Проклятие сублейтенанта Замфира - Сергей Мельников Страница 22

Пистолет дрожал. Замфир не сразу сообразил, что ствол ушёл в сторону и целит в голову лошади. Кляча с трудом повернула морду в его сторону. Мутными от страдания глазами она смотрела на Василе. Прогреми сейчас выстрел, и благодарная Бьянка ангелом серым в розоватых яблоках унесётся в рай. Замфир подпёр рукоять второй рукой и прицелился в спину Маковея. Потом подумал и поднял выше, поймал на мушку кудрявый затылок.

— Отойди… от моего мыла… — раздельно сказал он.

Василе было страшно. Раньше револьвер на боку успокаивал. Пусть стрелял он только в тире, но каждая из шести свинцовых пуль в барабане способна остановить любого здоровяка, и это осознание вселяло уверенность в себе. Сейчас Замфир впервые в жизни направил револьвер в голову живого человека. Палец лежал на курке, и стоило ему пальцем продавить упругую пружину, как одна из пуль поставит точку в жизни Маковея Сырбу — проклятого цыганского колдуна, мужа госпожи Амалии, отца Виорики…

Замфир сделал то, что делать никогда и ни в коем случае нельзя, но в его жизни не было человека, который мог об этом предупредить. Он сначала достал оружие, потом начал думать о последствиях. Его богатая фантазия уже расписывала картины похорон, рыдающих женщин, высокомерно-презрительных офицеров военной полиции, трибунала… Палец на спусковом крючке задрожал, ладонь вспотела, и потяжелевший револьвер чуть не выскользнул из рук. Василе встал пошире и до боли сжал рукоять.

— Отойди… от моего… мыла… цыган! — повторил он.

— Убери пистолет, болван, ты всё равно не выстрелишь! Раньше от

страха сдохнешь. — расслабленно и ехидно ответил Маковей.

Отсутствие страха в голосе стрелочника пугало больше всего. Тот, как бы невзначай переступил, но так, что правая нога его оказалась за скамьёй с ушатом. Это движение заметил Замфир.

— Ещё одно движение, и я стреляю! — завопил он и в тот же миг

вспомнил, что в доме рядом находятся две женщины. Василе испуганно

глянул через плечо. Дверь с треском распахнулась, на крыльцо выскочила Амалия с лопатой в руках. В два прыжка она слетела по ступенькам и кинулась к конюшне. Маковей не мог её видеть, но вся эта ситуация его порядком разозлила. Презрение, которое он испытывал к сублейтенанту, распалило злость.

— Да катись ты к чёрту! — зарычал Маковей и пнул ушат.

Замфир отвлёкся на Сырбу, увидел, как из падающей бадьи льётся вода и сразу уходит сквозь щели в дощатом полу, как опадают хлопья пены,

бесценной, как его жизнь. Все мысли улетели из головы, ушли в сырую

землю под конюшней вслед за мыльной водой. Горло отпустило, воздух

вырвался из лёгких криком отчаяния. Палец сам нажал на курок, и раздался выстрел. Василе успел увидеть, как выкатились глаза на багровом от натуги лице, левая нога Маковея шаркнула по полу в неуклюжем реверансе, он вскрикнул и сразу умолк. С тревогой и надеждой он смотрел через плечо сублейтенанта. Замфир уже выбирал свободный ход курка для второго выстрела, но что-то твёрдое, пахнущее жирной землёй и червями, врезалось ему в затылок. Замфир удивлённо хрюкнул, дощатый пол вздыбился и врезался ему в лицо.

— Господи, только не снова!.. — непонятно всхлипнула Амалия. — Я не переживу!

За открытыми воротами, стоя на отвесной стене зелёной травы, рыдала Виорика. Кудлатый пёс весело проскакал за её спиной куда-то вверх. В голове осколки черепа покачивались в растаявшем мозгу, как ледяное крошево в чаше для пунша. Больше Замфир не чувствовал ничего. Где-то за спиной стонал и ругался Маковей, трещала разрываемая ткань.

— Что ты ему сказал? — рыдающим шёпотом спросила Амалия у мужа. — Почему он в тебя стрелял? Скажи правду! Это Тайная полиция?

— Не мели чушь! — огрызнулся Маковей. — Я не знаю, что на него нашло! — Он со свистом втянул воздух и выругался, теперь по-русски. — Совсем у парня крыша поехала. Знаешь, как он меня назвал? — Он застонал, потянул воздух сквозь зубы.

— Потерпи, Макушор, сейчас будет больно.

Маковей заскулил жалобно, по-собачьи. Любопытная пёсья морда сунулась в проём и исчезла, а Виорика так и стояла, прижав руку ко рту. Она, не отрываясь, смотрела в глаза Замфира, крупные слёзы катились по щекам, но переступить порог конюшни девушка никак не решалась. А Василе лежал, не чувствуя тела. Глаза бессмысленно пялились на безутешную любимую. Совсем недавно его сердце разорвалось бы от слёз, а сейчас он не чувствовал ничего. Ни горя, ни тела, ни боли. Нет, боль всё же была, но холодная и острая, и только в голове. Маковей за спиной притих, потом закряхтел.

— Дай лопату! — сказал он.

— Маковей, опять, да? Опять бежать? Куда теперь — в Грецию? Боже

мой, только к спокойной жизни привыкли… — запричитала Амалия.

В пол стукнуло железо.

— Переверни его.

Закачался пол под грузными шагами, перед глазами Василе качнулась юбка над шерстяными носками. Госпожа Сырбу так торопилась, что не надела даже галош.

— Может, он жив? — сказала она с надеждой. Амалия склонилась так низко, как смогла, попыталась заглянуть в глаза Замфира, но охнула и схватилась за поясницу.

— Да лучше б сдох! — бросил Маковей. — Военной полиции нам не хватало! А ты чего стоишь там, сопли глотаешь? Помоги матери! Откормили кабанчика жирной юшкой на свою голову!

Пол уплыл за спину, крошево в голове Замфира качнулось, и тысячи ледяных игл пронзили мозг до позвоночника. Последнее, о чём подумал Василе, глядя, в меркнущий деревянный потолок: «Ошибся, Люба!»

* * *

Утром мимо платформы Казаклия пронёсся без остановки эшелон с разбитой техникой. На привычном пригорке стояла Амалия Сырбу и пересчитывала вагоны. Она аккуратно вписала в соответствующие графы нужные цифры и отдала планшет Замфира мужу. В своей спальне страдала от горя Виорика. Она лежала в кровати, уткнувшись носом в мокрую подушку. Плакала, пока хватало сил, когда выдыхалась — засыпала, чтобы, проснувшись, вновь зарыдать. Дверь её комнаты отец предусмотрительно запер на ключ.

Около обеда в калитку вошёл непривычно взволнованный Лазареску. Из-за пазухи у него торчала свёрнутая газета. Со скорбным лицом профессионального плакальщика он просеменил к дому. На крыльцо, хромая, вышел Маковей. Он упёр под мышку перекладину швабры и уставился на приближающегося галантерейщика.

— Маковей! Прекрасный денёк! — сказал Лазареску.

Он покосился на перекошенную позу Сырбу.

— Что с тобой, друг Маку? Спину прихватило?

— Пустяк, Иосиф. Бьянка, зараза, в ногу лягнула. С чем пожаловал?

Лазареску сразу вернул на лицо скорбное выражение и смущённо пригладил фалангой кайзеровские усы.

— Ужасные