды! еще поезд-то во-о-о-н где. Борзенько Ветерок доскакал. Хорошо было стоять на крыльце и ждать свадебный поезд. И он испытывал величайшее наслаждение, вдыхая весенний сладостный воздух.

Чего еще было желать? Сыны растут, старший только что обвенчался, год-другой и внуков даст, жена в Новгороде снова в ожидании, глядишь, еще один сынок будет. А между этим, который еще в чреве, и Александром — другие пятеро. Андрея на будущий год тоже женить пора. Константину шестнадцать лет, умный молодец, рассудительный. Афанасий и Данила подрастают. Вот только Михаил огорчает — трусоват маленько, перед курицей и то трепещет. Братья дразнят его — Мишка-Зайчишка. Куда сие годится! А и его жалко, он добрый, как Александр, а вот храбрости не хватает. Каб возможно было куда-нибудь послать купцов, чтоб привезли такую воду, от которой люди смелыми становятся, никакую цену заплатить не жалко.

Свадебный поезд приближался. Родственники уже стояли вокруг великого князя, тоже ожидая, когда можно будет сыпать на молодых зерно и хмель. Блюдо вновь вернулось в руки Ярослава Всеволодовича. И вот повозка с молодыми встала пред ним, братья вышли из нее первыми, затем вывели жениха и невесту, Борис — Александра, Глеб — Александру. Удачно все же получилось, что у них и имена одинаковые, только святые разные: у него — Александр Воин, у нее — Александра Царица.

Можно ли забыть тот предпоследний день мая, светлый, солнечный и благоуханный, когда Сашенька в Переяславле на свет появился. Отмечалась память Исаакия, игумена Далматской обители, и родильное имя второму сыну Ярослава дано было — Исаакий. Смешно и упомнить сие… «Как там Исашка?» — спрашивал Ярослав у жены. «Ну что, Исашенька? Будешь крепким князем на Руси?» — вопрошал он улыбчивого и бодрого младенца, любившего смеяться, особенно во сне, но, когда начинал его о чем-то расспрашивать, личико делалось вдумчивым, будто он и впрямь пытался понять смысл вопроса и размышлял над тем, как достойнее ответить.

На двенадцатый день, десятого июня — было жарко — понесли голубчика крестить. С утра уже он весь извертелся, издергался, и между Ярославом и Феодосией спор вышел. Ярослав уверял, что это малыша бесики крутят, не хотят, чтобы крестился. А Феодосия возражала, уверяя, что это ему просто не терпится поскорее вкусить христианского света.

— Вот увидишь, Слава, се великий праведник на Руси будет.

— Да откуда же ты знаешь?

— Много ангелов к нему во сне приходят. Спит, а во сне все играет с ними, играет, веселится, гугукает с ангелами.

И крестили его в честь хорошего святого. Перед совершением таинства читалась проповедь о житии Александра, который был воином у нечестивого Фиста, правителя Фракии. Сей Фист жестоко мучил христианскую деву Антонину, требуя от нее, чтобы она стала жрицей капища Артемиды и одновременно его наложницей. Затем ангел Господень явился к воину Александру и повелел ему идти на выручку к Антонине. Александр числился в войске у Фиста среди самых храбрых и доблестных воинов. Не раз он отличался в боях и всегда побеждал врагов. Явившись к Фисту, он сказал, что уговорит Антонину покориться его воле. «Ступай и делай с ней все, что захочешь», — сказал Фист. Но, спустившись в мрачное узилище, в коем была заключена дева, Александр уговорил ее поменяться с ним одеждами и бежать из темницы, скрываясь под его плащом. «Мне же ничего за то не сделают, ибо я нахожусь у Фиста в большом почете», — уверял ее он. Антонина согласилась и, скрываясь под одеждами Александра, покинула узилище. На другой день подмена обнаружилась, и разгневанный Фист приказал мучить Александра, прижигать ему ребра горящими свечами. Узнав об этом, Антонина пришла назад и стала уговаривать жестокого правителя отпустить Александра, а ее взять вместо него на мученье. Но Фист повелел замучить обоих, потом сжечь без остатка, а пепел закопать в глубокой яме. Вскоре после совершения страшной казни на изверга напал жестокий недуг, так что он не мог ни есть, ни пить, ни говорить и семь дней корчился в ужасных судорогах, покуда не исторгнул свою нечестивую душу. И после этого всякие гонения на христиан в той местности прекратились.

Вот в честь какого святого нарекли младенца Исаакия Александром. И разве не диво, что был он от рождения Исашенькой, а после крещенья стал Сашенькой!

А теперь он женился, восходит на крыльцо с молодой красавицей-женой, все осыпают их серебряными монетами, зернами и хмелем. Ох, до чего же высок! Ярославу сие удивительно — как получается, что сын вырастает выше, нежели отец? Сам Ярослав высок ростом, но все же не таков верзила. Отец Ярослава, Всеволод Юрьевич, еще ниже ростом был. Дед, Юрги[59] Владимирович, прозваньем Долгорукий, славился многим, но только не высотою — был он коротенький, можно даже сказать, махонький. Говорят, кое-кто за глаза его даже называл обидным прозвищем Вершок. Однако сей вершок далеко распростер свои владения, оттого и заслужил иное прозвище — более знаменитое.

Так что не в росте дело, хотя и приятно видеть сына, выделяющегося среди всех красотою и статью.

Встали сын и невестка перед великим князем, низко поклонились ему, до самой земли. Тут отроки забрали из рук Ярослава блюдо, а вместо него дали икону для благословения.

— Живите крепко, дети мои, — осеняя святым образом склоненные головы молодых, произнес великий князь громко. — Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Поздравляю тебя, ясноглазик ты мой! Жду внучков поскорее. Стороне нашей теперь многое множество новых людей понадобится, большой урон понесли, а впереди еще неведомо, какие нас ждут ущербы. Хорошо бы сегодня тебе, невестушка, да и понести, ей-богу! — Он ласково улыбнулся Александре. Милое лицо у нее, а глаза такие же ясные, как у сына. Даст Бог, такое же большое гнездо населит, как и они с Феодосией, как и отец Ярослава, у коего и прозвище красноречивое — Всеволод Большое Гнездо.

— Постараюсь исполнить, — тихо, робея, ответила Брячиславна.

— Вот и славно, а теперь прошу всех к свадебной каше, — пригласил Ярослав Всеволодович. — Там наши приспешники-повара чего только не наготовили — и гуси, и лебеди, и куры, и голуби, и тетери, и зайцы, и елени… Словом, приглашаем!

Надо ли говорить о том, как в пирной палате столы ломились от яств и напитков. Усадив жениха и невесту на почётное место, по бокам от них сели отцы, и Ярослав сразу же задорно воскликнул:

— А ну-ка, князь Полоцкий, дави их! И с двух сторон стали жать молодых друг к дружке боками, да так крепко, что у тех косточки хрустнули.

— Ну же! — возмутилась Александра.

— А как же! — захохотал Брячислав. — Чтоб меж вами ветер не проскочил.

— Чтоб всю жизнь так-то тесно друг ко дружке жались, — добавил великий князь и первым поднял чару с крепким медом: — Выпьем, гости дорогие, за жениха и невесту, а то ведь скоро они покинут нас, и уж не увидим их до завтра, хе-хе! Ну, сынок мой, береги ее. И желаю тебе, Леско, катиться на этой Саночке всю жизнь да по легкому насту!

И сам доволен остался, какое хорошее слово подвернулось. Жених и невеста, по обычаю, вместо вина должны были потчеваться поцелуем. Они встали и приголубились для первого раза легонько.

— О-о-о! — прокатилось по палате, и пир начался. Не успели осушить по первой хмельной чарке, как Брячислав вторую поднял:

— И ты береги своего мужа, доченька. Лучший сокол тебе достался. И желаю тебе, Саночка, чтобы при этом Леске ты всю жизнь жила так, словно в летнем леске, в коем полным-полно и грибов, и ягод, и всякой живности! А ну-ка, крепче поцелуйтеся!

Для второго раза молодые поцелуй отобрали покрупнее, так что следующий возглас был уже «о-о-о-о-о-о!». И зашевелился пир, шибче пошли в ход закуски, загудели первые одобрительные разговоры. Молодым подали жареного лебедя, которого положено им было не резать, а рвать руками и есть поскорее, покуда не произошел третий, последний застольный поцелуй. И дружка Борис Всеволодович, коему очередь была говорить следующее слово, не спешил поднимать чашу свою, выжидая, покуда жених и невеста подкрепят силы душистой лебедятиной. Но вот уже они стали утирать с губ и рук своих жир, и он позволил себе встать:

— А теперь — за предков наших. За племя святого Владимира Святославича, озарившего Отечество наше светом Православия. За сына его, Ярослава Владимировича, прозванного Мудрым. За внука его, Всеволода Ярославича. За правнука его, Владимира Всеволодовича, прозванного Мономахом. За праправнука его, Юрги Владимировича, прозванного Долгоруким. За прапраправнука его, Всеволода Юрьевича, прозванного Большим Гнездом. За птенца гнезда сего большого — за нашего князя Ярослава, о святом крещении Федора Всеволожа. И за нашего молодого князя, Александра Ярославича. И за всех тех, коим от нынешнего брака родиться суждено Богом, и коих имен мы доселе не знаем, но придет время — узнаем их! И сего ради — неробкого поцелуя!