Неожиданная Россия. XX век (СИ) - Волынец Алексей Николаевич Страница 22

Пикантности в это дело добавлял тот факт, что германский аристократический род Лерхенфельдов через прабабку царя Николая II числился в дальних родственниках династии Романовых, а сам консул Лерхенфельд был женат на баронессе Анне Эльфриде Луизе фон Штакельберг, родной дочери генерала Георгия Штакельберга, одного из командующих русской армии во время войны с Японией в 1904-05 годах.

Вероятно, именно поэтому в 1912 году осталось без реакции ходатайство коменданта крепости Ковно о высылке консула Лерхенфельда, уличённого в разведывательной деятельности. Накануне Первой мировой войны крепость Ковно на западной границе Российской империи имела стратегическое значение, прикрывая удобные переправы через Неман и железную дорогу из Петербурга в Варшаву. Именно в 1912 году военные власти России начали модернизацию крепости и строительство новых фортов.

Лерхенфельда несколько раз задерживали возле строящихся укреплений Ковно. Немецкий дипломат объяснял своё появление у новых фортов русской крепости выездами на охоту и поездками в имения своей жены. Действительно баронесса Штакельберг, дочь видного российского генерала, владела крупными земельными поместьями в окрестностях Ковно.

Молодая военная контрразведка России, созданная только в 1910 году, несколько раз предлагала либо выслать Лерхенфельда из страны, как персону non grata, либо даже сослать во внутренние губернии, как откровенного шпиона германского кайзера. Однако на самом верху Российской империи даже накануне Первой мировой войны всё ещё царили откровенно патриархальные нравы старой феодальной аристократии – шпионом могли посчитать писаря в штабе, мелкого клерка в посольстве, но никак не благородного барона, состоящего в родстве с лучшими семьями России и Германии. До начала мировой войны Густав Эрнст фон Лерхенфельд так и оставался генеральным консулом в Ковно, успешно руководя целой шпионской сетью из польских, русских и немецких агентов.

Возможность арестовать резидента появилась только в августе 1914 года, когда уже после официального объявления войны, Лерхенфельд вместо того чтобы, сидя в консульстве, спокойно дожидаться депортации в нейтральную страну, пользуясь отсутствием строгой охраны (тогда дипломатам ещё верили на слово) исчез из-под наблюдения и был обнаружен только через несколько суток в Петербурге. В Отдельном корпусе жандармов Российской империи обоснованно подозревали, что нелегальный визит уже бывшего германского консула из Ковно в Петербург был связан со сбором сведений о ходе русской мобилизации.

На поимку ушедшего в подполье консула были брошены лучшие силы. Лерхенфельда подвели аристократические привычки – его обнаружили остановившимся под чужим именем в «Астории», самой комфортабельной и дорогой гостинице Петербурга. В тот же день барона задержали на Финляндском вокзале, при попытке выехать в Швецию через Великое княжество Финляндское.

Нравы и после начала войны всё ещё оставались патриархальными – на следующий день об аресте Лерхенфельда сообщили все петербургские газеты. Так газета «Новое Время» поместила эту информацию в раздел «Новости дня», между сообщением о приёме в Зимнем дворце депутатов Государственной думы и заметкой, что «Кара-ногайский народ на Кавказе предоставил армии лучших своих лошадей и сделал пожертвования деньгами».

Два странных шпиона

Однако, барон Лерхенфельд был лишь вторым немцем, которого по подозрению в шпионаже арестовали в Петербурге вскоре после начала войны. Двумя днями ранее, 25 июля (7 августа нового стиля) 1914 года гатчинской полицией был арестован Иван Федорович Вейерт, преподаватель немецкого языка в 10-й Санкт-Петербургской гимназии.

50-летний Иоганн Вейерт был русским немцем, родившимся в Петербурге в семье скромного медика. Ради экономии денег он учился не в столице империи, а в куда более скромном Дерптском университете (ныне Дерпт это эстонский Тарту) на филологическом факультете. Всю жизнь Вейерт проработал скромным учителем немецкого языка. Единственной примечательностью этого скромного человека была его настойчивая, ярко выраженная германофобия.

Случаются иногда такие странные выверты психологии, когда, например, русский по крови человек становится ярым русофобом, а еврей столь же ярым антисемитом. Так вот немец Иоганн Вейерт со времён студенчества был откровенным германофобом. Своим учениками и коллегам по гимназии, он любил рассказывать, что еще со времен студенчества в Дерптском университете, где в XIX столетии учились и преподавали почти исключительно прибалтийские немцы, он возненавидел этих «диких потомков тевтонских рыцарей». Диаспору российский немцев Иоганн Вейерт постоянно обвинял в «презрении к русскому народу» и «иноземном иге», которое установили в России немцы, «удачно устраиваясь на лучших должностях чуть ли не во всех ведомствах и учреждениях».

Ещё в 1891 году лютеранин Иоган Вейерт официально крестился в православие и стал Иваном Фёдоровичем Вейертом. Всем дальним и близким знакомым Вейерт постоянно рассказывал, что его главная цель в жизни «ценою личного счастья и успеха» разоблачать «немецкое иго» и «исключительно в подвиге личного унижения и тяжелого труда стяжать право именоваться русским, несмотря на немецкую фамилию». Своим учениками в гимназии Вейер любил повествовать об «ограниченности немецкой науки» и о том, что «нельзя быть в одно и то же время хорошим немцем и хорошим русским». Как позднее объясняли дознавателям жандармерии его коллегии по гимназии, Вейерт постоянно проповедовал, что немцы под влиянием капитализма стали «торгашами, развратниками и атеистами», а любые произведения немецкой живописи, архитектуры или литературы объявлялись Вейертом «бесталанными и дикими».

Одним словом, русские в окружении Вейерта считали немца-германофоба экзальтированным «чудаком» (именно так, «чудаком», они и называли его в своих показаниях полиции в августе 1914 года), а вот немцы, тогда составлявшие самую крупную этническую диаспору Петербурга, откровенно ненавидели и презирали Вейерта, считая его сумасшедшим.

Вероятно, донос в полицию на странного немца в первые дни после объявления войны пришел именно из среды германской диаспоры русской столицы. Обвинения были голословны, но к несчастью учитель Вейерт ради дополнительного заработка преподавал немецкий язык не только в гимназии, но и в Михайловской артиллерийской академии, главном учебном центре русской артиллерии. В связи с этим полиция решила на всякий случай арестовать непонятного немца.

Арест скромного школьного учителя столичные газеты не заметили. Если арестованного барона Лерхенфельда поместили в самую знаменитую тюрьму Российской империи, Трубецкой бастион Петропавловской крепости, то учителя ждала более простонародная тюрьма – камера № 53 в «Доме предварительного заключения» на Шпалерной улице Петербурга. Оба, и аристократ-дипломат и преподаватель гимназии, были арестованы на основании статьи 21-й «Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия», которая позволяла полиции, после введения в связи с началом войны «усиленной охраны», обыскивать и арестовывать сроком на две недели любое подозрительное лицо.

При обыске у барона Лерхенфельда были обнаружены карты западной части Петербургской губернии и фотографии Нарвы и Ивангорода. Бывший консул невозмутимо и откровенно врал, что таким образом подыскивал новое имение для жены.

Комендант Петропавловской крепости по заведенным правилам в тот же день «всеподданнейше» сообщил царю Николаю II о поступлении в крепость Лерхенфельда, подозреваемого в государственном преступлении. Царь от руки написал на представленном ему донесении: «В чем обвиняется?»

Петропавловский «ватер-клозет»

На всякий случай департамент полиции на следующий же день после помещения Лерхенфельда в Трубецкой бастион секретно уведомил коменданта крепости, что на арестованного дипломата не надо распространять режим опасного государственного преступника, лишенного любых связей с внешним миром. Наоборот, шпиону Лерхенфельду разрешили «постоянные свидания» с супругой и передачи книг, предметов быта и еды без каких-либо ограничений.