Ступников Юрьевич - Всё к лучшему Страница 22

– Панове, – неожиданно из-за соседнего столика поднялись два польских морских офицера зрелого возраста, – позвольте выпить лично за вас. Приятно видеть молодого человека, который так горячо защищает и любит свою Родину.

Они обратились ко мне, еще недавно вылетевшему из Белорусского университета «за взгляды, несовместимые…». Все немного растерялись, но выпили. Потом еще и еще. Поляки-аспиранты под ревнивым взглядом старшего группы, несмотря на нерешенный спор о Катыни, потащили меня на ночную дискотеку.

Наутро Толик встал с больной головой.

– Кажется, я перебрал,- самокритично сказал он, стесняясь смотреть в зеркало. – Но знаешь, твои вчерашние политические споры и контакты с польскими военными – это неправильно. Мы сюда приехали смотреть страну, а не разговаривать. Тебе рано еще ездить за границу.

И я понял, что «телега» на меня опять будет глупа, но действенна.

– А ты знаешь, родной, что вчера порол тем же военным?- Мне терять уже было нечего. – Ты заявил им, что Брежнев – чучело для витрины, а престарелое Политбюро только мешает нам жить так, как живут поляки. И стал предлагать им купить часы, потому что Советы копейки разрешают менять на поездку. Только триста рублей, на которые мало что купишь… Меня несло пару минут. Толик сначала опешил, потом осел, согнулся и опустился на кровать, обхватив голову руками. Ему было плохо, а теперь и тошно. А я лил ему все, что думал, будто бы он по пьяни вчера это говорил иностранцам.

– Пожалуйста, очень-очень прошу, – сказал он, когда я, выплеснувшись, возмущенно запустил полотенцем в кровать. – Не говори никому.

Интересно, сколько длится мхатовская пауза?

– Ну, если ты придумывать на меня не будешь разную ерунду, то и я молчать обещаю, – мне стало его почти жалко. – Только ты не пей больше так много. И не болтай лишнего. Стыдно.

Вернувшись, я Толика больше никогда не видел. Да и не узнал бы уже через пару лет. Не люблю пьяниц: из собутыльников получаются самые отъявленные патриоты. Это те, кто в похмелье путает ненависть с любовью. Так и подыхают, закусив.

Но настрочить могут. Как пишут – так и живут. Как живут – так и проживают. Как проживают – с тем и остаются. Но почему обязательно на злобу дня, а не на радость?

МЕТОД ПАЛЫЧА

Все хотят лета, а не зиму. Словно оно не укорачивает жизнь на три месяца…

– Ничего, немного отработаю здесь, потом опять вернусь в большую авиацию. Если б не искусственный член, летал бы и сейчас, – Палыч аккуратно разлил спирт из трехлитровой банки на троих и подставил воду. – Настоящая, чистая, из девственного снега. Идеально тонизирует…

На зимовке нас двоих, меня и оператора, подселили к нему в балок – деревянный домик на санях. Не хоромы – одна большая комната, перегороженная на отсеки для сна и работы. Палыч был радистом. Считай, что один из старших на зимовке и, главное, сам по себе. Другие ребята, и рабочие, и инженеры, жили в балках рядом, по несколько человек. Отдельно, уже в вагончике, кухня, с однообразной, но горячей, из печки, курицей и картошкой. Если не утром, так вечером. А вокруг – белое щемящее поле, без конца и края. И еще буровая вышка в километре, если не меньше, и досягаемая только на гусеничном вездеходе, похожем на бронетранспортер с толстыми треснутыми стеклами. Геофизики что-то там бурили, в мерзлоте. Вечной, как никчемность наших черных фигур перед хлестко хватающим за лицо мощным белым океаном, во все стороны, в никуда.

Накануне вертолет или, по-нашему, «борт», пролетев несколько часов от Воркуты над розоватой от солнца густо припудренной тундрой, дальше, на север, к Ледовитому океану, присел, выбросил нас на снег и повинтил дальше, по Ямалу.

– Жить здесь можно, платят хорошо, в тепле. Это вот работягам надо выезжать, не позавидуешь, – чихнул Палыч. – Завтра сами увидите.

Затем и прилетели. А как же вы из большой авиации – и сюда?

– Сам виноват, – Палыч налил спирт по новой порции в алюминиевые кружки. – Летал я на международных рейсах. И в Европу, и в Америку. Удобно. И заработок приличный, и престижно, и мир смотришь. Не всегда случалась только заправка, когда несколько часов на земле – и обратно. Бывало, и больше времени оставалось. Мы, правда, скорее покупали, чем смотрели по сторонам. Так бы и продолжалось по сей день, но однажды дома приятель попросил привезти ему, для интереса, искусственный член. Вычитал где-то и загорелся. У нас, сами знаете, только настоящие. Потому и захотелось ему попробовать необычного. А может, и понадобилось, не спорю. С двумя, признайтесь, в этом же что-то есть? Сарынь на кичку…

Палыч глотнул спирт, выдохнув, и прикурил от своего бычка. Пролетарского – по цене, и мужицкого – по дегтю. Два винта уже вертелись в его глазах, тюленистых и рваных.

– Вылетели мы тогда в Европу, и получилось, что было время пробежаться за покупками. Нашел я нужный магазинчик, в первый раз, признаться, глаза разлетелись. Это ж сколько разной красивой ерунды вокруг мужского достоинства понаделали! Мама моя… И то, что он просил меня купить, оказалось непростым делом. Все как у людей: от кармана зависит. И с моторчиком есть, и материал разный, и круть-верть, и просто дура качающаяся. Этакая полицейская дубинка. С оттяжкой. Долго выбирал с непривычки и решил взять себе тоже. Не то чтобы мне очень надо. И так все в порядке, не жалуюсь. Но уж больно необычная и смешная штука, а почему не попробовать? Больше для юмора, чем для дела. Девок развлекать. Визг, восторг, покажи, дай потрогать… Купил другу, что заказывал, и еще две дылды себе, разные по размеру. Но не маленькие. Маленькие у нас и свои есть, бесплатно. Упаковка у них вакуумная, коробок массивных нет. Места не занимает. Уложил и вернулся на самолет. Все нормально. Западники нас даже не смотрели, прошли, где положено. Ребята в экипаже тоже не знали. Постеснялся сказать. Смеяться будут. Прилетаем в Москву. А дело было осенью, и мы ходили в плащах таких, синих, форменных. Нас тоже таможня родная не дергала. Тем более, что летный состав большие чемоданы и тяжелые сумки с собой не тягал. Представительность – лицо компании, да и предупреждали нас – пакет, мол, больше нежелательно. Я и засунул эти члены под брюки. К своему поближе. Чувствую, перебор – мешают. Запихнул под плащ. Вроде держатся. Но когда проходил контроль, дернулся за документом вовнутрь, неловко как-то полез, потянул и… все мое это хозяйство вывалилось на пол. Бежевое, ребристое, синее. Ровно как мое лицо через секунду. Все так и сыпанулось. Сначала члены – потом карьера. Служивые вокруг просто обомлели. Потом был разбор полетов, и меня списали. Не то что насовсем. Но, сказали, на время, пока забудется. Так я через эти члены и попал в Заполярье, переждать. Тоже радистом. Короткие связи – они везде нужны.

Сначала поселили в общежитие. Полгода отработал, огляделся, с кем-то подружился. Сами знаете, народ на Севере теплый. Да и по морозу, по кольцевой воркутинской особо не побегаешь. Люди встречаются дома, спокойно, за чаем и за столом. Подружился я с одной семьей, из старожилов, где муж попал в шахте в аварию и лежал после больнички дома, не вставая. Собственно, я сначала с его женой познакомился, геофизиком. Когда заговорил с ней – и не подумал, что замужем. Знаете, у несчастливых женщин какая-то печать на лице есть и даже в походке. Вроде и говорит, и улыбается, и фанаберится, а словно подраненная изнутри. И не только в глазах, по осанке видно. Я сначала просто познакомиться хотел, почувствовал, что вроде одна. Так и я – один. Образование есть, сам питерский, мир посмотрел, полетал – есть о чем поговорить. А бедных работающих на Севере нет, сами знаете. За себя расплатиться и угостить каждый может.

Подкатил к ней – и ничего не получилось. Разговариваем еще раз, в столовой за столик подсаживаюсь, жизнью ее интересуюсь: что, мол, грустная. А она и говорит, что у мужа после аварии ноги парализовало, и он уже не хочет ничего от жизни. Руки опустил. Сиделку ему наняли, жена крутится между работой и домом, ребенка к бабушке отправили на «материк». Это значит из Заполярья в Россию. Врачи говорят, что так теперь, скорее всего, и останется. Ни массажи, ни терапия не помогли. Костыли притащили. Обещают коляску специальную достать. А ему все не в радость. Либо телевизор смотрит, либо лицом к стенке лежит. Воля у него к жизни ушла. Ничего не надо, даже жену не хочет. Хотя, говорит, знаю, что любит. Хорошо с ним годы прожили до аварии.

Вижу, что болит у нее, чуть не плачет, и открылась, по-человечески, беззащитно. Даже неудобно стало, что я поначалу просто закадрить ее хотел, в подружки. Чтоб неодиноко было полярными ночами. Подумал об этом, и вдруг стукнула мне в голову одна идея. Просто бац – и стукнула. Давай, говорю, попробуем с ним метод Палыча. От балды сказал – нет такого метода на самом деле. Но надо же было в какую-то форму обернуть, иначе не поверит. Меня-то зовут Сергей, а по отчеству Палыч. Но до отчества еще, слава Богу, не дорос в свои тридцать восемь. Оно просто первое, что пришло на ум. Для убедительности. Объяснил ей, что читал в каком-то журнале о сверхвозможностях человека, когда он чего-нибудь очень хочет. Сконцентрируется весь – и металл рукой может пробить. На Востоке это дело привычное. А у нас разработали метод Палыча, по имени целителя из Сихоте-Алиня. Это я «Дерсу Узала» Арсеньева в детстве читал, запомнилось красивое название гор на Дальнем Востоке. Она поначалу засомневалась: надо чтоб человек сам себя в руки взял. А здесь муж даже в ее сторону не поворачивается. Но уговорил попробовать, нельзя же просто дожидаться, пока он совсем сдаст. Еще что-нибудь сотворит с собой от отчаяния. Да и ей в такой обстановке не жизнь.