Если суждено погибнуть - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 22

Колдовство какое-то, ведьминские штучки. Тухачевский даже лицом потемнел, уткнулся в карту, соображая, что же это могло означать, но прийти к какому-либо выводу не успел: в южной части города, на окраине, вспыхнула перестрелка. Тухачевский сразу догадался, что это такое, никаких докладов ему не понадобилось: пришли каппелевцы. Он застонал от бессилия и от какого-то странного унижения, которое испытал в те минуты.

Каппель обвел его…

А Каппель поступил просто. Раскинул в поле большую палатку и вызвал к себе командиров. В палатке стояли скамейки и большой разборный стол, привезенный из ближайшего села.

– Прошу отведать чайку, – предложил командирам Каппель.

На столе горой гнездились две связки баранок, взятых в Сызрани, несколько головок синеватого, прочного, как камень, сахара – также из старых сызранских запасов, твердый сахар этот надо было колоть топором, простые щипцы его не брали… Командиры оживленно загалдели. Каппель молча наблюдал за ними.

Он вообще был человеком немногословным, и когда можно было молчать – старался молчать. Каппель походил на тихого русского интеллигента, который многое знает и многое умеет, но никогда не использует свои знания и умение во вред кому-то, более того – даже побаивается, стесняется этого, невольно зажимается, но неожиданно становится очень жестким, твердым, когда дело касается чести, доброго имени.

Несколько артиллеристов внесли в палатку сразу три самовара – больших, на пару ведер каждый, вкусно попахивающих дымком. Каппель окинул самовары знающим взглядом, приказал:

– Два самовара отдайте в роты, столько мы не одолеем. Оставьте нам один, этого хватит…

Когда собравшиеся, хрустя баранками, выпили по первому стакану чая, Каппель сказал:

– Ночевать сегодня не придется, так что надо подкрепиться, господа.

Синюков с интересом покосился на Каппеля.

– Сдохнем ведь от усталости, Владимир Оскарович. – Голос полковника сделался жалобным, он отер рукою красные глаза.

– Ничего, Бог поможет удержаться нам на ногах, – сказал Каппель. – Зато, когда войдем в Симбирск, отоспимся. Пейте, пейте, господа, – Каппель. сделал радушный жест рукой, – подкрепляйтесь. Сейчас будем есть баранину. У меня тут целая команда баранину готовит…

Словно в подтверждение этих слов, полог палатки распахнулся, и двое дюжих артиллеристов внесли поднос с горячей дымящейся бараниной. И будто сама степь ворвалась в палатку – запахло не только мясом, но и душистыми травами, ветром, еще чем-то, чем пахнет только степь.

– Тухачевский готовит нам ловушку, – сказал Каппель, подошел к самовару, подставил под тугую фыркающую струю стакан, – надо бы, конечно, выслать разведку и узнать поточнее о деталях этой ловушки, но на этом мы потеряем целые сутки, если не больше… А у нас этого времени нет. Плюс за эти сутки Тухачевский сможет укрепиться еще больше. Поэтому сегодня ночью мы должны совершить длинный марш-бросок. Не менее пятидесяти километров.

Полковник Синюков с сомнением покачал головой:

– Пехота этого не одолеет. Свалится с ног.

– А нам и не надо, Николай Сергеевич, чтобы она одолевала… Мы пехоту посадим на телеги.

Предложение было неожиданным. Синюков задумчиво пожевал губами, потом ухватил с подноса кусок баранины, отправил его в рот, начал жевать энергичнее.

– Интересный фортель, – наконец произнес он. – Такого в истории войн еще не было.

– Все когда-то должно совершаться впервые.

– Выходит, задача у нас следующая: к утру окружить Симбирск? Так, Владимир Оскарович?

– Кольцо замыкать не будем, оставим Тухачевскому коридор для вывода своих солдат.

– Зачем, Владимир Оскарович?

– А к чему нам лишняя мясорубка? Красные будут прорываться с боем, положат уйму своих людей, а заодно и людей наших. А потом… – Каппель коротким нервным движением потеребил темную искристую бородку, – потом я не верю, что началась полновесная гражданская война… Такая война – самое страшное из всего, что может быть. Пока это еще не война, пока это локальные стычки. Если же грянет война полновесная, мы утонем в крови. Это не нужно ни красным, ни белым. Ни-ко-му.

К поручику Павлову в темноте подошел дедок с кнутом, слегка похлопал им по ноге.

– А я вас, ваше благородие, помню, – сказал он.

– Откуда?

– А вы в мае месяце со своим товарищем из Волги большого сома вытащили… Было такое дело?

– Было. Вкусный сом. – Павлов вгляделся в дедка, шевельнул пальцем медаль, висевшую у того на рубахе, покивал головой мелко, как-то по-птичьи: – И я тебя, дед, помню.

– Вот так, – удовлетворенно произнес дедок. – Еропкин я, Игнатий Игнатьевич. Обоз со мною прибыл, пятнадцать подвод. Все – в ваше распоряжение.

– Подгоняй, дед, через десять минут будем садиться.

– Игнатием Игнатьевичем меня зовут, – напомнил дедок на всякий случай. – Подводы находятся в двадцати метрах отсюда. Лошади накормлены, напоены, к дальней дороге готовы.

– А чего дома, в Самаре, не остался, а, Игнатий Игнатьевич? – спросил Павлов. – Чего понесло в такой далекий край?

– Дома скучно, ваше благородие, – серьезно ответил дедок. – Одиночество заедает. – Он снова несколько раз стукнул длинным деревянным кнутовищем по ноге. – Бабка у меня вскоре после той нашей встречи умерла, общался я, когда оставался один, только с мышами. С ума трехнуться очень недолго. А здесь что… Здесь я на виду, с людьми, среди людей. Чувствую себя нормально… Вот и все мои секреты, ваше благородие.

Под начало к поручику Павлову попал и соседний взвод – командир его, подпоручик Сергиевский, получивший ранение еще в Сызрани, вынужден был остаться в Ставрополе-Волжском, где спешно развернули госпиталь, – Павлов теперь стал командиром роты.

– Игнатий Игнатьевич, держись меня, – приказал он дедку, – не отставай и не теряйся!

– Не боись, – голос у дедка сорвался на фальцет, – не потеряюсь. Только рыбоедов своих предупрежу, чтобы были готовы, – проговорил Еропкин и исчез в ночной темноте.

К полуроте Павлова была прикреплена сестра милосердия Варя Дудко.

– Варюша! – поручик расплылся в улыбке и уже готов был при всех ринуться ей навстречу, но Варя глянула на него строго, осуждающе, и Павлов разом пришел в себя, хотя настроение его хуже от этого не стало. – Варюша! – произнес он еще раз и умолк.

Тележный десант был разбит на две половины: одна должна была взять в кольцо город, вторая же получила приказ сделать дальний бросок, на Казань: Каппель уже понял, что Симбирск он возьмет без особых осложнений. Тухачевский просто не сможет противостоять – в его армии разлад. К Каппелю поступили сведения и об истории с Муравьевым. Так что Тухачевскому сейчас не до серьезной драки, он не в форме – это во-первых, а во-вторых – лучше плохой мир, чем хорошая война – хоть и затерта эта истина донельзя, а ничего незапятнанного, незахватанного в ней нет, а Каппель все еще продолжал надеяться, что красные и белые в конце концов сойдутся, хлопнут по рукам и обо всем договорятся. Ведь умные люди есть и среди одних, и среди других… Потому он и оставлял Тухачевскому коридор для вывода людей.

Полурота Павлова попала