Валентин Рыбин - Огненная арена Страница 22

— Аман, ты скоро ляжешь? — вновь окликнул его Ратх.

— Ты спи, я немного подышу свежим воздухом. Аман курил, прохаживаясь взад-вперед перед дверью

И с тоской поглядывал на едва светящееся, завешенное окно Галии. Но вот он решительно бросил папироску, раздавил ее каблуком, огляделся по сторонам и тихонько поднялся на веранду. Крадучись, он подошел к двери Галии. Кажется, она не была заперта. Аман потянул за ручку и дверь поддалась, чуточку скрипнув. Галия полулежала на кровати.

— Аман! — вскинулась она, испугавшись. — Аман, ради аллаха.

— Тише, ханум, — проговорил он заплетающимся языком. — Я только что вернулся из цирка и еще никому не успел рассказать.

— Аман… Но ты же мужчина… Неужели мужчина способен на предательство?

— Предательство? — усмехнулся он и облизнул сухие губы. — Вы считаете, что заступиться за честь родного брата, это предательство?

— Аман, но разве ты не знаешь, как несправедлив ко мне твой брат? Разве тебе неизвестно, сколько обид терплю я от него?

— Мне все известно, Галия. Но ты-то знаешь, что тебя не только Черкез, но и все наши женщины не любят? И дело тут не только в том, что ты опозорила его в цирке. Ты позоришь его тем, что уже два года живешь с ним, а у вас все еще нет ребенка. Об этом только и судачит Нартач-ханым.

— Я не виновата в этом, Аман. Еще неизвестно, кто виноват, он или я.

— И ты, значит, решила проверить с чужим мужчиной свою невиновность? — Аман злорадно засмеялся.

— Не кощунствуй, Аман…

— Эх, Галия, Галия… Если тебе не по нраву Черкез, неужели надо искать мужчину на стороне? Разве не нашлось бы среди своих?

— Аман, о чем ты говоришь?

— Ты виновата, красавица… Виновата — понимаешь? — Аман приблизился к ней и властно взял ее вялую, совершенно безвольную руку. — Неужели я хуже того?

— Аман, опомнись… Что ты делаешь?

— Галия, молчи… Не говори больше ни слова… Я люблю тебя… Люблю больше всех на свете… Мы умрем вместе, Галия… — Он понес что-то бессвязное и властно снял с женщины халат, сорочку… Он насладился ею в жестоком порыве безрассудства, и, отдышавшись, тихонько засмеялся…

Галия лежала молча с закрытыми глазами. Ее била нервная дрожь и она никак не могла успокоиться. Тогда Аман, оглядев ее нагое тело, погасил свечу и снова лег рядом.

Ратх тем временем думал: куда же девался Аман. Прошел час, второй, а его все нет и нет. Неужели ушел куда-нибудь? И тут Ратха обожгла догадка. Прокравшись на веранду, он на цыпочках подошел к двери Галин и прислушался. «Аман, Аман, что же мы с тобой наделали? — шептала Галия. — Теперь нет нам с тобой прощения ни от людей, ни от аллаха». — «Не бойся, — успокаивал ее Аман. — Если умрем, то только вместе, Без тебя я не смогу жить… Ты покорила меня с первого взгляда… Я как увидел тебя в день твоего приезда, так и решил: все равно она будет моей…. Только моей…»

Ратх испуганно отшатнулся и ушел к себе в комнату. Он не знал, что и думать: мысли у него путались от услышанного. Он не сомкнул глаз, с какой-то боязнью поджидая брата.

Аман пришел перед рассветом, тихонько разделся и лег. Ратх сделал вид, будто бы только проснулся.

— Ты где был, Аман?

— Ай, не спится что-то… Весна что ли не дает… Не пойму даже.

Ратх весь сжался в комок.

— Аман, — сказал он печально. — Я все знаю. Я стоял возле ее двери и слышал, как ты с ней забавлялся…

Наступило долгое, напряженное молчание. Наконец Аман произнес:

— Значит, слышал? Ну и как ты теперь будешь смотреть на нас?

— Не знаю, Аман.

— Надеюсь, не скажешь Черкезу? Или скажешь?

— Ах, Аман, Аман. Как же так? Он же твой родной брат.

— Ну и что же, что брат, — повысил голос Аман. — А если я люблю ее и жить без нее не могу? Да и нужна ли она Черкезу? Он сам от нее отказался ради Рааби. Не переживай, Ратх, — попросил мягко Аман. — Дай сюда твою руку. Вот так, младшенький! — Аман сжал руку брата. — И давай договоримся. Мне кажется, я тебе ближе, чем Черкез. Мы с тобой почти двадцать лет душа в душу, а Черкез что? Мы с тобой на одной арене, Ратх… Ты понимаешь это? Я клянусь, буду предан тебе до конца. И могу поручиться за Галию. Я и не собирался скрывать от тебя свою любовь к ней. Я скажу ей, что ты обо всем знаешь. Она уважает тебя, Ратх. Будь человеком…

— Да ну что ты привязался? — обиделся Ратх. — Разве я собираюсь трепаться о твоих тайнах. Не беспокойся, не один человек не узнает.

Аман еще раз пожал руку брата:

— Спасибо, Ратх. Теперь давай немножко поспим…

В конце апреля забастовали приказчики асхабадских магазинов. С самого утра в районе Текинского и Русского базаров начали собираться толпы. К приказчикам присоединились мелкие лавочники, просто торгаши, наконец обыватели, и два людских потока соединились на проспекте Куропаткина. Шествие походило на похоронную процессию, с той лишь разницей, что музыканты играли не траурный марш, а залихватские кавказские мелодии. Гремели бубны, надрывались зурны, звенели тары. И из толпы то и дело слышались бодрые выкрики: «Даешь восьмичасовой рабочий день!» Шествие приблизилось к Гимназической площади и остановилось напротив военно-народного управления уезда. Начались выкрики требований. Кто-то предлагал написать официальную бумагу начальнику уезда. Но тут вышел на крыльцо Куколь-Яснопольский и спросил:

— Господа распрекрасные, а предъявляли ли вы свои требования непосредственно хозяевам магазинов?

По толпе прошел ропот: приказчики начали совещаться: как быть, почему не составили петиции. И тут же начались возмущения: сколько надо писать петиций, если у каждого приказчика свой хозяин? Нельзя же бастовать каждому приказчику только против своего хозяина! Кто-то из армян предложил обратиться за помощью в редакцию газеты «Асхабад». Тут же выбрали делегатов.

В редакции только начался служебный день. Сотрудники слонялись по кабинетам, здоровались и обменивались новостями. Эмма, не успевшая позавтракать дома, как всегда, занялась пончиками. Дора, полушепотом и беспрестанно озираясь, рассказывала Галие о своих заботах. Наконец она закончила и, как только Галия ушла к себе, в приемной появился Кац.

— Галечка, я не узнаю вас в последнее время. Видимо, вам крепко досталось от своих? Вы так задумчивы…

— Полно-те, господин Кац. У меня больше нет желання разговаривать о стихах. Оставьте, пожалуйста, меня.

— Как вам будет угодно, но мне кажется, стихи мои тут ни при чем.

— Прошу вас, господин Кац, не тревожьте меня без дела.

— Хорошо-с» госпожа Каюмова… Хорошо-с… О чем речь?

Он ушел оскорбленный, но уже минут через пятнадцать вернулся в сопровождении трех кавказцев. — Извините, госпожа Каюмова, я по делу, — сказал подчеркнуто официально. — Разрешите нам всем вместе пройти к господину редактору?

Галия доложила Любимскому о посетителях. Редактор, живо встав из-за стола, выглянул в приемную:

— Чем могу служить? — спросил, цепко охватывая взглядом вошедших.

— Душа любезни, выслушай бедных людей, не пожалей пять-десять минут. Клянусь, триста-четыреста душ собралось: никто не знает — как быть.

— Ох вже мне эти души! Ну ладно, заходите… Я вже вас слушаю.

— Вартан, говори с господином редактором ты сам, — подсказал один из трех.

— Ну если ви мне доверяете, то конечно, — важно отозвался армянин в белом архалуке и круглой шапке.

— Я вже вас слушаю, — повторил редактор и откинулся на спинку стула.

— Душа любезни, жить тяжело приказчикам. Хотим, чтобы легче жилось.

— Кто вже этого не хочет? — отозвался Любимский.

— Стоим за прилавком по восемнадцать часов в сутки. Понимаешь? И ешо за это получаем сплошной мат и оскорбления от своих хозяев. Понимаешь?

— Понимаю…

— И ешо по воскресеньям магазины должны быть закрыты, а мы работаем без отдыха. Понимаешь?

— Понимаю… Что дальше?

— Отпуск тоже надо. Отпуск не имеем. Кто заболел — катись к чертовой матери, другого берут приказчика. Мальчикам — нашим помощникам — совсем жалованья нет, а это незаменимый народ. Понимаешь?

__ Понимаю вже, все понимаю! — повысил голос Любимский. — Но что вже вы хотите от меня?

__ Душа любезни, помоги составить такую петицию, чтобы и Арташес, и Захарий, и я положили на стол своим хозяевам, и чтобы все было, как требуется!

— Я вже вас понял, господа кавказцы, — сказал Любимский и быстро встал из-за стола. — Галия Мустафаевна, не пришел ли господин Нестеров?

— Нет еще, господин редактор.

— Тогда, будьте любезны, попросите ко мне Зиновия,

— Ох, господин редактор, — отмахнулась Галия, но все-таки пошла приглашать Каца.

— Зиновий, ты вже сядь на мое место и запиши, что хотят эти посетители, — попросил Любимский, как только Кац появился в его кабинете. — Запиши и отдай Нестерову, а он им составит петицию, какую они хотят.