Николас Уайзмен - Фабиола Страница 23

Мы не будем описывать этого загородного дома, который не отличался от всех богатых вилл того времени и был окружен рощами и садами. Агния любила голубей; они знали ее и слетались ей на плечи. Она любила овец, которые по ее голосу сбегались к ней и ели из ее рук траву и хлеб. Но всех больше к Агнии была привязана ее верная спутница, огромная собака по кличке Молосс. Она сидела на цепи у входа на виллу и была так свирепа, что, кроме двух-трех слуг, никто не смел подойти к ней. Агния отвязывала ее сама, и собака ходила за ней смирная, как ягненок.

Как только Агния в этот день возвратилась с литургии, Молосс, завидя ее, растянулся на земле, замахал хвостом и терпеливо ждал, пока она подойдет к нему, приласкает и отвяжет. Как только она это сделала, пес облизал ее руки, запрыгал около нее и потом побрел за нею, не отставая ни на шаг; когда Агния садилась, он ложился у ее ног, поднимал к ней свою огромную, мохнатую морду, глядел в глаза и ждал, когда она своей нежной детской рукой ласково проведет по его густой шерсти.

День стоял светлый, тихий и теплый. Три подруги сидели в конце густой аллеи, сквозь которую проникали лучи заходящего солнца. Цецилия, всегда жизнерадостная, несмотря на свою слепоту, рассказывала что-то очень веселое, а Агния и Сира, нарвав цветов, делали из них букеты.

Фабиола, вышедшая первый раз из дома, захотела прежде всех посетить свою родственницу и приехала к ней на виллу. Она, не предупредив о своем приезде, вошла в сад и, увидев Агнию в обществе Сиры и слепой нищей, удивилась; присоединиться к ним ей показалось неприличным. Фабиола любила Сиру; она с удовольствием разговаривала с ней в своей спальне, но находила неприличным при гостях сидеть с нищей и невольницей. Вместо того, чтобы подойти к Агнии, она пошла вглубь сада, намереваясь возвратиться, когда Агния останется одна.

Агния же не подозревала, что Фабиола гуляет у нее в саду, и продолжала весело разговаривать с подругами. Тем более она не подозревала, что кроме Фабиолы, на ее виллу пробрался Фульвий.

Он не забыл Агнии и помнил, что Фабий намекнул ему когда-то о возможном жениховстве. Узнав, что Агния одна, без родных и слуг, поехала на свою виллу, он решился еще раз попытать счастья. Жениться на богатой, знатной и красивой Агнии — значило разом сделать себе карьеру.

Фульвий выехал из Рима верхом и скоро добрался до виллы; там он сошел с лошади, сказал привратнику, что ему необходимо по весьма важному делу видеть хозяйку, и узнав, что она в саду, прошел к ней, несмотря на протесты слуги. Он увидел Агнию в конце аллеи. Молосс поднял голову и зарычал. Агния, оставив цветы, подняла голову, а затем с изумлением и испугом поднялась со скамьи. В нескольких шагах от себя она увидела Фульвия, подходившего к ней с почтительным, но крайне самоуверенным видом. Агнии стоило большого труда удержать Молосса, который выказывал все признаки гнева и горел желанием броситься на гостя. Однако повелительный жест Агнии удержал пса-великана: он стоял около своей госпожи, грозно рыча, и скалил страшные зубы, как будто предчувствуя, что к ней подходит недобрый человек. Несмотря на приказание своей хозяйки, Молосс не хотел лечь у ее ног, а стоял, чутко навострив уши.

— Я приехал, благородная Агния, — сказал Фульвий, — чтобы лично выразить тебе мое искреннее уважение, мою безграничную преданность. Кажется, я не мог выбрать лучшего дня, — солнце греет, как летом.

— Да, день прекрасный, — ответила смутившаяся Агния, не зная, как выпроводить иностранца, который наводил на нее страх.

— Какой прелестный белый венок у тебя на голове! Кто тот счастливец, который поднес эти цветы? Я льстил себя надеждою, и еще не отказываюсь от нее, что ты иногда вспоминаешь обо мне и даже, быть может, не совсем безразлично.

Агния молчала. Фульвий продолжал, не смущаясь:

— Я узнал из верного, очень верного источника, от нашего общего друга, что ты благосклонна ко мне. Фабий, твой родственник и мой приятель, считал, что ты не отвергнешь моего предложения. Нынче я пришел просить тебя решить мою участь. Быть может, мое поведение покажется тебе слишком опрометчивым, но ты простишь меня... Я искренен и повинуюсь велениям сердца.

— Уходи, уходи! — сказала взволнованная Агния. — Затем ты пришел сюда нарушить мое уединение? Я никогда не желала встреч с тобой, а теперь тем более. Оставь меня. Я хочу быть одна. Я у себя дома и прошу тебя удалиться...

Притворное умиление Фульвия внезапно сменилось гневом. Его самолюбию был нанесен удар, его планы разрушились в одно мгновение. И кто же разрушил их? Девочка, ребенок!...

— Так ты не только отказываешь мне, — вскричал Фульвий, и глаза его заблестели, — тебе понадобилось еще меня оскорблять! Ты выгоняешь меня из своего дома; угадать причину не трудно. У меня есть тайный соперник... и я узнаю его!... Не Себастьян ли?

— Как ты осмеливаешься, — раздался сзади гневный голос, — произносить имя честного человека с насмешкой?

Фульвий быстро обернулся и очутился лицом к лицу с Фабиолой. Гуляя по саду, она увидела, как Фульвий подошел к Агнии и, предугадывая, что случится, поспешила на помощь своей молодой и кроткой родственнице. Фульвий вспыхнул, а Фабиола, не давая ему опомниться, продолжала с негодованием:

— Как ты смел опять забраться в этот дом? Кто тебе позволил? Как ты смел преследовать ее здесь, нарушив уединение, в котором она желала провести несколько дней? Какое ты имеешь право?

— А тебе какое дело? — запальчиво прервал ее Фульвий. — Кто тебе дал право говорить за хозяйку дома? Я не у тебя; я пришел к благородной Агнии...

— Да, но виновата я, — сказала Фабиола гордо и с достоинством, — виновата я, что моя молодая и неопытная родственница имела несчастье познакомиться с тобой у меня в доме, за моим столом. Поэтому я считаю своим долгом загладить мой невольный поступок, спасти ее от твоих преследований, и постараюсь при помощи всех наших родных и друзей избавить ее от твоих посещений. Оставь нас!

Фабиола взяла Агнию за руку и повела ее к дому; Молосс не хотел идти за своей госпожой, но, уставившись на нежданного гостя, казалось, решился ринуться на него. Напрасно звала его Агния; ей пришлось возвратиться и взять его за длинное ухо; только тогда, продолжая рычать, Молосс пошел с нею. Фульвий несколько секунд постоял на одном месте, потом повернулся и пошел по аллее к воротам виллы. Он кипел гневом и бормотал сквозь зубы проклятия Фабиоле. Вся его ненависть обратилась теперь на нее.

XIX

День, назначенный для обнародования указа против христиан, наступил. Корвину приказано было вывесить эдикт в обычном месте Форума, близ куриального кресла, где всегда выставлялись указы римских императоров. Он понимал всю важность такого поручения, ибо из Никомидии пришло известие, что там солдат-христианин мужественно сорвал подобное объявление, за что и был казнен лютой смертью. Корвин принял все меры, чтобы в Риме не могло случиться ничего подобного, ибо тогда он мог опасаться и за собственную голову.

Постановление было написано огромными буквами на пергаменте, прибитом к большой доске. Доску укрепили на столбе ночью, когда на Форуме не было ни одного человека. Таким образом, все пришедшие утром на Форум должны были прочесть указ и начать преследование христиан. Чтобы предупредить всякую попытку сорвать указ, Корвин приставил возле него часовых, выбранных из варварских когорт. Эти когорты составлялись из германцев, фракийцев, сарматов, дакийцев, огромный рост и сила которых устрашали римлян. Они почти ни слова не знали по латыни. Во времена упадка империи варвары повиновались Риму и служили орудием деспотизма языческих императоров. На них опирались Тиберий, Нерон и другие знаменитые римские тираны, которым любая жестокость казалась позволительной для удержания народа в повиновении и страхе. Варвары были поставлены на всех углах Форума с приказанием убивать всякого, кто осмелится пройти в него без пропуска. Для того, чтобы ни один христианин не мог туда пробраться, Корвин выбрал паролем слова: «Нумен императорум», «божественность императоров». Он знал, что ни один христианин не решится произнести эту фразу, считая ее богохульством, ибо божественность христиане признавали за единым Богом и, почитая императоров, как установленную власть, отказывались воздавать им божеские почести.

Около доски с эдиктом Корвин поставил часового, выделявшегося своим огромным ростом и страшной силой даже среди соплеменников. Он приказал ему не допускать к доске никого, ни под каким видом и попытался втолковать солдату, что тот должен убивать каждого, кто осмелится близко подойти к доске. Солдат, полупьяный от пива, которое он потягивал всю ночь, согреваясь от дождя, закутался в плащ и ходил взад-вперед перед доскою; частенько он останавливался, брал фляжку и отхлебывал из нее.